Точка опоры – точка невозврата

– Думаю, что не часто. – Может, я и сказал бы что-то иное, если бы знал точно.

– Думаете? Так вы, значит, не знаете?.. Вы, вообще, из полиции? Вон, формы на вас нет, и в одиночку вы пришли. Можно ваши документы посмотреть?

– Какое это отношение имеет к пропаже вашего мужа? – невесело усмехаюсь я. – Если бы я был самозванцем, какой мне был бы интерес копаться в вашем белье в спальне?

– И в самом деле. – Зина отворачивается и уже не смотрит на меня. – Идите, до свидания.

– Да, – на всякий случай интересуюсь я, – что думают в гараже, где Юрий работает, обо всём этом?

– Звонили и сказали, что если он в течение дня-двух не появится на рабочем месте, то может уже не приходить даже за расчётом.

– Знакомая ситуация…

По дороге в полицию звоню Штруделю:

– Ну как, справка готова?

– Давно тебя дожидается. А у тебя что нового? Ещё не отыскал Вайса? Тут тебя Виктор с нетерпением ждёт.

– Что ему от меня надо?

– Решил, что ты в одночасье горы перевернёшь и закроешь все наши нераскрытые дела.

– Твоя, что ли, работа? Ты про меня ему дифирамбов напел?

Штрудель самодовольно ухмыляется:

– Думаешь, иначе тобой кто-нибудь заинтересовался бы? Не без того. С тебя поляна.

– Придётся рыть землю под ногами, – невольно усмехаюсь я, – а то тебя ещё попрут с работы, если не оправдаю доверия.

– Уж, сделай милость, барин, не подведи! – ёрничает Лёха, но дальше его слушать неинтересно, и я выключаю телефон.

За время моего отсутствия в отделе ничего не изменилось. Винтермана на месте опять нет, и Лёха, пользуясь отсутствием начальства, смотрит по компьютеру какую-то футбольную трансляцию. В ответ на моё недовольное ворчанье он выдаёт домашнюю заготовку:

– Ты теперь не мой начальник! Виктор же против футбола ничего не имеет…

– …Когда все дела закончены! – договариваю за него. – Где моя справка?

– Вот, пожалуйста.

Я мрачно сажусь за свой стол и углубляюсь в аккуратно распечатанную на компьютере тонкую стопку листов.

– Кто-нибудь из этих людей, – через некоторое интересуюсь я – ещё говорит по-русски?

Не отрываясь от футбола, Лёха сообщает:

– Под номером пятым доктор Давид Лифшиц.

Переворачиваю пару листков и нахожу указанную фамилию:

– Пойду, к нему наведаюсь.

– Гиблое дело, – не отрываясь от футбола, сообщает Штрудель, – доктор живёт один, и никто тебе дверь в его квартиру не откроет. Нужен ордер, так что жди Винтермана.

– А кто сообщил о его исчезновении?

– С работы позвонили, из больничной кассы. Сказали, что он не появляется, хотя раньше такого за ним не наблюдалось, и телефон его не отвечает. Хоть и не выключен, но не отвечает. Вероятно, лежит дома за запертой дверью.

– Что же тогда делать будем? – Я встаю из-за стола и прикуриваю сигарету.

– Ты что делаешь?! – подскакивает, как ужаленный, Лёха. – У нас в отделе Винтерман категорически запретил курить! Унюхает запах – шуму будет!

– А ты-то сам давно бросил? – Делаю глубокую затяжку и с сожалением поглядываю на Лёху.

– Я не бросил, но, как юный пионер, бегаю тайком курить на улицу и в туалет.

Так и быть, не станем испытывать фортуну, покурим в распахнутое окно.

– Слушай, – доносится до меня Лёхин голос, – давай отправимся в ещё один адрес вместе. Ну, туда, где разговаривают только на иврите. За компанию с тобой развеюсь. А то уже надоело с шефом безвылазно сидеть и выслушивать его нравоучения.

– Вы каждый день так плодотворно работаете?

