Все приключения мушкетеров
Д’Артаньян не был на столько глуп, чтобы не понять, что он лишний; но и не привык еще на столько к приемам большого света, чтобы ловко суметь выйти из ложного положения человека, вмешавшегося в разговор, до него не касающийся, и с людьми, едва ему знакомыми.
Обдумывая средство удалиться как можно ловчее, он заметил, что Арамис уронил платок. И, без сомнения, по неосторожности, наступил на него; ему показалось это хорошим случаем поправить свой неприличный поступок: он наклонился и, с самым любезным видом, выдернув платок из-под ноги мушкетера, делавшего все возможные усилия, чтобы удержать его, подавая его, сказал:
– Я думаю, милостивый государь, что вам досадно было бы потерять этот платок.
Платок был действительно с богатою вышивкой, с короной и гербом на одном из углов. Арамис покраснел до чрезвычайности и скорее выдернул, чем взял платок из рук Гасконца.
– А, скрытный Арамис, сказал один из гвардейцев: – ты и теперь еще скажешь, что ты в дурных отношениях с госпожою де Боа-Траси, когда эта прелестная дама одолжает тебе свои платки?
Арамис устремил на д’Артаньяна такой взгляд, который ясно дал ему понять, что он приобрел смертельного врага; потом, приняв снова кроткий вид, сказал:
– Вы ошибаетесь, господа, это не мой платок, и я не знаю, почему этому господину вздумалось отдать его мне, а не одному из вас; а в доказательство я вам покажу, что мой платок в кармане.
С этими словами он вынул собственный платок, также очень изящный, из тонкого батиста, хотя батист дорого стоил в то время, но без вышивки, без герба, и украшенный только вензелем своего владельца.
На этот раз д’Артаньян не сказал ни слова; он понял свою неосторожность. Но друзья Арамиса не убедились его запирательством и один из них сказал, обращаясь к молодому мушкетеру с притворною важностью:
– Если ты говоришь правду, то я должен был бы, любезный Арамис, взять его у тебя, потому что, как тебе известно, я из числа искренних друзей де Боа-Траси и не желаю чтобы хвастались вещами его жены.
– Ты не так просишь, отвечал Арамис, – и, сознавая справедливость твоего требования, я не мог исполнить его, потому что оно не так выражено как следует.
– Дело в том, отважился сказать д’Артаньян, – что я не видал, выпал ли платок из кармана г. Арамиса. Он наступил на него, вот почему я думал, что платок его.
– И вы ошиблись, любезный, сказал хладнокровно Арамис, нечувствительный к желанию д’Артаньяна поправить свою ошибку. Потом, обращаясь к гвардейцу, объявившему себя другом де Боа-Траси, он продолжал. – Впрочем, я думаю, любезный приятель Боа-Траси, что я не менее твоего нежный друг его; так что платок мог также выпасть из твоего кармана, как и из моего.
Нет, клянусь честью! сказал гвардеец его величества.
Ты будешь клясться честью, а я честным словом и очевидно, что один из нас солжет. Послушай, Монгаран, сделаем лучше так, возьмем каждый по половине.
– Платка?
– Да.
– Превосходно! сказали другие два гвардейца, – суд царя Соломона! Арамис решительно мудрец!
Молодые люди засмеялись и дело, разумеется, не имело других последствий. Минуту спустя, разговор прекратился; три гвардейца и мушкетер, пожав друг другу руки, отправились – гвардейцы в одну сторону, Арамис в другую.
– Вот минута помириться с этим любезным молодым человеком, сказал сам себе д’Артаньян, который стоял немного в стороне во время последнего разговора их; и с этим намерением подошел к Арамису, удалявшемуся, не обращая на него внимания:
– Милостивый государь, сказал он, – я надеюсь, что вы извините меня.
– Ах, сказал Арамис, позвольте – заметить вам, что вы поступили в этом случае не так, как следовало бы светскому человеку.
– Как, вы полагаете, сказал д’Артаньян.
– Я полагаю, что вы не глупы, и что хотя вы приехали из Гасконии, но знаете, что без причины не наступают на носовой платок. Черт возьми, Париж не вымощен батистом!
– Вы напрасно хотите оскорбить меня, сказал д’Артаньян, сварливая натура которого взяла верх над мирным расположением: – правда, что я из Гасконии, а Гасконцы, как вам известно, нетерпеливы, так что если Гасконец раз извинился, хотя бы в глупости, то он уже убежден, что сделал вдвое больше чем бы следовало.
