Предиктор с Зеи. Том 1
Семеров слушал проповедника в пол уха.
Ему, воспитанному на учении Марксизма-Ленинизма, пусть и уже порядком подзабытом, любая религия представлялась одним из рычагов власти, позволяющих единицам управлять массами. Считая себя военным – причём профессиональным, он крайне скептически относился к подобным институтам, стараясь избегать как священнослужителей, так и своих коллег, резко и бесповоротно отринувших прежние учения, ради выгод, даруемых новыми веяниями.
Но сейчас полковник ловил себя на мысли, что он полон внимания к словам фигляра на сцене. Особенно его зацепила последняя фраза – та самая, про единое и могучее. Мысленно повторив её, он вдруг почувствовал, как поднимаются из глубин памяти воспоминания, казалось бы, совершенно стёртые прошедшими годами.
В лицо пахнуло свежим ветром, впереди, в нескольких шагах перед строем, в котором застыли молодые курсанты, заплескалось на ветру, громко хлопая, алое полотнище, а откуда-то сверху, из невидимой выси, на него обрушились слова гимна. Того самого – старого и переиначенного новой властью.
– «Единый могучий Советский Союз!»
Видение, бывшее таким живым, оборвалось внезапно, оставив в голове какую-то звенящую пустоту и Семеров даже потряс ей, пытаясь выбросить вон отголосок той, прежней и ушедшей жизни.
– Что-то вы загрустили, товарищ командир, – сидевший рядом с ним Смирнов, покачал головой, одновременно пододвигая ему новую, полную почти до краёв кружку:
– А вы знаете, что грустить нельзя?
– Это почему? – Будь полковник в другом состоянии, он бы непременно заметил бы ехидный огонёк в глазах своего бойца, но сейчас, ещё не выбравшись из своих воспоминаний, он не обратил на подобное никакого внимания.
– Грустным быть никак нельзя! Особенно нам, – покачал кружкой тот: – Ну, тем, кто выпивает. Механоид новый появился – белочка. Не слыхали?
– Новый? Белочка? – Семеров быстро перебрал в памяти известные типы машин, удостоившиеся собственных имён. Кабан? Бьющий цели таранным ударом острой головы, Горыныч – рудный комплекс с тремя экскаваторными ковшами на гибких шеях, Гидра и её меньшая копия – Горгона – летающие сферы, окутанные бесчисленным множеством излучателей на вертящихся во все стороны гибких шнурах. Нет. Белочки в его списке не было, и он вопросительно посмотрел на Смирнова, ожидая более подробного рассказа.
– Странно, что не слышали, – опустив глаза, чтобы не выдать себя их блеском, боец продолжил: – Белочка – механоид со сбитой программой. Он на подготовке к зиме зациклен. Роет норы и туда добычу складывает – ну, металлолом всякий, вещи тёплые, а прежде всего – бухло и патроны.
– Погоди, погоди, – запротестовал полковник, в голове которого образовалась совершеннейшая каша: – Какие, на хрен, тёплые вещи?! Бухлишко? Патроны? Откуда?!
– А это всё, – приподнял кружку Смирнов: – Механоид у грустных алкашей отбирает. Так что, товарищ командир, давайте выпьем и повеселимся – чтобы и к нам белочка не пришла!
– Ну вы даёте! Ведь развели! Как мальчишку подловили! – Семеров, весело рассмеявшись шутке, приподнял кружку салютуя остальным, и уже хотел сделать глоток, как звонкий хлопок, раздавшийся от сцены, заставил его замереть и медленно повернуть голову в сторону проповедника.
Проповедник, скорчившийся на самом краю сцены, являл собой образ скорби, сошедшей сюда прямо с полотен величайших мастеров прошлого.
Стоя на коленях и всем телом раскачиваясь из стороны в сторону, он безжалостно отвешивал себе оплеухи и бил он себя на наиграно, а совсем по-настоящему. Звонкие удары, дергавшаяся от них голова, всё это свидетельствовало о серьёзности его намерений.