– Почему каждый день? Бывает, по нескольку дней здесь не появляемся. Тогда для меня кайф. Но когда нет ничего срочного, Винтерман требует, чтобы я никуда не отлучался. Оттого и футбол у нас в отделе допускается. Чтобы, так сказать, суровые будни подсластить…

– Счастливые вы, ребята! – печально замечаю я. – У вас времени и на сладости хватает… Короче, выбирай, к кому пойдём, и собирайся. Я тебя принимаю назад под своё крыло.

Пока я изучаю листок с данными нашего очередного клиента, Лёха звонит Винтерману и докладывает, что мы отбываем в неизвестном направлении и сегодня вряд ли вернёмся.

– Ещё же двенадцати нет! – удивляюсь я. – Мы до вечера можем спокойно успеть посетить пару человек. Это как минимум. А если поднатужиться…

– А зачем? Кто нас гонит? Трупов нет, общественность не негодует, начальство на пятки не наступает. Да и Винтерман ничего против иметь не будет. Он и сам посидит часов до четырёх-пяти и с чистой совестью домой отчалит…

Я только качаю головой, потому что мне нечего сказать о нравах в их полицейском управлении. Да и не моё это дело – разовому презервативу менять устоявшийся распорядок в их тихом болотце. С другой стороны, это же мечта любого государства, чтобы его полиция маялась от безделья. На прежней моей родине у ментов работы было навалом. К громадному сожалению…

Мы поехали на машине Штруделя, и я, чтобы не терять время, я изучаю листки дальше.

– Итак, второго нашего клиента зовут… – Сперва читаю про себя, а потом повторяю вслух. – Иехизкиель Хадад. Ну, и имечко! Это ж как родителям надо было не любить своего сына, чтобы так назвать!

– Это твоему российскому уху непривычно, – хохочет Лёха, не отрывая взгляда от дороги, – а у ребят из восточных общин, да ещё религиозных, такие имена в порядке вещей.

– Пока мы не приехали, выдай про них какую-нибудь информацию. Чтобы лицом в грязь не ударить.

Леха некоторое время помалкивает, вслушиваясь в разухабистую ивритскую песню по приёмнику, потом отвечает:

– Что сказать об этой публике? Сам на месте прикинешь, что и как. Первый год в стране, что ли?

– Твоё мнение хочу услышать.

– Скажу одно: живут ребята по Торе. Или им кажется, что живут…

– Понял. – Мне-то казалось, что у полицейских всегда больше информации о всяких закрытых группах населения, чем у нас, простых обывателей, изначально настроенных против любого, кто живёт иной жизнью, чем ты, но выходило, что это не всегда так. – Придётся ориентироваться по ходу дела…

– Узнаю своего бывшего ментовского начальника! – хихикает Штрудель. – А то я уж думал, что укатали Сивку израильские горки!

Назвать виллой жилище Хададов трудно, хоть это и отдельно стоящий дом, окружённый сетчатой оградой с натянутой поверх сетки пыльной синей плёнкой. Вокруг дома повсюду наставлены какие-то сарайчики и закутки, к которым ведут протоптанные неряшливые тропинки, выложенные битой уличной плиткой.

На приступке у калитки нас встречает пожилой дядька в белой мятой рубахе навыпуск и легкомысленных расписных пляжных шортах. Он издалека разглядывает нашу машину, но не делает ни шага навстречу, лишь следит за ней долгим безразличным взглядом.

– Здравствуйте, это мы вам звонили, – энергично приветствует его Штрудель.

– Заходите. – Мужчина неохотно распахивает скрипучую калитку и указывает жестом на полуоткрытую дверь в дом. – Хотите холодной воды или сока?

Мы проходим сразу в салон, потому что прихожей тут нет, и мужчина вежливо представляется:

– Меня зовут Авраамом, я – отец Иехизкиеля. Он был хорошим мальчиком…

– Почему был? – шепчу я Лёхе. – Они его уже похоронили, что ли?

– Почему «был»? – повторяет Штрудель и вопросительно сверлит Авраама взглядом.

Папаша Иехизкиеля печально разводит руками и неуверенно бормочет:

– Он никогда из дома не исчезал надолго. В иешиву, а потом сразу домой. Он был очень хорошим учеником, наш рав всегда его хвалил и постоянно повторял, что если он будет так учиться и дальше, то его ждёт большое будущее… Впрочем, сейчас я позову жену, пускай она поговорит с вами.