– Я сказал вам это не для того, чтобы хотел ссориться с вами, отвечал Арамис: – благодаря Бога, я не забияка и, будучи мушкетером только на время, дерусь только по принуждению и всегда очень неохотно; но на этот раз дело важное, потому что вы скомпрометировали даму.
– То есть мы скомпрометировали ее, сказал д’Артаньян.
– Зачем вы были так неловки, что отдали мне этот платок?
– Зачем вы уронили его?
– Повторяю вам, что платок выпал не из моего кармана.
– Так вы два раза солгали, потому что я видел, как вы его уронили.
– А! вы начинаете говорить другим тоном, господин Гасконец, так я научу вас общежитию.
– А я отправлю вас в ваш монастырь, г. аббат. Не угодно ли вам сейчас же обнажить шпагу.
– Нет, пожалуйста, друг мой, не здесь по крайней мере. Разве вы не видите, что мы стоим против дома д’Егильона, наполненного кардинальскими тварями. Кто уверит меня, что кардинал не поручил вам доставить ему мою голову? А я дорожу своею головой, потому что она, как мне кажется, очень хорошо подходит к моим плечам. Успокойтесь же, я хочу вас убить, но без огласки, в закрытом месте, где вы не могли бы ни перед кем похвалиться своею смертью.
– Я согласен, но не надейтесь на это; возьмите свой платок, принадлежит ли он вам, или нет, может быть он вам понадобится.
– Вы Гасконец? спросил Арамис.
– Да, Гасконец, и не откладываю дуэли из осторожности.
– Осторожность – добродетель, бесполезная для мушкетеров, но необходимая для духовных, и так как я мушкетер только на время, то и хочу быть осторожным. В два часа я буду иметь честь ожидать вас в доме де-Тревиля; там я назначу вам место.
Молодые люди раскланялись, потом Арамис пошел по улице, ведущей к Люксембургу, между тем д’Артаньян, видя что время приближается, отправился по дороге к монастырю Кармелиток, рассуждая: – решительно я не возвращусь оттуда; но если я буду убит, то по крайней мере буду убит мушкетером.
V. Королевские мушкетеры и гвардейцы кардинала
Д’Артаньян никого не знал в Париже, и потому он пошел на свидание с Атосом без секунданта, решившись удовольствоваться теми, которых выберет его противник. Впрочем, он решительно намеревался извиниться прилично, но без слабости, перед храбрым мушкетером, опасаясь, что эта дуэль будет иметь для него неприятные последствия, бывающие тогда, когда человек молодой и сильный дерется с ослабевшим от ран противником: если он будет побежден, то это удваивает торжество его соперника, если же останется победителем, то его обвинят в преступлении и неуместной храбрости.
Впрочем, если мы верно описали характер нашего искателя приключений, то читатель должен был уже заметить, что д’Артаньян не был человек обыкновенный. Повторяя сам себе, что смерть его неизбежна, он решился умереть не потихоньку, как бы сделал на его месте другой, менее храбрый и умеренный.
Он рассуждал о разных характерах тех лиц, с которыми ему предстояло драться, и начал понимать яснее свое положение. Он надеялся посредством приготовленных извинений приобрести дружбу Атоса, важный и строгий вид которого ему очень нравился.
Он льстил себя надеждой напугать Портоса приключением с перевязью, которое, если он не будет убит, то может всем рассказать; а рассказ этот, пущенный в ход кстати, выставил бы Портоса с смешной стороны; наконец, что касается до угрюмого Арамиса, он его не слишком боялся; думая, что если дело дойдет до него, то он отправит его на тот свет прекрасным, как он есть, или, по крайней мере, ударит его в лице, как Цезарь приказывал делать с солдатами Помпея, повредит навсегда красоту, которой он так дорожил.
Притом д’Артаньян обладал неистощимым запасом решимости, положенным в сердце его советами отца, сущность которых заключалась в следующем:
«Не переносить ничего ни от кого кроме короля, кардинала и де-Тревиля», и потому он скорее летел, чем шел к монастырю Кармелиток; это было здание без окошек, окруженное пустыми полями и служившее обыкновенно местом для свидания людей, не любивших терять времени.
Когда д’Артаньян дошел до небольшого пустопорожнего места возле этого монастыря, Атос уже дожидался его, но не более пяти минут, и в это самое время било двенадцать часов. Следовательно, он был аккуратен, и самый строгий блюститель дуэлей не мог бы упрекнуть его.