Самоистязание длилось почти десяток секунд, прежде чем в зале родился недовольный ропот, перемежаемый окриками с требованиями немедленно прекратить это действо. Самоистязатель подчинился им только тогда, когда сразу несколько человек, вскочив со своих мест и гневно потрясая в воздухе кулаками, двинулись к сцене, на ходу обещая всыпать мазохисту по первое число, если тот немедленно не объяснится. И, надо, отметить, их решительность дала желаемый всеми результат.
Проповедник, дернув головой в последний раз, протянул руку за спину и шест, всё это время смирно стоявший подле высокого стула, ожил, прыгнув прямо в раскрытую ладонь.
Охая, постанывая и тряся головой, он принялся вставать, цепляясь обеими руками за палку, как древний старик. Почти выпрямившись, спина так и осталась согнутой, он повёл рукой в сторону зала и люди, прежде во всю глотку выражавшие своё недовольство, мигом успокоились, быстро возвращаясь на свои места, ожидая продолжения шоу.
– Я – виновен, – дёрнул головой проповедник: – Ничтожный слуга, стоящий перед вами, был настолько околдован вашим вниманием, друзья, что напрочь позабыл о приличиях. Да, именно так! Я, недостойный стоять здесь, даже не представился, растворившись в волнах внимания, благосклонно дарованных вами мне. Простите своего глупого слугу. – Короткая пауза, которую он сделал чтобы набрать в грудь порцию воздуха, мгновенно заполнилась выкриками, в основном подтверждавших немедленное прощение и несколькими угрозами таки проучить гостя, если он и дальше будет вести себя подобным образом.
– Моё имя, – поведя рукой человек в чёрном вернул тишину в зал: – Бредущий-со-Светом, но что такое имя? Всего лишь звук, не более того. А моё, вдобавок, – он сокрушённо покачал головой: – Ещё и длинное. Как начнёшь выговаривать, так не то что уснуть, уснуть не страшно – пока до конца доберёшься, вполне можно механоиду на зуб попасть. Сами же знаете, насколько эти железки проворны. А потому – Бре. Зовите меня так и не тратьте время на долгие словеса. Они только сотрясают воздух, бесследно исчезая мгновения спустя. Дела – вот, что остаётся! Действия, свершения, движение! Только это оставляет след! А сейчас – внимание! Я открою вам первую истину своего учения! – Подняв обе руки вверх, шест снова вертикально застыл, проповедник, выдержав паузу – она показалась всем крайне длинной, продолжил громким и хорошо поставленным голосом, разительно отличавшегося от его тона прежде:
– Помните! Единство – пронизывает всё! И – главное! Единство проистекает от действий. – Ещё одна пауза и руки, начавшие опускаться. Друг замерли на пол пути, нацеливаясь на кого-то в зале. – Например, – покрутивший головой Семеров, к своему удивлению обнаружил, что нацелены они прямо и только на него:
– Действий! Например таких, которые произвёл наш добрый хозяин – полковник Семеров. Да друзья! Подняв вверх шест, Бре крутанул им над головой: – Кто, как не он уничтожил гнездо, позволив вам безбоязненно жить здесь? Подумайте – ведь это благодаря ему, нашему полковнику, мы объединены? И и славном Зэ-эС, и здесь, в чудесном заведении, именуемом Стена. Так?
– Верно! – Загалдели люди, словно только сейчас осознав вклад Семерова в их жизнь.
– Точняк!
– Полковнику- Ура!
– Урааа!
– И разве могу я, – отвесил поясной поклон Семерову проповедник: – О чем-либо рассуждать, здесь не имея его разрешения?! И не спорьте, – пресёк он начавший зарождаться шум, требовавший от Бре продолжать, наплевав на мнение полковника: – Наш господин мудр, – спрыгнув со сцены, Бре сделал несколько шагов и замер прямо перед Семеровым: – И я уверен, что он примет решение основываясь на всеобщем благе. Благе для всех – и вас, и, – проповедник глубоко поклонился: – И Единства, пронизывающего всё в этой вселенной.
