Расследованный поцелуй

– Именно – Вячеслав Владимирович. Так что вы хотели узнать в нашем Богом забытом театре? Какие такие преступления совершаются тут, что мы имеем удовольствие видеть у себя столь уважаемого человека?

– Естественно, я не пришел к вам ради знакомства с жизнью актеров и режиссеров, хотя все это очень интересно.

– Абсолютно не интересно. Грязно, ложно и идиотно. Я бы с удовольствием сейчас поменялся с вами профессией.

– Не верю. Так, кажется, говорил Станиславский. Вам нравится, чем вы занимаетесь. Это видно по каждому движению.

– Ну да – вы ведь следователь. С вами ухо востро держать нужно.

Но скажите – за что любить мою профессию? Вот за такие сцены, которую вы наблюдали? Театр уже давно умер, остались лишь зрители. А актеры и прочая шваль, которая тут вертится под ногами, всего лишь прикрывающиеся профессией, чтобы быть каким-нибудь первым лицом среди других.

Вот почему никто из моих подопечных никогда не собираются поговорить о своей работе. Разве что под рюмочку. Да и о чем говорить!? Раньше театр диктовал кино манеру игры, а сегодня все наоборот.

И все-таки, что вас привело к нам?

Мирославов давно заготовил ответ на этот вопрос, но сейчас раздумывал – вряд ли Уткин поверит в него.

– Пока я об этом сказать не могу в интересах следствия.

– Ну так я вам скажу. Вы пришли меня расспросить о Демове и его жене. Странно она умерла. И я был поражен, как быстро было закрыто следствие. Ведь ясно, что не могла она умереть от сердечной недостаточности.

Я не раз бывал у них дома, она ведь наша актриса, разговаривал с ней. Мы всячески помогали…Потом, я ее хорошо знал.

Уткин слегка откинул чисто по театральному голову и посмотрел в потолок. Мирославов вспомнил этот жест на телеэкране. Тут же сделал засечку: так Уткин делает, когда вспоминает хорошее, приятное. И тогда в экране он говорил возвышенно, с романтическим подъемом.

Значит, разговор о Демовой доставлял режиссеру Уткину такое высокое чувство. Может, он был ее любовником?

– Лара не могла умереть от такой болезни – с сердцем у нее не было проблем.

– А может, она приняла сильные лекарства и покончила с собой?

– Это вам лучше знать, вы ведь уже знакомились с делом.

– Знакомился. Больше того, я с вами полностью согласен, потому и вернулся к этой смерти после уже закрытого дела. Мы это редко делаем.

– Зачем же вы его заново начали расследовать? Хотите отомстить тому следователю, который его вел?

– У вас мышление чисто режиссерское – вы везде ищете конфликт. Не в этом дело, а в одном поцелуе, который и произошел на сцене вашего театра. Ну и ряда совпадений.

– Хорошо. Я не буду спрашивать, что это за поцелуй, хотя и догадываюсь. Что же вы хотите, чтобы я вам рассказал?

– Да вы уже много рассказали, на первый раз вполне достаточно.

– На первый раз? А сократить никак нельзя мое участие в вашем спектакле?

– Никак. Ведь вы также долго готовите свои сценические представления. У нас работа столь же кропотливая.

– Я хотела у тебя спросить про Якова, о котором ты вчера рассказывала, – обратилась Майя к Вале.

– Так ты ведь спала.

– Не совсем…Я слышала.

– А что там интересного? Типичный стяжатель и эксплуататор.

– Но если бы не он, твоей матери, наверное, пришлось бы туго – другой работы в городе и не сыскать?

– Это правда. Судостроительные заводы почти стоят. Ну и наш город это не Киев. А почему ты так интересуешься Яковом?

– Мой муж следователь, ты ведь знаешь. А у них дело, связанное с этой семьей.

– Ну тогда расскажу, что знаю. И даже…ну там посмотрим. Этим гадам давно пора дать по морде.