Атос, все еще жестоко страдавший от раны, хотя снова перевязанной хирургом де-Тревиля, сидел на меже и ждал своего противника с видом спокойного достоинства, никогда его не покидавшим. При виде д’Артаньяна он встал и вежливо сделал несколько шагов ему на встречу. Тот, с своей стороны, приближался к противнику со шляпой в руке, перо которой касалось земли.
– Милостивый государь, сказал Атос, – я просил двух друзей моих быть моими секундантами, но они еще не пришли. Удивляюсь, что они опаздывают, это не в их привычках.
– У меня нет секундантов, сказал д’Артаньян, – я только что вчера приехал в Париж и никого не знаю, кроме де-Тревиля, которому отрекомендован отцом моим, имевшим честь быть из числа друзей его.
Атос задумался на минуту.
– Вы никого не знаете, кроме де-Тревиля? спросил он.
– Да, я никого не знаю, кроме его.
– Но, продолжал Атос, говоря отчасти самому себе, отчасти д’Артаньяну, – но если я вас убью, то меня назовут детоедом.
– Не совсем, отвечал д’Артаньян, с поклоном, не лишенным достоинства, – не совсем, потому что вы делаете мне честь, деретесь со мною, несмотря на рану, которая вас наверно очень беспокоит.
– Очень беспокоит, честное слово, и вы были причиной чертовской боли, надо признаться; но я в таких случаях обыкновенно действую левою рукой. Не думайте, чтоб я хотел оказать вам этим милость, я равно дерусь обеими руками; это даже будет невыгодно для вас; иметь дело с левшей очень неудобно для тех, кто не предупрёжден об этом. Я жалею, что раньше не сообщил вам этого обстоятельства.
– Вы очень любезны, сказал д’Артаньян; снова кланяясь, – и я вам очень благодарен.
– Вы смущаете меня, отвечал Атос; – будем, пожалуйста, говорить о чем-нибудь другом, если это вам не противно. Ах, черт возми, какую вы мне причинили боль! Плечо у меня горит.
– Если бы вы позволили… нерешительно сказал д’Артаньян.
– Что?
– У меня есть чудесный бальзам для ран, бальзам, полученный мной от матери, действие которого я испытал на себе.
– Ну, так что же?
– Я уверен, что от этого бальзама рана ваша менее чем в три дня зажила бы, и по прошествии трех дней, когда бы вы выздоровели, я счел бы за честь быть к вашим услугам.
Д’Артаньян сказал слова эти с простотою, делавшею честь его любезности, и не вредившею храбрости.
– Право, сказал Атос, – ваше предложение мне нравится, не потому чтоб я хотел принять его, но в нем слышится дворянин. Так говорили и поступали храбрые времен Карла Великого, примеру которых должен следовать всякий благородный человек. К несчастию, мы живем не во время великого императора. У нас теперь время кардинала, и как бы не сохраняли тайну, через три дня узнают, что мы должны драться и помешают нам. Но что же не идут эти гуляки?
– Если вы спешите, сказал д’Артаньян Атосу, с тою же простотой, как за минуту предлагал отложить дуэль на три дня, – если вы спешите, и вам угодно приступить к делу немедленно, то не стесняйтесь, пожалуйста.
– Это также мне нравится, сказал Атос, делая учтивый знак головой д’Артаньяну: – это может сказать только человек с умом и с сердцем. Я люблю людей таких как вы, и вижу, что если мы не убьем друг друга, то я всегда буду находить истинное удовольствие в вашей беседе. Дождемтесь, пожалуйста, этих господ, я свободен и сверх того дело будет правильнее.
– Ах! вот кажется один из них!
В самом деле, на конце улицы Вожирар показался гигантский Портос.
– Как! сказал д’Артаньян, – ваш первый секундант г. Портос?
– Да, разве вам это не нравится?
– Нет, нисколько.
– А вот и другой.
Д’Артаньян посмотрел в ту сторону, куда указал Атос, и узнал Арамиса.
– Как, сказал он еще с большим удивлением чем в первый раз, – ваш второй секундант г. Арамис?
– Без сомнения: разве вы не знаете, что мы всегда вместе, и что нас называют между мушкетерами и гвардейцами, в городе и при дворе: Атос, Портос и Арамис, или трое неразлучных. Впрочем, так как вы приехали из Дакса или из По…
– Из Тарб, сказал д’Артаньян.
– Вам простительно не знать этих подробностей, сказал Атос.
