Все приключения мушкетеров
Прокурорша улыбнулась, думая, что он хочет услужить ей; но она жестоко ошиблась, потому что когда она была от него только в трех шагах, он отвернулся и устремил пристальный взор на даму с подушкой, которая подходила в это время с негром и служанкой к сосуду.
Когда она подошла близко к Портосу, он вынул из сосуда мокрую руку; прекрасная молельщица прикоснулась своею нежною ручкой к грубой руке Портоса, перекрестилась и улыбаясь вышла из церкви.
Прокурорша не могла перенести этого: она не сомневалась больше, что между этою дамой и Портосом была интрига. Если бы она была знатная дама, с ней бы сделался обморок, но как она была не больше как жена прокурора, то сказала только мушкетеру с гневом:
– А, господин Портос, вы не хотели дать мне святой воды?
Портос растерялся при этих словах, как человек, пробудившийся после долгого сна.
– Это вы, госпожа Кокнар! сказал он. Как поживает любезный муж ваш? Так ли он скуп как был прежде? Как это я не заметил вас во время двухчасовой проповеди?
– Я была в двух шагах от вас, но вы не заметили меня потому, что ни на кого не смотрели, кроме хорошенькой дамы, которой вы подали святой воды.
Портос притворился сконфуженным и сказал:
– Ах, вы заметили…
– Только слепой мог не заметить этого.
– Да, отвечал он небрежно, это герцогиня, моя приятельница, с которой мне очень трудно видеться по причине ревности ее мужа; она предупредила меня, что будет сегодня здесь только для того, чтобы меня видеть.
– Господин Портос, сказала прокурорша, будьте добры, дайте мне вашу руку; я желала бы поговорить с вами несколько минут.
– С удовольствием, сказал Портос, улыбаясь самодовольно как игрок, который смеется над побежденным противником.
В это время мимо его прошел д’Артаньян, преследовавший миледи, и видел его торжествующий взгляд.
– Эге, подумал он, увлекаясь безнравственностью того времени, этот верно будет экипирован к назначенному сроку.
Портос, увлекаемый рукою прокурорши, как судно рулем, дошел до монастыря св. Маглуара, места пустого, где днем бывали только нищие и дети; первые ели, последние играли.
Когда прокурорша убедилась, что кругом не было никого постороннего, кроме обыкновенных посетителей этого места, то сказала:
– А, господин Портос! вас, кажется, можно поздравить с хорошею победой!
– Меня? сказал Портос, охорашиваясь; отчего так?
– А ваши перемигивания, а святая вода! Эта дама с негренком и горничной должна быть по крайней мере княгиня.
– Вы ошибаетесь, сказал Портос, она не больше как герцогиня.
– С скороходом у дверей и кучером в блестящей ливрее?
Портос не заметил ни скорохода, ни кареты, но ревнивый глаз госпожи Кокнар все видел.
Портос жалел, что не назвал с первого разу княгиней даму с подушкой.
– Ах вы, баловень хорошеньких женщин, сказала вздыхая прокурорша.
– Природа одарила меня такою наружностью, отвечал Портос, что я, право, не могу жаловаться на холодность хорошеньких женщин.
– Боже мой! как скоро мужчины все забывают, сказала прокурорша, поднимая глаза к небу.
– Кажется, не так скоро, как женщины, отвечал Портос; потому что могу сказать, что я был вашею жертвой, когда раненый, умирающий, оставался без медицинской помощи; происходя из знатной фамилии и доверившись вашей дружбе, я едва не умер сперва от ран, потом с голоду, в дрянной Шантильской гостинице, а вы ни разу не удостоили меня ответа на страстные письма, которые я вам писал.
Прокурорша чувствовала, что, судя по поведению знатных дам того времени, она сделала дурно.
– Я пожертвовал для вас баронессой…
– Очень знаю.
– Графиней…
– Пожалейте меня, господин Портос.
– Герцогиней.
– Будьте великодушны!
– Извольте, я не буду продолжать.
– Но муж мой не хочет и слышать о том, чтобы давать кому-нибудь взаймы денег.
– Госпожа Кокнар, вспомните первое письмо, которое вы мне писали: я помню его от слова до слова.
– Это потому, что вы просили очень значительную сумму.
– Госпожа Кокнар, я предпочел вас, тогда как мне стоило только написать герцогине… я не назову ее имени, потому что не в моих правилах оскорблять честь женщины; но я знаю, что мне стоило только написать и она прислала бы мне полторы тысячи.