Глава 3
Поход
Промасленная картонная коробка была почти пуста – лишь у дальней стенки сиротливо жались друг к другу последние банки тушёнки. Их оставалось всего четыре и Екатерина, сдержав вздох, закрыла крышку, ставя поверх короба ещё один, когда-то до краёв забитый плотными пачками лапши быстрого приготовления. Ежедневный пересчёт оставшихся запасов был для неё чем-то навроде ритуала – оглядывая консервы взглядом она, на краткие мгновения, предавалась воспоминаниям и перед её внутренним взглядом возрождались картины прошлого, такого лёгкого и беззаботного.
Припасы им собирал отец – ещё тогда, в той другой реальности, отсечённой от настоящего вспышкой в небесах. Это он настоял, чтобы они трое – мать, брат и она, сестра и младший ребёнок в семье, захватили с собой эти, тогда, год назад, казавшиеся совершенно излишними, припасы.
– Всё одно – на машине поедите, – стоял он на своём: – Самим не понадобится, собаке скормите, – следовал кивок на щенка финского шпица, крутившегося вокруг ног споривших родителей. Айка, так звали щенка, был его подарком дочери, заканчивавшей девятый класс и готовящейся к поступлению в техникум.
– Мы на пару недель всего едем, – не уступала ему мать, которой очень не хотелось выглядеть посмешищем в глазах своих старых подруг – короткий отдых было провести в небольшом провинциальном городке, откуда она была родом: – Ну ты чего? Что люди подумают, когда мы, приехав всего на две недели, такую гору продуктов вытащим?!
Но отец был непреклонен и мать, не продолжая ворчать, сдалась.
Да, тогда – чуть более года назад, подобное казалось бредом.
Ну что могло случиться?! Будущее, наполненное светом любви Богородицы, казалось таким светлым и безмятежным, что подобное отдавало если и не паранойей, то, как минимум, бредом.
А затем, за один день, всё переменилось.
Вспышка в небе, волна тошноты, и оседающая на землю, уже мёртвой, мать. В тот день, она оказалась одной из многих, поспешно похороненных горсткой выживших. Брат рыдал, стоя на коленях у общей могилы, а она… У неё в душе просто стало пусто – словно что-то большое, тёплое и надёжное, просто ушло прочь, оставив вместо себя пустое, залитое холодом пространство.
Что стало с отцом она не знала и до последнего не принимала, не слушала новости, приносимые беженцами из столицы, превращённой спустившимися с неба механоидами, в огромную груду щебня. Целыми днями просиживая у окна она высматривала в беженцах знакомую фигуру, ожидая что та, усталая, оборванная и израненная, отвернёт от общего потока, направляясь к их дому.
Но чуда, так и не произошло – поток людей истончился, а отец, тот самый – первый и главный мужчина её жизни, так и не появился, чтобы встать на защиту своих детей.
Все напасти, обрушившиеся на мир, обошли стороной их городок – объятые пламенем обломки рушились в отдалении, а ужасные машины, питавшиеся живыми людьми – так, по крайней мере выходило по словам беглецов, не появлялись даже на горизонте.
Но жизнь, начавшая было налаживаться, подкосила иная проблема.
Попы.
Екатерина, воспитанная в совсем не религиозной семье, всегда относилась равнодушно к закутанным в длиннополые одеяния, бородачам. Они хотят молиться своему богу? Да ради его самого, бога их, то есть. Ко мне только не лезьте – и делайте, что хотите. Хоть лбы себе порасшибайте, отбивая усердные поклоны.
Вот только теперь, после произошедшей катастрофы, они и полезли.
Сперва – робко.
Стучась в двери, святые отцы, сменившие кресты, на образки с Богородицей, поначалу и вправду стремились помочь людям – кому продуктами из своих запасов, кому свечами – электричество, как и все прочие блага цивилизации, пропало сразу после произошедшего, а кому и словами утешения, не хуже, а порой и лучше, чем профессиональные психологи, врачуя душевные раны.