– Вас справедливо так назвали, господа, сказал д’Артаньян, – и если узнают мое приключение, то оно послужит доказательством, что ваш союз основан не на контрастах.
В это время Портос, приблизившись, поздоровался с Атосом; потом обернулся к д’Артаньяну и остановился с удивлением.
Скажем, между прочим, что он переменил перевязь и снял плащ.
– А! сказал он, – что это значит?
– Я дерусь с этим господином, сказал Атос, показывая на д’Артаньяна, и сделал ему знак приветствия рукою.
– Я тоже с ним дерусь, сказал Портос.
– Но не ранее часа, отвечал д’Артаньян.
– И я тоже дерусь с этим господином, сказал Арамис, приближаясь в свою очередь.
– Но не ранее двух часов, также спокойно сказал д’Артаньян.
– Ты за что дерешься, Атос? спросил Арамис.
– Право не знаю, он задел за мое больное плечо; а ты за что, Портос?
Атос заметил, как промелькнула легкая улыбка на губах Гасконца.
– Мы поспорили о туалете, сказал молодой человек.
– А ты, Арамис? спросил Атос.
– Я дерусь за богословие, отвечал Арамис, делая знак д’Артаньяну, чтоб он не говорил о причине дуэли.
Атос вторично заметил улыбку на губах Д’Артаньяна.
– В самом деле? сказал Атос.
– Да, мы не согласны в смысле одной Фразы из св. Августина, сказал Гасконец.
– Это решительно умный человек, прошептал Атос.
– Теперь, когда вы собрались, господа, сказал д’Артаньян, – позвольте мне извиниться перед вами.
При слове «извиниться» Атос нахмурился, презрительная улыбка мелькнула на губах Портоса, и отрицательный знак головою был ответом Арамиса.
– Вы меня не понимаете, господа, сказал подняв голову д’Артаньян… В это время лучи солнца, падая на его голову, освещали тонкие и смелые черты его лица: – я прошу вашего извинения в таком случае, если не успею расквитаться со всеми вами, потому что г. Атос имеет право убить меня первый, что значительно уменьшает цену моего долга вам, г. Портос, а вам, г. Арамис, почти уничтожается. Теперь повторяю мое извинение, но только в этом – и к делу.
При этих словах, с величайшею ловкостью, д’Артаньян вынул шпагу. Кровь прилила к голове д’Артаньяна, и в эту минуту он готов был обнажить шпагу против всех мушкетеров королевства, как обнажил ее теперь против Атоса, Портоса и Арамиса.
Было четверть первого. Солнце было в зените, и место, избранное для сцены дуэли, было вполне открыто для действия лучей его.
– Очень жарко, сказал Атос, вынимая в свою очередь шпагу; – а я все-таки не могу снять камзола, потому что сейчас чувствовал, что из раны моей лила кровь, и не желаю беспокоить господина д’Артаньяна видом крови, которую не он мне пустил.
– Это правда, сказал д’Артаньян: – кем бы ни была пущена ваша кровь, уверяю вас что я всегда с сожалением увидел бы кровь такого храброго дворянина; я буду также драться в камзоле как и вы.
– Довольно, сказал Портос, – довольно любезностей, подумайте, что мы ждем очереди.
– Говорите за себя одного, Портос, когда вам вздумается говорить подобные непристойности, сказал Арамис, – что касается до меня, я нахожу, что все, что говорят, эти господа очень хорошо и вполне достойно дворянина.
– Угодно вам начать? сказал Атос, становясь на место.
– Я ожидаю ваших приказаний, сказал д’Артаньян, скрещивая шпаги.
Но едва раздался звук рапир, как отряд гвардии кардинала под предводительством Жюссака показался на углу монастыря.
– Гвардейцы кардинала! закричали вдруг Портос и Арамис. – Шпаги в ножны, господа, шпаги в ножны!
Но было уже поздно. Сражавшихся видели в положении, не допускавшем сомнений в их намерениях.
– Ей! кричал Жюссак, приближаясь к ним и подзывая своих солдат, – мушкетеры, вы деретесь! А на что же указы!
– Вы очень великодушны, господа гвардейцы, сказал Атос с злобою, потому что Жюссак был одним из нападавших третьего дня. – Если бы мы видели, что вы деретесь, уверяю вас, что мы не стали бы мешать вам. Предоставьте же нам свободу, и вы будете иметь удовольствие без всякого труда.