Слезы показались на глазах прокурорши и она сказала:
– Вы меня жестоко наказали, господин Портос, я клянусь нам, что если вы будете когда-нибудь в таких же обстоятельствах, то не получите от меня отказа.
– Полноте говорить о деньгах, отвечал Портос, притворяясь обиженным; это унизительно.
– Как, вы уже не любите меня! сказала прокурорша протяжно и печально.
Портос красноречиво молчал.
– Как-то вы мне отвечаете? А, понимаю!
– Подумайте об оскорблении, которое вы мне нанесли, сударыня; оно осталось здесь, сказал Портос, прижимая крепко руку к сердцу.
– Любезный Портос, позвольте мне поправить это дело.
– Впрочем, чего же я от вас требовал? сказал Портос, с видом добродушия; ничего кроме денег. Но ведь я не дурак. Я знаю, что вы небогаты, что ваш муж должен прижимать бедных просителей, чтобы выжать из них несколько экю; вот если бы вы были графиня, маркиза, или герцогиня, другое дело, тогда я не простил бы вам этого отказа.
Эти слова задели прокуроршу за живое.
– Заметьте, господин Портос, сказала она, – что хотя я и прокурорша, но мой сундук набит, может быть, потуже чем у всех ваших падших красавиц.
– Тем чувствительнее обида, которую вы нанесли мне, сказал Портос, освобождая свою руку от руки прокурорши, потому что если вы богаты, то отказ ваш неизвинителен.
Прокурорша видела, что она зашла слишком далеко, и потому сказала:
– Если я называю себя богатою, то не нужно понимать этого буквально; я не могу назвать себя вполне богатой, но имею средства.
– Не будемте, пожалуйста, говорить об этом; сказал Портос. Вы меня не поняли, – между нами нет никакого сочувствия.
– Неблагодарный!
– Советую вам жаловаться, сказал Портос.
– Ступайте же к своей прекрасной герцогине, – а вас не удерживаю.
– А, вы, кажется, не будете в отчаянии от этого.
– Скажите в последний раз, господин Портос, любите ли вы меня?
– Увы! сказал Портос таким грустным голосом, каким только умел, но скоро будет война, на которой я буду убит, как говорит мне предчувствие…
– Ах, не говорите этого! сказала прокурорша, рыдая.
– Что-то мне говорит, что будет так, сказал Портос, притворяясь еще более грустным.
– Скажите лучше, что у вас есть новый предмет любви.
– Откровенно скажу, что нет. Никакой новый предмет меня не занимает, и я даже чувствую, что в глубине сердца что-то говорит в вашу пользу.
Но знаете ли вы, что через две недели начнется война и я ужасно озабочен своею экипировкой. Поэтому я еду к родным в средину Бретани, чтобы достать сумму, необходимую для приготовления к войне.
Портос заметил, что она колебалась между скупостью и любовью.
– А так как имение герцогини, которую вы видели в церкви, продолжал Портос, смежно с моим, то мы поедем вместе. Вы знаете, что дорога кажется гораздо короче, когда едешь вдвоем.
– Разве у вас нет друзей в Париже, господин Портос? спросила прокурорша.
– Я думал, что есть, отвечал Портос задумчиво, но вижу, что я ошибался.
– У вас есть друзья, господин Портос, есть, сказала прокурорша с каким-то восторгом, которому сама удивлялась; приходите завтра к нам. Вы сын моей тетки и потому мой двоюродный брат; вы приехали из Нойона в Пикардии, у вас много процессов в Париже, но нет стряпчего. Запомните ли вы это?
– Непременно.
– Приходите к обеду.
– Очень хорошо.
– И не уступайте ни в чем моему мужу, потому что он еще молодец, несмотря на то, что ему 76 лет.
– 76 лет! чудесный возраст!
– То есть преклонные лета, вы хотите сказать, господин Портос, так что бедный старикашка каждую минуту может оставить меня вдовой, продолжала прокурорша, бросив значительный взгляд на Портоса. К счастью, по нашему свадебному контракту все имущество укреплено за тем, кто останется в живых.
– Все? спросил Портос.
– Все.
– Вы, я вижу, осторожная женщина, любезная госпожа Кокнар, сказал Портос нежно пожимая ей руку.
– Ну, вот мы и помирились, любезный господин Портос, сказала она с жеманством.
