Криминальный театр

– Джен, можно взглянуть на твои письма к ней?

– Нельзя.

– Не читать – посмотреть, где они лежат.

То, как хранятся письма, может кое-что рассказать. Я много раз видел обтянутую бархатом коробку, где тетка Эдда хранит два письма от норвежца, с которым в молодости познакомилась на пляже. Тетка по сей день вспоминает его с нежностью.

Макнамара повел меня в спальню, вынул из шкафа большую коробку вроде обувной, поставил на кровать и снял крышку.

– Тебе б романы писать, – я прикинул на глаз число конвертов. Штук триста: Макнамара слал письма дважды в неделю. Они были аккуратно сложены, конверт к конверту.

– Что скажешь, Сыщик-Идущий-По-Следу? – Пловец усмехнулся, однако за усмешкой пряталась тревога.

– Скорей всего, Анна их доставала, перечитывала и любовно складывала обратно.

С тем же успехом она могла равнодушно пробегать строчки глазами и затем укладывать письма в коробку из одной лишь любви к порядку – но ведь не скажешь это Макнамаре. Я спросил:

– А ее письма где?

Пловец вынул объемистую упаковку из стоявшей в углу дорожной сумки. Я посмотрел даты последних писем. Два отосланы в декабре, два в январе, одно – февральское. В марте Анна не утруждалась. Интересно, отличается ли тон последних писем от других? Пока не прочтешь, не узнаешь.

Я снова заглянул в коробку с письмами от Макнамары, перебрал лежащие сверху. Все конверты надписаны ровным почерком, похожим на типографский шрифт… Кроме одного.

– Джен! От кого это?

Он взял конверт в руки.

– От Криса. – Пловец вынул исписанный листок, проглядел и бросил на постель. – Ах, чтоб ему!..

Я подобрал листок. Моего знания английского хватило, чтобы понять. Друг хотел как лучше; он написал Анне в то время, когда Макнамара был в госпитале, и честно рассказал всю историю. Накануне Рождества, с изрядными деньгами в кармане, приятели вырвались в город и осели в любимом баре. Выпили, но не так, чтобы чересчур. Затем какие-то незнакомцы пригласили друзей за свой столик и угостили – чем, неизвестно. Видимо, подсыпали в бокалы дрянь, от которой оба мгновенно вырубились. Очнулись друзья ночью, на пустыре. Ни денег, ни формы. А у Макнамары вдобавок исполосовано лицо: подонки сочли, что он слишком хорош собой и это надо исправить. Дальше Крис просил Анну поддержать мужа: «Пожалуйста, пишите ему чаще. Ему очень паршиво.»

Все становилось на свои места. Изуродованный муж красавице был ни к чему, однако она не решалась написать ему прямо. Мучилась, притворялась, будто ей ничего не известно, и со страхом ждала его возвращения. Четвертого марта, узнав, что Макнамара заказал билет домой, Анна перебралась на губернаторскую виллу; тогда и наняли девицу-телохранителя. Когда Пьятта узнал, что жена пловца исчезла из дома четвертого марта, он сообразил, кто живет на «Ванде», и отослал меня прочь, чтобы не совался.

Но будь я проклят, неужели так легко предать человека, которого любишь?

– Джен, разве это причина, чтоб уйти?

– Видимо, да. Анна визжит от вида крови, от самой пустячной царапины… Неужели так страшно? – потрясенный, Макнамара повернулся ко мне.

– Нет. Если она тебя любила, могла б и со шрамами любить.

Конечно, ничего хорошего в них нет, но и уродства я не вижу. Аккуратные, тонкие шрамы; у хирурга были золотые руки.

Мне было не по себе. У Макнамары сердце разрывалось, а я понятия не имел, как помочь.

– Анна любила. Вот, посмотри, – пловец извлек январское письмо жены и бросил мне.

Я развернул большой плотный лист. Судя по дате, Анна уже должна была прочесть рассказ Криса.