– Господа, сказал Жюссак, – объявляю вам с большим сожалением, что это невозможно. Долг службы прежде всего. Вложите же шпаги и следуйте за нами.
– Милостивый государь, сказал Арамис, передразнивая Жюссака, – мы с величайшим удовольствием приняли бы ваше любезное приглашение, если б это зависело от нас; но, к несчастию, это невозможно; де-Тревиль запретил нам. Идите же своею дорогой, это будет всего лучше.
Эта насмешка раздражила до крайности Жюссака.
– Если вы не повинуетесь, сказал он, – то мы нападем на вас.
– Их пятеро, сказал Атос вполголоса, – а нас только трое; мы еще раз будем побеждены и должны будем умереть на месте, потому что я объявляю, что не явлюсь к капитану побежденным.
Атос, Портос и Арамис сблизились друг к другу пока Жюссак уставлял своих солдат.
Этой минуты было достаточно для д’Артаньяна, чтобы решиться: это было одно из тех событий, которые решают участь человека; ему предстояло сделать выбор между королем и кардиналом и, сделав выбор, следовало уже навсегда держаться его. Драться – значило ослушаться закона, рисковать своею головой, сделаться врагом министра, который был могущественнее самого короля; все это предвидел молодой человек, и, скажем в похвалу его, он не колебался ни минуты. Обращаясь к Атосу и друзьям его, он сказал:
– Господа, позвольте мне заметить, что вы ошибаетесь. Вы сказали, что вас только трое, а мне кажется, что нас четверо.
– Но вы не из наших, сказал Портос.
– Это правда, отвечал д’Артаньян, – я не ваш по платью, но ваш душой. У меня сердце мушкетера, и оно меня увлекает.
– Отойдите, молодой человек, сказал Жюссак, угадывавший, без сомнения, по движениям и выражению лица д’Артаньяна его намерение: – вы можете удалиться, мы на это согласны. Спасайтесь скорее.
Д’Артаньян не двигался с места.
– Решительно вы прекрасный мальчик, сказал Атос, пожимая руку молодого человека.
– Ну, ну, решайтесь же, сказал Жюссак.
– Да, сказали Портос и Арамис, – решимся на что-нибудь.
– Этот господин очень великодушен, сказал Атос.
Но все трое думали о молодости д’Артаньяна и опасались за его неопытность.
– Нас будет только трое, в том числе один раненый, да еще дитя, сказал Атос, – а все-таки скажут, что нас было четверо.
– Да, но неужели отступать? сказал Портос.
– Это трудно, отвечал Атос.
Д’Артаньян понял их нерешимость.
– Господа, все-таки испытайте меня, сказал он: – клянусь вам честью, что я не уйду отсюда, если мы будем побеждены.
– Как вас зовут, мой друг? спросил Атос.
– Д’Артаньян.
– Итак, Атос, Портос, Арамис и д’Артаньян, вперед! кричал Атос.
– Ну, что же, господа, решились ли вы на что-нибудь, спросил в третий раз Жюссак.
– Решено, господа, сказал Атос.
– На что же вы решились? спросил Жюссак.
– Мы будем иметь честь напасть на вас, отвечал Арамис, одною рукой снимая шляпу, а другою вынимая шпагу.
– А, вы сопротивляетесь! сказал Жюссак.
– А это вас удивляет?
И девятеро сражающихся бросились друг на друга, с бешенством, которое не мешало соблюдению некоторых правил.
Атос избрал себе Кагюзака, любимца кардинала; Портос – Бикара, а Арамис очутился против двух противников.
Что касается до д’Артаньяна, то он бросился на самого Жюссака.
Сердце молодого Гасконца билось сильно, не от страха, благодаря Бога, в нем не было и тени страха, но от сильного ощущения; он дрался как бешеный тигр, десять раз обходя около своего противника, переменяя двадцать раз позицию и место. Жюссак был, как говорили тогда, лаком до клинка и много упражнялся; несмотря на то ему весьма трудно было защищаться против ловкого и прыгающего врага, ежеминутно отступавшего от принятых правил, нападавшего вдруг со всех сторон и отражавшего удары, как человек, имеющий полное уважение к своей коже.
Наконец эта борьба начала выводить Жюссака из терпения. Взбешенный неудачей против врага, на которого смотрел как на ребенка, он разгорячился и начал делать ошибки. Д’Артаньян, который хотя мало имел практики, но глубоко изучил теорию, начал действовать еще проворнее. Жюссак, желая покончить разом, нанес сильный удар противнику, наклонившись до земли, но тот отразил удар тотчас же, и пока Жюссак подымался, он, проскользнув как змея, под шпагу его, проколол его насквозь.