– И навсегда, отвечал Портос таким же тоном.
– Так до свидания, мой изменник.
– До свидания, моя ветреница.
– До завтра; мой ангел!
– До завтра, жизнь моя.
XIV. Миледи
Д’Артаньян следил за миледи так, что она его не заметила; он видел, как она села в карету и слышал, как она приказала кучеру ехать в Сен-Жермен.
Карета, запряженная двумя сильными лошадьми, быстро промчалась. Д’Артаньян видел, что невозможно следовать за ней пешком и поэтому возвратился в Ферускую улицу.
В Сенской улице он встретил Планше, остановившегося перед лавкой пирожника и рассматривавшего с восторгом пирожки самой соблазнительной наружности.
Он приказал ему оседлать двух лошадей из конюшен де-Тревиля и привести их к Атосу.
Де-Тревиль позволил д’Артаньяну однажды навсегда брать лошадей со своей конюшни.
Планше пошел в улицу Голубятни, а д’Артаньян в Ферускую. Атос был дома и печально допивал бутылку того знаменитого испанского вина, которое он привез из поездки своей в Пикардию. Он сделал Гримо знак, чтобы подал стакан для д’Артаньяна, что тот исполнил с свойственным ему послушанием.
Тогда д’Артаньян рассказал Атосу все, что случилось в церкви между Портосом и прокуроршею и каким образом их товарищ в эту минуту, вероятно, уже имел все нужное для экипировки.
– Что касается до меня, отвечал Атос на этот рассказ, я совершенно уверен, что не женщины примут на себя мои расходы по вооружению.
– А между тем ни княгини, ни королевы не устояли бы, любезный Атос, против вашей красоты, ловкости и знатности.
– Как молод этот д’Артаньян! сказал Атос, пожимая плечами, и велел Гримо принести другую бутылку.
В это время Планше скромно просунул голову в полуотворенную дверь и доложил своему господину, что лошади готовы.
– Какие лошади? спросил Атос.
– Две лошади, которые одолжил мне де-Тревиль для прогулки; я поеду на них кататься в Сен-Жермен.
– А что вы будете делать в Сен-Жермене? спросил Атос.
Тогда д’Артаньян рассказал ему, как он встретил в церкви и узнал ту женщину, которая вместе с господином в черном плаще и с рубцом на виске, составляла для него мучительную загадку.
– То есть вы влюбились в нее так же, как прежде в госпожу Бонасиё, сказал Атос, пожимая презрительно плечами, как будто сожалея о слабости человеческой.
– Вовсе нет! Мне любопытно только разгадать таинственность, с которою она всегда является мне. Не знаю, почему мне кажется, что эта женщина имеет влияние на мою судьбу, не смотря на то, что я ее не знаю и она меня тоже.
– Признаюсь вам откровенно, сказал Атос, – что я не знаю женщины, которую стоило бы отыскивать, если она пропала. Госпожа Бонасиё пропала, тем хуже для нее; пусть кто хочет, отыскивает ее.
– Нет, Атос, вы ошибаетесь; я люблю несчастную мою Констанцию больше чем прежде, и если бы я знал, где она, я поехал бы на край света, чтоб исторгнуть ее из рук ее врагов; но что же делать, когда все поиски мои были напрасны и я не знаю, где она; поневоле нужно развлекаться.
– Так займитесь этой миледи, мой любезный д’Артаньян; желаю вам от всей души развлечься ей, если это может доставить вам удовольствие.
– Послушайте, Атос, чем сидеть взаперти, точно под арестом, садитесь-ка лучше на лошадь и поедем со мною кататься в Сен-Жермен.
– Любезный, отвечал Атос, я езжу верхом когда у меня есть свои лошади, а когда нет их, хожу пешком.
– А я не так горд как вы; я езжу на чем попало, отвечал д’Артаньян, который обиделся бы словами Атоса, если б они были сказаны кем-нибудь другим.
– Так до свидания, любезный Атос!
– До свиданья, сказал мушкетер, – делая Гримо знак, чтоб он откупорил вновь принесенную бутылку.
Д’Артаньян и Планше сели на лошадей и поехали в Сен-Жермен.
Во все время, пока они ехали, у д’Артаньяна не выходили из головы слова, сказанные Атосом о госпоже Бонасиё. Хотя он был не очень чувствителен, но хорошенькая лавочница сделала сильное влияние на его сердце; он правду говорил, что готов был идти на край света искать ее. Но как у света много краев, потому что он круглый, то он не знал куда идти.