Но постепенно, медленно обретая силу над потрясёнными и потерявшими ориентиры, людьми, их риторика начала меняться.
Теперь они не просили – требовали!
Требовали молитв, сгоняя людей на общие бдения.
Требовали работ – направляя мужчин на заготовку дров, а женщин на огороды.
Требовали верного поведения, заставляя отбивать поклоны, требовали правильно одеваться – запрещая яркие расцветки и требовали, требовали, требовали.
Тех же, кто решался протестовать, не соглашаясь жить по их правилам, ждало суровое наказание. Обзаведясь силовой поддержкой – нашлись среди выживших крепкие парни и мужчины, готовые работать кулаками и дубинками за особо крупный паёк, жрецы новой веры натравливали их на любого инакомыслящего, гася сопротивление в зародыше. Ну а учитывая то, что в ряды еретиков угодить было даже слишком легко – бывшие попы жёстко карали даже за недостаточно, по их мнению, глубокий поклон, то редкий день обходился без показательной порки, или прогона сквозь строй.
Но что более всего раздражало Екатерину, так это покорность, с которой большинство приняло новую власть. Выжившие словно сломались, когда произошла та беда. Свободно критиковавшие власть и готовые отстаивать своё мнение люди, теперь разве что шепотом, опасливо оглядываясь по сторонам, рисковали обсуждать последние новости и моментально смолкали, стоило только на горизонте появиться жрецу, или, вооружённому дубинкой, служке.
В дверь постучали и девушка, отбросив прочь невесёлые мысли, посветлела лицом – три частых удара и два чуть позже – то был брат, вернувшийся с обязательных работ. В принципе, в таком стуке – так прежде звонил в дверь их отец – один длинный и два коротких звонка, в таком сигнале необходимости не было – её щенок, сопровождавший Анатолия на работы, уже нетерпеливо потявкивал с другой стороны двери, царапая лапами полотно.
– Загоняли просто, – пройдя на кухню, брат тяжело опустился на стул, прежде выложив на стол пол буханки чёрного хлеба и небольшую баночку консервов.
– Сегодня опять паёк урезали, – продолжая копаться в сумке, сообщил он неприятную новость: – Святые старцы говорят, что запасы до сбора урожая тянуть надо. Ну а как соберём, то… Ага… вот она где! – В его руке появилась банка редких по нынешним временам консервов – рыбных, с печенью трески судя по этикетке.
– Это тебе Отче Фаммий просил передать. Говорит, что мол непорядок, когда такая девушка голодом себя морит. Он очень просил передать, – поставив банку на стол, Толя отвёл глаза в сторону, словно желая по подробнее разглядеть узор кафельной плитки: – Что не исповедовалась ты давно. И что он готов стать твоим духовным пастырем.
– Перебьётся! – Катю передёрнуло, когда перед её глазами предстала жирная, густо, по глаза заросшая неровной бородой, туша попа.
– Вернёшь завтра, – пододвинула она пальцем банку к краю стола.
– А толку? – Вздохнув, Анатолий отщипнул от буханки: – Всё одно заставит – вся сила у них, – он снова вздохнул: – И еда.
Последнее, как это не было печально, было правдой.
Как, каким образом все городские запасы оказались в церковных подвалах, не знал никто, а стоить догадки и, тем более их озвучивать было чревато, да и некому было этим заниматься. Поначалу, когда жрецы, зарабатывая авторитет, были мягки, людям было не до того – горечь утрат затмевало все прочие чувства, а после… А после появились дубинки и крепкие, сытые парни, были готовы вбить непочтительный вопрос назад в глотку любого, осмелившегося на подобное.
– Ты только о брюхе и думаешь! – Зло бросила она брату и, вытащив из коробки пачку доширака, сунула её ему в руки: – Грызи! Или, – Катя мотнула головой в сторону площади, где на кострах кипели котлы с водой: – За кипятком прогуляйся.
– Я ж только с работы. Мне бы отдохнуть, – заныл брат, которому совсем не улыбалось вылезать на улицу: – Ты дома сидела – вот и сходи, разомнись.