Жюссак упал как труп.
Д’Артаньян быстро осмотрел тогда место сражения.
Арамис убил уже одного из своих противников; но другой теснил его сильно. Впрочем Арамис был еще в хорошем положении и мог еще защищаться.
Бикара и Портос оба ранили друг друга. Портос получил удар в руку, Бикара в бедро. Но как ни та ни другая рана не были опасны, то они продолжали драться еще с большим ожесточением.
Атос, раненый снова Кагюзаком, видимо бледнел, но не отступал ни на шаг; он только взял шпагу в другую руку и дрался теперь левой.
Д’Артаньян, по законам дуэли того времени, имел право помочь кому-нибудь, между тем как он высматривал, кто из его товарищей имел нужду в его помощи, он встретил взгляд Атоса. Этот взгляд был в высшей степени красноречив. Атос скорее бы умер, чем стал бы звать на помощь, но он мог смотреть и взглядом просить опоры. Д’Артаньян угадал его мысль, сделав ужасный скачек и нападая с боку на Кагюзака, закричал:
– Ко мне, господин гвардеец, или я вас убью!
Кагюзак обернулся; это было во время. Атос, которого поддерживала только чрезвычайная храбрость, упал на одно колено.
– Послушайте, кричал он д’Артаньяну, – не убивайте его, молодой человек, прошу вас, мне нужно покончить с ним одно старое дело, когда я выздоровею. Обезоружьте его только, отнимите у него шпагу.
– Так, так, хорошо!
Это восклицание вырвалось у Атоса при виде шпаги Кагюзака, отлетевшей за двадцать шагов. Д’Артаньян и Кагюзак бросились вдруг, один чтобы снова схватить шпагу, другой чтоб овладеть ею; но д’Артаньян был ловчее, он успел опередить и наступил на нее ногой.
Кагюзак побежал к тому из гвардейцев, которого убил Арамис, взял его шпагу и хотел возвратиться к д’Артаньяну; но по дороге он встретил Атоса, который во время минутного отдыха, доставленного ему д’Артаньяном, перевел дух, и опасаясь, чтобы д’Артаньян не убил его противника, хотел начать бой.
Д’Артаньян понял, что помешать Атосу значило оскорбить его. Действительно, спустя несколько секунд, Кагюзак упал, пораженный шпагой в горло.
В туже минуту Арамис, упирая шпагу в грудь опрокинутого противника, заставлял его просить о пощаде.
Оставались Портос и Бикара. Портос делал разные хвастовские выходки, спрашивая Бикара, который час, и поздравлял его с ротой, полученной его братом в Наваррском полку; но, насмехаясь, он ничего не выигрывал. Бикара был из тех железных людей, которые падают только мертвые.
Между тем пора было кончить: караул мог придти и забрать всех сражавшихся, раненых и не раненых, королевских или кардинальских. Атос, Арамис и д’Артаньян окружили Бикара и убеждали его сдаться. Хотя один против всех, и раненный в бедро, Бикара не отступал; но Жюссак, приподнявшись на локоть, кричал ему, чтоб он сдался. Бикара был Гасконец как и д’Артаньян; он притворился, что не слышит, и продолжал смеяться, потом, уловя время, чтоб указать концом шпаги место на земле, он сказал:
– Здесь умрет Бикара.
– Но их четверо против тебя; перестань, я тебе приказываю.
– А! если ты приказываешь, это другое дело, сказал Бикара: – так как ты мой бригадир, то я должен повиноваться.
И, сделав скачок назад, он сломал шпагу о колено, чтобы не отдать её, бросил обломки через стену монастыря и, скрестив руки, начал насвистывать кардинальскую песню.
Храбрость всегда уважается, даже в неприятеле. Мушкетеры сделали Бикару приветствие шпагами и вложили их в ножны. Д’Артаньян сделал то же, потом с помощью Бикара, который один оставался на ногах, отнес на паперть монастыря Жюссака, Кагюзака и того из противников Арамиса, который был только ранен. Четвертый, как мы уже сказали, был убит. Потом они позвонили в колокол и, унеся 4 шпаги из пяти, направились, упоенные радостью к дому де-Тревиля.
Они шли, взявшись за руки, во всю ширину улицы и забирая всех встречавшихся мушкетеров, так что наконец это превратилось в торжественное шествие.