– Но почему ты считаешь их гадами?

– Они наживаются на горе людей.

– По-твоему, богатых вообще не должно быть?

– Не должно. Пусть каждый получает то, что сам заработал.

– Ну а если он получит за работу больше?

– За работу нельзя получить больше, чем работа стоит. Вот возьми продавцов. У меня подружка в палатке работает. Так ее директор, у которого таких палаток десяток, не может получать таких денег. С потрохами продай те палатки, но на них не купишь здоровенный джип, дачу и яхту. Палатки у него просто крыша.

А деньги он ворует, вот и все. И Яков с семейкой воровал. А потом его убили. И все говорят, будто брат и приказал ему долго жить.

– Михаил Демов? Такого быть не может.

– А так говорят. И еще говорят, что у этого столичного брата-актера большие связи, что он приезжал в наш город и выступал на закрытых концертах у этих толсторожих.

– Ну, Валя, зачем ты их так?

– А заслужили, морды поотъедали, закроются – и оранжевые, и синие и еще какие – на выселках своих творят такое! Я знаю про что говорю.

Что не поделят между собой – так стрелять начинают. И никто ничего – все шито-крыто.

Меня вон в больнице чуть не зарезали, добрые люди подсказали сюда ехать. А сколько я там намаялась!

А у них и больницы свои, дворяне и графы нашлись. Из того же села, но видишь, хорошо большое начальство принимал – с девочками, охотой, столами, едва выдерживающих наваленную на них еду.

Мать от одного подлеца и ребеночка понесла, он умер потом. Синий был – страх!

– Ты какие-то ужасы рассказываешь.

– Такая жизнь у нас, что я тут могу поделать?

– И все-таки, за что убили Якова, за что, как ты говоришь, убил его родной брат?

– Да не родной он ему вовсе, а сводный – мать одна, а отцы разные. А убил из-за наследства.

Прабабушка ихняя еще в царские времена дворянкой была, три села имела. Муж ее был по морской части, чуть ли не адмиралом.

Очень богатые были. Оставили столько своим детям, что еще три века, не работая, можно жить в свое удовольствие. Но самое главное – закопали. Говорят, огромный такой сундук, набитый золотом и кольцами дорогущими.

И эта карта, где закопали, якобы утерялась. И ее ищут, все родственники думают, что она как раз у Якова и была.

Михаил, актер тутешний, часто приезжал к Якову, они много пили и ругались. Делили богатство. Якобы тот сундук был раскопан и поделен. А всем остальным родственникам дулю под нос.

– Получается, что родственники как раз и должны были убить вашего Якова, какой резон делать это киевскому брату?

– Как же – резон самый настоящий. Он и возвращает себе пол сундука, а потом сколько у него недвижимости – у Якова этого? Жуть!

Мирославов пришел в середине недели и сразу почувствовал изменение в атмосфере палаты. Майя могла выходить, они спустились в холл. Майя похвасталась буфетом, строго-настрого приказала не приносить огромных посылок. Во-первых, не та теперь обстановка, во- вторых, есть хороший буфет.

– А что у вас произошло в палате, на меня прямо холодом задуло? – спросил Мирославов, когда они уселись в холле на кожаном топчане.

– Интересное совпадение, а может, даже не случайное, – начала Майя. – Оказывается, Валя, девушка на крайней койке у стены, живет в городе, что и брат Демова Яков. Его, как и жену актера, тоже убили.

– Стоп, – резко повернул лицо к жене Мирославов. – Теперь подробно.

И Майя рассказала, как могла, подробно, что узнала от Вали.

Мирославов внимательно слушал, не перебивал.

– Ты все хорошо запомнила, у тебя прекрасная следовательская память, могу тебя взять в помощники. Информация интересная. Она сформировала мою командировку. Придется тебе недельку поскучать без меня.

Город погибал от жары. Ни ветерка. Духота, словно всунул голову в печь.