– И схожу! – Решение, давно зревшее в ней, наконец прорвалось наружу:
– Ухожу. Сил моих больше здесь быть нет!
– Уходишь? – Рука Анатолия, отщипнувшая очередной кусок мякиша, замерла в воздухе: – К попам что ли?
Как Катя не отвесила ему оплеуху, что удержало её руку, этого она и сама на поняла. Резко выдохнув и развернувшись на месте, она шагнула прочь из кухни, на миг задержавшись на пороге.
– Дурак! Из города ухожу. Совсем.
– И куда пойдешь? – Вопрос брата застал её, когда рюкзачок был почти полон. Анатолий стоял, привалившись к проёму двери и неспешно перемешивая ложкой содержимое банки с тушёнкой.
– Твоя, с хлебом на столе, – кивнул он ей, заметив, как сестра сглотнула наполнившую рот слюну:
– Так куда собралась? Здесь хоть как-то, но можно жить. Меня, вон, – он обмакнул хлебную корку в мясное месиво: – В служки зовут. А там кормят куда как лучше. Оставайся, я тем пайком нас обоих прокормить смогу.
– И тебе не противно будет? – Подойдя к застеклённому шкафу, Екатерина, приоткрыв створку, сняла с полки выцветшую фотографию родителей. Фото было сделано здесь же, в городке, года за два до рождения брата. Обнимавшие друг друга родители, молодые и полные сил, весело улыбаясь, уверенно смотря в будущее, оказавшееся таким…
Почувствовав, как на глаза накатываются слёзы, девушка коснулась пальцами своих губ, а затем перенесла поцелуй матери и отцу.
– Противно, – наблюдавший за ней брат нахмурился: – А что делать? Не за малую же пайку лес валить?
– Ну так в чём дело? – Вложив фотографию в блокнот с рисунками – рисовать её научила мать, получившая художественное образование, девушка повернулась к Анатолию: – Иди. Бери дубинку и лижи задницу Фаммию. Уверен – он и мальчиком не побрезгует!
– Кать!
– Отстань! – Отодвинув его плечом, она протиснулась на кухню: – Половину консервов я заберу, – закинув в рюкзачок две банки, она вытащила все оставшиеся пачки доширака из второй коробки и отправила их вслед за консервами: – Дошик – тоже. Ты и пайком, – хмыкнула она: – Усиленным.
– Ты что? Серьёзно? – Насухо вытерев банку коркой, Анатолий, присев на корточки, протянул её Айке и та, мгновенно потеряв интерес к коробкам, подскочила к нему весело виляя колечком хвоста.
– И куда пойдёшь? – Посмотрел он на неё снизу-вверх, одновременно гладя и почёсывая рыжую собачью спинку: – А, Кать?
– Тебе-то, служка, какой резон?
– А такой! – Поднявшись на ноги, он развернулся в сторону комнаты: – Жди! Вместе пойдём. Меня всё это тоже достало! И это, – как и она, замер он на пороге кухоньки: – Жратву всю забирай. И рыбную, – последовал кивок на банку печени: – Тоже.
Из городка они выбрались когда Солнце уже клонилось к закату, а добрые и верные новому учению жители, коротали время ожиданием сигнала, созывавшего всех на вечернее моление.
Явка на этом мероприятии обязательной не была, но, это официально. Реально же, служки, бывшие, казалось везде, вели строгий учёт уклонившихся, записывая неявившихся, чтобы после, по завершении утренней молитвы, направить таких на наиболее тяжёлые работы.
Ага, именно так, и именно ради очищения души от пагубных мыслей, нашептанных злодеями, посягнувшими на Святую Жизнь.
Но пока – улицы были пусты и парочка уже почти вышла за пределы городка, когда одна из калиток, мимо которой они шли, громко скрипнула, выпуская из-за добротного забора, сколоченного из толстых досок, невысокую фигуру молодого человека.