Между тем ему хотелось узнать, что такое миледи. Она говорила с человеком в черном плаще; стало быть, она знала его. А, по мнению д’Артаньяна, он же похитил госпожу Бонасиё во второй раз, как и в первый. Поэтому д’Артаньян не много ошибался, говоря, что отыскивать миледи значило отыскивать в тоже время и Констанцию.
Рассуждая таким образом и погоняя по временам свою лошадь, д’Артаньян приехал в Сен-Жермен. Он проехал мимо павильона, в котором десять лет спустя родился Людовик ХIV, он ехал по одной совершенно глухой улице и оглядывался на обе стороны, надеясь открыть какой-нибудь след прекрасной англичанки и вдруг заметил знакомое лицо в нижнем этаже одного хорошенького домика, не имевшем ни одного окна на улицу, по тогдашнему обыкновению. Эта особа прогуливалась на небольшой терассе, уставленной цветами. Планше сразу узнал ее и сказал:
– Не знакомо ли вам, барин, лице этого человека, зевающего по сторонам?
– Нет, сказал д’Артаньян, – но я вижу его, кажется, не в первый раз.
– Конечно, не в первый; это несчастный Любен, слуга графа Варда, которого вы так хорошо отделали месяц назад в Кале, на дороге к даче губернатора.
– Да, теперь я его узнаю, сказал д’Артаньян. – А как ты думаешь, узнал ли он тебя?
– Он был тогда так расстроен, что едва ли мог сохранить обо мне ясное воспоминание.
– Так поди, поговори с ним, сказал д’Артаньян, – и постарайся узнать из разговора, жив ли его барин.
Планше сошел с лошади и подошел к Любену, который действительно не узнал его. Они начали разговаривать самым дружеским тоном, между тем как д’Артаньян, отведя лошадей в переулочек, объехал кругом дома и стал прислушиваться к их разговору, скрывшись за плетнем из орешника.
Спустя минуту он услышал шум экипажа и перед ним остановилась карета миледи. Он видел ясно, что она сама была в карете. Он прилег на шею лошади, чтобы видеть все и не быть замеченным.
Миледи высунула из дверцы свою очаровательную белокурую головку и отдала приказание своей горничной.
Эта горничная, хорошенькая девушка, двадцати или двадцати двух лет, живая и веселенькая, настоящая субретка знатной дамы, быстро соскочила с подножки, на которой она сидела, по обычаю того времени, и пошла к терассе, на которой д’Артаньян видел Любена.
Д’Артаньян следил за ней глазами и видел, что она пошла к терассе. Но, случайным образом, в эту минуту кто-то из дома позвал Любена и Планше остался один, посматривая во все стороны, нет ли где д’Артаньяна.
Горничная подошла к Планше, приняв его за Любена, и, отдавая ему записочку, сказала:
– Вашему барину.
– Моему барину? спросил удивленный Планше.
– Да, и очень нужное; берите скорее.
С этими словами она побежала к карете, которую между тем поворотили в ту сторону, откуда приехали; она вскочила на подножку и карета покатилась.
Планше повертел записку в руках, но приученный к слепому повиновению, соскочил с терассы, пошел в переулочек и в двадцати шагах встретил д’Артаньяна, ехавшего ему навстречу.
– К вам, барин, сказал Планше, подавая ему записку.
– Ко мне? уверен ли ты в этом?
– Еще бы! субретка сказала: «вашему барину», а у меня нет барина кроме вас, стало быть – а не правда ли, славная девушка эта субретка?
Д’Артаньян вскрыл записку и прочел:
– Особа, интересующаяся вами, как нельзя больше желает знать, когда вы можете приехать кататься в лесу. Завтра в гостинице Шамдю-драдор лакей в ливрее красного цвета с черным будет ждать вашего ответа».
– Ого! подумал д’Артаньян, – как это скоро! Кажется, мы с миледи заботимся о здоровье одной и той же особы. Ну что, Планше, как поживает добрейший господин де-Вард? жив ли он?
– Жив, барин, и здоров на столько, на сколько это возможно после четырех ран; потому что, не в обиду вам будет сказано, вы нанесли ему четыре раны; он еще очень слаб от потери крови. Любен точно не узнал меня и рассказал мне всю нашу историю с начала до конца.