Мирославов добрался до гостиницы и, войдя в номер, тут же разделся и пошел в ванную.

Из крана выпало две ржавых капли. На этом мытье закончилось. Мирославов позвонил дежурной по этажу. Та улыбнулась в трубку, сказала, что у них в подвале есть аварийный водопровод.

Ничего не оставалось делать, как идти в подвал, в полутемную сырую комнату со скользкими поддонами и немытым тысячу лет полом. Грибок заработать тут, что плюнуть. Но вода была холодной. Видно, из скважины. Мирославов простоял под душем полчаса.

Когда вернулся в номер, включил кондиционер, который начал издавать храпящие звуки. Солнце палило прямо в окно, если выключить этот рычащий ящик, в легкие будет попадать только гостиничная пыль. Вон она светится в солнечном столбе.

Побурчав немного, Мирославов лег на диван и включил приемник, из которого тут же выскочил Газманов со своей песенкой «Ты морячка – я моряк».

Мирославов лежал, вытянув ноги, слушал шлягер, и что происходит на улице.

Вот сейчас перед светофором натужно затормозил грузовик. Наверное, расплавленный асфальт волной пошел перед остановившимися колесами. Мирославову показалось, что эти колеса вот-вот лопнут от перегрева и перегрузки. И он ждал хлопка, но пронесло. Порадовался за водителя. Представить трудно, как бы он в такую жару посреди голой, пробиваемой мощным зарядом жары улице, менял колесо.

Так вот он тут лежит в этой Богом забытой гостинице, и это очень странно. Зачем?

Под эти неторопливые мысли, «Морячку», отхаркивание кондиционера и шум улицы Мирославов начал засыпать.

Но заснуть ему не дали. Грянул телефонный звонок, который забил своим визжанием все остальные звуки и заставил Мирославова подскочить на диване.

Черт, кто это еще? Он ведь только приехал, наверное, местные коллеги.

Так и оказалось. Мелодичный голос секретарши сказал, что управление МВД приветствует Мирославова Вячеслава Владимировича в их славном городе.

Так и сказала – «славном». Наверное, имеет в виду эту жару и гостиницу без воды, зло подумал Мирославов и чуть было не съязвил по этому поводу.

– Я передаю трубку полковнику Езерскому Петру Григорьевичу.

– Добрый день, Вячеслав Владимирович! – сказал Езерский грубым низким голосом. В нем было столько жаркой скуки, что Мирославов сразу же представил, сколько усилий стоило этому человеку позвонить и заниматься каким-то столичным гостем, который кроме лишней работы ничего приятного ему не доставит.

– Добрый жаркий день, Петр Григорьевич!

– Это какой-то кошмар, – сразу повеселел Езерский, почувствовавший, что хоть кто-то ему сочувствует.

– Юг, – сказал Мирославов, – ничего не поделаешь, тут всегда печет.

– Мне мама говорила: работать надо на Севере, а отдыхать на Юге. Вы меня слышите?

– Слышу и сочувствую.

– Ну вот и хорошо. Как у вас в номере?

– Гнусно.

– М-да. Наши гостиницы еще не достигли европейского уровня.

– Они, по-моему, вообще еще ни до какого уровня не достигли.

– М-да, – снова сказал Езерский. – Однако, я хотел бы видеть вас у себя, чтобы наметить, так сказать, план общих действий.

– Знаете что, Петр Григорьевич, давайте совместим приятное с полезным. Я ехал в таком поезде, который ничуть не лучше вашей гостиницы. Представляю, что и в ваших апартаментах не слаще.

– Вы мудрый человек, – сказал обрадованно Езерский. – Хрен редьки не слаще. У меня и местечко есть одно, где в прохладе можно посидеть. Сейчас я за вами приеду, а заодно и прихвачу дело Якова Демова.

– Откуда вы знаете, что оно меня интересует?

– Мы все знаем, когда надо, – загадочно сказал Езерский.

– Условие только одно, – сказал Мирославов, – я плачу.