Письмо как письмо. Нежное, уютное, домашнее. Анна перечисляла покупки, сделанные к возвращению мужа: ночная сорочка, набор кастрюль, керамическая ваза, часы для спальни, модный галстук для Джена. Я посмотрел: в самом деле, на стене тикают часы с павлинами на циферблате; представить Макнамару в галстуке было нелегко. Затем Анна уверяла, что безумно соскучилась, ждет, считает дни до его приезда. Сначала они поедут к морю, потом в гости к тетушке Марии и к бабке Пилар, а после соберут у себя всю родню; только в доме такая орава не поместится, придется накрывать столы в саду… Заканчивала она тем, что Джен замечательный, самый лучший и самый любимый.

Мило. Хотя слова и есть слова; я сам таких писем могу насочинять десяток. Я даже получил два похожих письмеца в прошлом году, когда отчислился из университета. А больше та девушка не писала…

– Ну? – требовательно спросил Макнамара, как будто от моего приговора что-то зависело.

– Можно взглянуть на последнее?

Он подал письмо, отосланное в начале февраля. В сущности, то же самое: скучаю, жду, целую много раз, милый, хороший, любимый. Макнамара следил за мной, словно я мог сказать или сделать нечто такое, отчего Анна вдруг явилась бы на пороге.

– Джен, с начала февраля не было ни строчки? Почему?

– Я должен был вот-вот приехать. Звонил, мы говорили по телефону.

– А в марте звонил? После четвертого?

– Да. Думал, не везет, ее нет дома… Ну хоть убей, не понимаю! Отчего она вот так ушла? Дождалась бы, посмотрела в лицо… – Макнамара присел на край постели, машинально перебирая письма жены.

– Что тебе вчера сказал Тоски?

– Увидев, перетрусил. У него прием по предварительной записи, но я так прошел. Он в лице изменился, вскричал тонким голосом: «Вы кто? Вам что нужно?»

– А ты?

– Едва успел сказать, кто я такой, – и влетает охрана. Тоски им: «Уведите. В ту дверь.» Через запасной выход, значит, чтоб без скандала на публике. Я даже сопротивляться не стал. От удивления, наверно.

Знает кошка, чье мясо съела, подумал я. Еще бы губернатору не испугаться, когда Анна поселилась в его доме. Предпочла «милому, замечательному, любимому» власть и деньги.

– Джен, ты обмолвился о ее родне. Как они объяснили?

– С ума они спятили. Валят все на меня. Дескать, в Америке путался с девками, оскорбил честь жены и так далее. – Макнамара коротко, зло засмеялся. – Жил монахом, ждал, когда вернусь. И вот, извольте: с девками!

Я поскреб в затылке. Откуда родне знать? Уж не написал ли какой-нибудь доброхот вроде Криса? Семейство встало на дыбы, а возмущенная Анна в отместку сбежала к другому?

– Джен, ты ничего не позабыл? Может, гульнул разок?

– Нет, – хмуро отозвался пловец, складывая на место письма.

– Значит, тебя оболгали. Кто из тамошних приятелей мог сюда написать?

– Из приятелей – никто. Разве что посторонний, какой-нибудь штабной бездельник. Да мало ли, кто чего нагородит! Почему надо верить всякой брехне?

– Давай проберемся на виллу, и ты поговоришь с Анной. Прямо сейчас, пока нас не ждут. Правда, охрана там поставлена будь здоров – Пьятта не зря ест свой хлеб. Но ведь он твой друг? Как ты считаешь?

– Друг, – согласился Макнамара. – Был. Теперь он охраняет губернатора и мою жену… Переиграть Рафаэля нелегко, но возможно. – Пловец вдохновился: – Главный наш враг – видеокамеры, они установлены по всему периметру.

– И в доме, – подхватил я, – камеры на каждом углу. И куча охранников. Там только с оружием прорвешься.