– Славно, Планше, ты лучший из лакеев, теперь садись на лошадь и поедем догонять карету.
Через пять минут они увидели карету, остановившуюся на дороге и подле кареты щегольски одетого мужчину верхом.
Разговор между ним и миледи был так оживлен, что никто, кроме субретки, не заметил как д’Артаньян остановился по другую сторону кареты.
Разговор шел на английском языке, которого д’Артаньян не понимал; но он догадывался, что прёкрасная англичанка гневается; он вполне убедился в справедливости своей догадки, когда при конце разговора она ударила своего собеседника веером, который разлетелся вдребезги.
Мужчина при этом захохотал, отчего миледи, казалось, пришла в отчаяние.
Д’Артаньяну казалась эта минута удобною начать разговор; он приблизился к дверцам кареты и сказал, почтительно снимая шляпу.
– Сударыня! позвольте мне предложить вам мои услуги! этот господин, кажется, рассердил вас. Скажите слово и я приму на себя обязанность наказать его за невежливость.
При первых словах миледи обернулась к молодому человеку и смотрела на него с удивлением, а когда он кончил, сказала ему чистым французским языком.
– Я с большим удовольствием отдалась бы под ваше покровительство, если бы тот, с кем я ссорилась, не был брат мой.
– В таком случае извините меня, я этого не знал.
– Зачем эта ворона мешается не в свое дело и почему не едет своею дорогой? сказал, наклонясь к дверцам, мужчина, которого миледи назвала своим родственником.
– Вы сами ворона, сказал д’Артаньян, тоже наклоняясь и отвечая ему через дверцу; – я не еду своею дорогой, потому что хочу оставаться здесь.
Мужчина сказал своей сестре несколько слов по-английски.
– Я говорю с вами по-французски, сказал д’Артаньян, – и потому не угодно ли вам отвечать мне тоже по-французски. Положим, что вы брат этой дамы, но, к счастью, мне вы не брат.
Можно было ожидать, что миледи, робкая, как большая часть женщин, вмешается в это начало вызова на дуэль и не позволит ссоре продолжаться, но, напротив, она откинулась в глубину кареты и спокойно закричала кучеру:
– Пошел домой!
Хорошенькая субретка бросила беспокойный взгляд на д’Артаньяна, красота которого сделала, казалось, на нее впечатление.
Карета поехала и между ссорившимися не осталось никакого физического препятствия.
Кавалер хотел ехать за каретой, но д’Артаньян остановил его, схватив лошадь за узду.
Д’Артаньян еще больше рассердился, когда узнал в своем противнике англичанина, который выиграл у Атоса его лошадь и мог выиграть его перстень.
– Милостивый государь, сказал он, – вы больше похожи на ворону чем я, потому что притворяетесь, будто забыли о том, что мы поссорились.
– А, это вы, почтенный! сказал англичанин: – видно, с вами непременно нужно играть в не ту игру, так в другую.
– Да, я помню, что мне нужно еще от вас отыграться. Посмотрим, так ли вы владеете шпагой как костями.
– Вы видите, что при мне нет шпаги, сказал англичанин; – что же вы храбритесь пред безоружным?
– Надеюсь, что у вас дома есть шпага. Во всяком случае, у меня их две и, если хотите, сыграемте на одну из них.
– Не нужно, сказал англичанин, – у меня порядочный запас этого оружия.
– В таком случае выберите из них самую длинную и покажите мне ее сегодня вечером.
– Где вам угодно?
– За Люксембургом; это место самое приятное для прогулок в таком роде.
– Хорошо, я буду.
– В котором часу?
– В шесть.
– Кстати, у вас есть один или два друга?
– Есть три таких, которые за честь почтут играть в ту же игру.
– Три? чудесно; как мы сходимся в этом, сказал д’Артаньян – у меня тоже три.
– Теперь скажите, кто вы? спросил англичанин.
– Я д’Артаньян, гасконский дворянин, служащий в гвардии, в роте Дезессара. А вы?
– Я лорд Винтер, барон Шеффильдский.
– Так я ваш покорнейший слуга, господин барон, хотя мне трудно выговорить ваше имя.
После этого д’Артаньян поскакал галопом в Париж.
Он зашел к Атосу, как обыкновенно делал в подобных случаях.
Он нашел Атоса лежащим на большом диване и ожидавшим, что кто-нибудь принесет ему денег для обмундировки.