– О! – Подбежавший к ним парень был знаком, что Катерине, что Анатолию: – Привет-привет! И куда это вы? Сейчас же сигнал будет? Вы что – пропустить молебен решили? А сегодня старец Акакий, – кулак молодого человека завис над сердцем, а после метнулся вверх, где на секунду замеркак, едва не касаясь лба. Это был новый жест, или символ веры, пришедший на смену прежнему крестообразному движению руки. Изобретённый кем-то из попов, прошу прощения – ныне Святых Старцев, он знаменовал собой торжество любви над разумом, или сердца над головой, прямо говоря о вреде наличия излишних мыслей.
– Он как раз про путь спасения говорить будет, – Петр, так звали парня, торопливо закивал: – И вот ещё, – оглянувшись по сторонам и вжав голову в плечи, продолжил он едва слышным шёпотом: – Мне сказали… Но – тссс… Секрет это. Вот. Сказали, что те, кого Старец приметит, тем особый паёк давать будут. Зимой. А зима, – он быстро огляделся по сторонам: – Она – близко! Так в окружении Акакия говорят, – отодвинувшись, он повторил священный жест: – Вот я и спешу – чтобы в первом ряду оказаться. Кхм, – кашлянув, он отодвинулся и продолжил уже обычным, также немного более громким, чем обычно, голосом: – Так что – зря вы молебен пропустить решили. Зря! Такое я – не одобряю! – Подтверждая свои слова, Пётр рубанул воздух рукой: – Зря!
– У меня – выходной, – поддёрнув лямки своего рюкзака, Анатолий насмешливо посмотрел на раздувшегося от ощущения своей праведности парня: – Меня Фаммий к себе в служки зовёт.
– Иди ты! – Из Петра словно выпустили воздух – он съёжился, сник, а в голосе появились угодливые нотки: – И ты, Анатолий, вы – согласились? Какя честь!
– Взял двое суток на раздумья.
– Двое суток?! Раздумья?! Да я б ниц пал, позови он меня! Слёзы бы от радости лил!
– Вот поэтому он тебя и не зовёт, слизняк! – Пробормотала себе под нос Екатерина, но Пётр этих слов не расслышал, увлечённо, рассказывая о том, как бы он был счастлив подобному приглашению.
– Да. Двое суток, – перебил его Анатолий, которому было противно подобное излияние верноподданических чувств: – Ответственность большая, понимаешь?
Почтительно смотревший на него Пётр часто-часто закивал, полностью разделяя его слова.
– Вот. Вижу, что понимаешь, – неторопясь и солидно – Катя приоткрыла рот от удивления – прежде за братом подобное поведение не водилось, продолжил Анатолий: – Надо всё обдумать. Служба-то – ого-го, какая. Ответственность.
– Да-да-да, конечно-конечно, – заверещал было парень, но немедленно смолк, стоило будущему служке продолжить.
– Вот я и взял два дня. Чтобы от суеты удалиться и подумать – достоин я, или нет. А ты иди, – где-то за их спинами хлопнула ещё одна калитка, выпуская торопящегося на молебен прихожанина и Анатолий, подтолкнул Петра в сторону городской площади: – Всё, иди, а то с местами проблема будет. Да и нам поспешить надо – пока светло хотим до пещер дойти – там молиться будем. Совета и просветления ждать.
– От неё? – Сотворив символ веры, Пётр посмотрел вверх, но Анатолий не спешил ни повторить его жест, ни подтвердить его догадку.
– Иди, – оттолкнув парня, он передёрнул плечами, разминая спину под рюкзаком и двинулся по ведущему за город шоссе, прежде соединявшему городок с областным центром.
– Ага, уже бегу, спасибо за напоминание, добрый господин, принялся раскланиваться им в спину Пётр, а когда парочка отдалилась на достаточное расстояние, сплюнул себе под ноги:
– Ну, твари городские! И тут обошли! Что б Богоматерь вас приподняла, да об землю шлёпнула! То б вы в своих пещерах…
Раскатистый дребезг бронзового била, который был выплавлен из ставших ненужными колоколов, заставил его подпрыгнуть на месте.