– С оружием нельзя – наше дело тихое. Надо обесточить виллу. Ты устроишь короткое замыкание, а я проникну в дом и уведу Анну. Когда они спохватятся, мы будем далеко. – Макнамара достал из кармана куртки блокнот, раскрыл. – Смотри.

На листке был нарисован план губернаторской виллы. Ну и ну. Оказывается, Макнамара еще раньше планировал вторжение на «Ванду» – видимо, со вчерашнего дня, после встречи с Тоски. Выходит, он предполагал, что Анна там?

– Тео, гляди внимательно. Вот линия электропередач. Столбы бетонные, высота шесть метров. Проволоку на провода закинешь?

– Наверное. Но ведь она тут же свалится?

– Нет. На обоих концах будет привязано по камню… – Макнамара смолк – в гостиной зазвонил телефон.

У меня по спине пробежал холодок. Одно дело – пробраться на виллу и мирно потолковать с Анной, объяснить, что ее обманули. И совсем другое – обесточить виллу, в темноте и суматохе украсть женщину. Но не отказываться же теперь, когда я сам навязался Макнамаре в друзья и советчики.

– Алло? – пловец снял трубку; я видел его сквозь раскрытую дверь. – Да, я. Эстебан здесь. Кто вы? Не знаю такого, дайте мне Рафаэля Пьятту. Я сказал: Рафаэля Пьятту. Тогда передайте, пусть ждет моего звонка в десять сорок пять. – Макнамара бросил трубку на рычаг. – Уходим.

– Что такое?

– Тебя ищут. Некто Марио Арган. – Пловец занес мою сумку с вещами в спальню и сунул в шкаф. – Здесь постоит. Вот, накинь, – он снял с вешалки темную куртку, – чтоб белой футболкой не светиться.

– Арган – пресс-секретарь губернатора.

– Наплевать. Мне тебя поручил Рафаэль, и ему я тебя верну. Живей.

Я выбежал из дома. Макнамара везде погасил свет, однако дверь запирать не стал.

– Придут за тобой – все равно взломают, – объяснил он в ответ на мой вопрос.

Мы двинулись напрямик, через ограды и сады. Пловец скользил, бесшумно раздвигая ветки, укрываясь в тени домов и деревьев. Мы то замирали, выжидая, осматриваясь, то молниеносным броском продвигались на десяток-другой метров. Я чувствовал себя диверсантом в тылу врага. Замечательное приключение. Пресс-секретарь – мерзкий тип; пускай помается, поищет – даже если Макнамара порет горячку и мы удираем зря.

Выйдя на оживленный бульвар, мы смешались с веселой толпой. Смех, крики, песни, где-то играют на гитаре, рядом надрывается магнитофон. Нас толкали, кружили, хлопали по спинам, беззлобно ругали. Макнамаре на шею вдруг кинулась девушка с цветами в волосах:

– Оресте!.. Ах! Обозналась! – Она прянула в сторону, смеясь послала ему воздушный поцелуй.

– Приходи еще! – крикнул ей вслед пловец.

– Так и рождаются слухи о супружеских изменах, – заметил я, стараясь не отстать в толпе. – Джен, Пьятте из-за меня наверняка досталось по первое число. Я же говорил, что губернатору нужен СЫН ДЛЯ ПУБЛИКИ.

– Неизвестно, для чего ты ему нужен. Не удивлюсь, если про Анну мы все сочинили, на вилле ее нет, а Рафаэль услал тебя от какой-то опасности. И сейчас сидит под арестом. Сюда. – Макнамара вытащил меня из толпы, и мы нырнули в маленький полутемный бар.

Здесь было душно и полно народу, но тихо. Люди чинно сидели за столиками, что-то пили, негромко переговаривались. При нашем появлении головы повернулись, в полутьме блеснули глаза. Макнамара резко стал, бросил взгляд кругом.