Он рассказал Атосу обо всем, что с ним случилось кроме письма.
Атос был в восторге, когда узнал, что будет драться с англичанином; мы уже сказали, что он только об этом и мечтал.
Они послали тотчас же своих слуг за Портосом и Арамисом и рассказали им о случившемся.
Портос обнажил шпагу и начал фехтовать против стены, иногда отступая и делая движения по всем правилам искусства.
Арамис, занятый своею поэмой, заперся в кабинете Атоса и не велел тревожить себя до начала дуэли.
Атос знаком потребовал у Гримо еще бутылку вина.
Д’Артаньян составил себе между тем план, исполнение которого мы увидим впоследствии. План этот обещал ему какое-нибудь приятное приключение, судя по улыбке, которая появлялась по временам на задумчивом лице его.
Часть третья
I. Англичане и французы
В назначенный час четыре мушкетера со своими лакеями отправились за Люксембург на место, загороженное для коз. Атос дал пастуху серебряную монету за то, чтобы он ушел. Лакеи поставлены были на часы.
Вскоре молчаливая труппа приблизилась к той же загородке и вошла к мушкетерам; тогда начались, по английскому обычаю, взаимные представления.
Англичане были все знатных фамилий и потому странные имена их противников не только удивили, но и озадачили их.
– После всего этого, – сказал лорд Винтер, – мы все-таки не знаем, кто вы и не будем драться с людьми, носящими такие фамилии: они могут принадлежать только пастухам.
– Ваше предположение совершенно справедливо, милорд; имена эти вымышленные, – сказал Атос.
– Это возбуждает в нас еще больше желания узнать ваши настоящие фамилии, – сказал англичанин.
– Вы играли же с нами, не зная наших фамилий, и выиграли у нас две лошади.
– Это правда, но тогда мы рисковали только пистолями, а теперь рискуем кровью; играть можно со всяким, а драться только с равными.
– Это справедливо, – сказал Атос, отвел в сторону того англичанина, с которым должен был драться и сказал ему очень тихо свое имя.
Портос и Арамис сделали то же самое.
– Довольны ли вы этим, – спросил Атос своего противника, – и находите ли вы меня довольно знатным, чтобы сделать мне милость скреститься со мной шпагами?
– Доволен, – сказал англичанин, кланяясь.
– Теперь дозвольте мне сообщить вам кое- что, – сказал хладнокровно Атос.
– Что такое? – спросил англичанин.
– Вы лучше бы сделали, если бы не требовали, чтобы я сказал вам свое имя.
– Отчего же?
– От того, что меня считают умершим, и я имею причины желать, чтобы не знали, что я жив; поэтому я принужден убить вас, чтобы тайна моя не сделалась известною.
Англичанин посмотрел на Атоса, не шутит ли он; но Атос и не думал шутить.
– Господа, – сказал Атос, обращаясь к своим товарищам и их противникам, – готовы ли вы?
– Готовы, – ответили в один голос англичане и французы.
– Так начнем, – сказал Атос.
В ту же минуту восемь шпаг заблестели при лучах заходившего солнца, и сражение началось с ожесточением, очень естественным при двойной вражде противников.
Атос фехтовал так спокойно и правильно, как в фехтовальной зале.
Портос, наказанный за свою излишнюю самоуверенность приключением в Шантильи, действовал хитро и благоразумно.
Арамис думал только о том, как бы скорее отделаться, чтобы докончить третью песнь своей поэмы.
Атос первый убил своего противника одним ударом; но, как он предупреждал, удар был смертельный, шпага вонзилась в сердце.
После Портос уложил своего на траву: он проколол ему ляжку. А так как англичанин не сопротивлялся ему больше и отдал свою шпагу, то Портос взял его на руки и отнес в карету.
Арамис так сильно наступал на своего противника, что тот, отступив шагов на пятьдесят, побежал со всех ног и исчез при криках лакеев.
Что касается до д’Артаньяна, то он просто шутил и только оборонялся; но заметив, что противник его утомлен, он сильным ударом вышиб у него шпагу. Барон, видя себя обезоруженным, отступил на два или на три шага, но в эту минуту поскользнулся и упал навзничь.
Д’Артаньян в один прыжок очутился на нем и, приставив шпагу к горлу англичанина, сказал:
– Я мог бы убить вас, потому вы в моих руках; но я дарю вам жизнь из любви к вашей сестре.