– Опоздал! – Припускаясь вскачь, он рванул в сторону площади, на миг задержались, чтобы погрозить почти невидимым в вечернем сумраке фигурам:
– И это я вам тоже припомню! Сволочи! Городские!
– Он тебя что – и вправду пригласил? – Нарушила молчание Екатерина, когда последние заборы частного сектора остались далеко позади: – А? Толь?
– Пригласил, – буркнул он в ответ, всем своим видом демонстрируя полное нежелание развивать эту тему.
– А ты? – Сестре, как это бывало и прежде, в подобных ситуациях, было плевать на его желания: – Ты что – отказался?
– Раз с тобой иду – то да.
– А чего так?
– В цене не сошлись.
– В цене? Ты что – со Старцами торговаться начал?!
– Ну, начал. Пошли, темнеет уже. Говорю же – в цене не сошлись.
– Эээ… Нет, – забежав вперёд, она встала перед ним, закрывая дорогу: – Говори!
– Кать, не надо.
– Говори!
– Ну… Он, – поняв, что рассказа не избежать, и хорошо зная характер сестры, он сдался:
– На пригласил. Только не к себе, а вообще. Служить.
– И ты – отказался?!
– Взамен он потребовал, – посмотрел в сторону Анатолий: – Чтобы я… Ну…
– Что – ну?!
– Чтобы тебя уговорил. Прийти. На исповедь. Довольна?!
– А ты? – Екатерина была упёрта как стадо баранов, оправдывая свой знак гороскопа.
– Или, чтобы я тебя силой приволок, – тихо проговорил он и, так же тихо, добавил: – Пошли, а?
– Спасибо, Толь, – привстав на цыпочки, она чмокнула его в щёку: – Я это запомню, брат.
– Пошли, – шагнув в сторону, он обошёл её и двинулся дальше, дождавшись, когда сестра пристроится рядом.
– Так у тебя план есть? – Поинтересовался он шагов через двадцать и Катя, довольная сменой темы, наконец улыбнулась, гоня прочь навалившиеся на неё проблемы.
– План? Ха! Ты сомневаешься? Конечно есть! Сейчас, – она махнула рукой куда-то вперёд: – От городка отойдём – и расскажу!
Местом для привала было выбрано заброшенное колхозное поле. Прежде здесь выращивали лён – маленькие, потемневшие от времени снопики, ещё виднелись кое где, грустным напоминанием о прежних временах, но природа брала своё, и большую часть поля покрывали кусты побегов, спешащих утвердиться на свободном пространстве.
Найдя небольшой клочок земли меж таких кустов – место было выбрано так, чтобы оно не просматривалось с дороги, Толя принялся разбивать лагерь. Опыт подобных мероприятий у него был – в сначала будучи школьником, а после, уже учась в колледже, он не раз и не два, принимал участие в почти настоящих походах, путёвки на которые бесплатно распространялись среди учеников. Несмотря на то, что подобные мероприятия проводились по заранее подготовленному маршруту, оборудованному как местами ночёвок, так и всевозможными ухищрениями по части безопасности, кой-какой практический опыт участники всё же получали. Насколько эти знания были полезны горожанам, обречённым на жизнь в каменных джунглях, судить было сложно, но Анатолий, которому подобные мероприятия пришлись по сердцу, очень хотел повторения подобного, но, уже на новом, без опеки сверху, уровне. Кроме того, ему очень хотелось блеснуть своими навыками выживания перед друзьями из числа местных, заранее и безоговорочно записавшими его в разряд изнеженных горожан, и скептически относившихся к его рассказам о походах в Крыму и Карелии. В общем, как вы понимаете, к данному мероприятию, Анатолий готовился сверх тщательно, неоднократно вызывая недовольство отца тратами, как не раз заявлял тот, на подобную глупость. Отец протестовал, ворчал, высмеивал его желания, но, что было для Анатолия главным, деньги давал. Результат – большой, если не сказать, огромный рюкзак, захваченный им с собой, был набит всем, что могло понадобиться в коротком, на два-три дня, походе.