Даже просто хлопнешь её ладонью по спине, как товарища, – не обидится.
А попробуйте вы то же самое проделать с отличницей, – что тут начнется! До директора школы дойти может.
Ритка не просто лучшая ученица в классе. Хуже: у неё еще и родители – врачи. Поэтому её всегда выбирали в санитары.
Станет в дверях класса, и, будьте любезны, предъявите к осмотру уши и ногти.
У-у, натерпелся от неё Гришка!
Однажды она прицепилась: покажи ей носовой платок. Дался ей этот платок! Ну, у девчонок, конечно, у всех в классе платки чистенькие такие.
А у Гришки с этими платками всегда странная история происходит. Мать ему на праздник сунет в карман наутюженный платок – через два часа он уже похож на ту тряпочку, которой остатки керосина с примуса вытерают.
И когда Ритка увидела этот его платок – о-о!
Только и сказала: «Эх, Репкин!»
А что – «Репкин»?
Он же не виноват, что у него в карманах куча нужных вещей: ножичек, биты для игры в «канты» или «пристеночек», кусок стекла чудного фиолетового цвета – за него Гришке чего только не давали взамен, – кусок медной трубки, что он нашёл на улице, из неё можно приличный самопал изготовить. Да мало ли чего!
Ну, платок и измазался. Понимать же надо!
Поэтому он всегда старался держаться подальше от таких чистюль, как Ритка.
Живут они с Риткой на разных улицах: Гришка – на Будённого, а она – на Ворошилова.
Но если пройти весь Гришкин двор, миновать сарай, грядки с картофелем и луком и за старым тополем перемахнуть через плетень, – там сделан невысокий перелаз, – то окажешься у Ритки в огороде.
Правда, Гришка этот путь редко проделывал: когда мать пошлёт попросить что-нибудь у Ритиной бабушки Насти.
Сейчас Рита была в аккуратном тёмном платьице с белым кружевным воротничком. Она пригладила ладонью свои коротко подстриженные волосы и спросила:
– Не взяли?
Гришка разозлился. «Пиши пропало, – хмуро думал он, – растрезвонит всем. Пенделя ей дать, что ли?»
– А сапоги, зачем отцовские надел? – продолжала Рита. – Думал, поможет?
Вот, теперь все будут хихикать: вояка, мол, через окно бежал. Нет, одного пенделя мало!
Он еще раз взглянул на Риту и раздумал. Не потому, что вообще никогда девчонок не трогал, – с ними только свяжись, – еще из-за лица одноклассницы: что-то в нем Гришку задело. Особенно глаза: кажется, вот-вот слёзы брызнут, хотя Гришка ни разу не видел Риту плачущей. Она гордая.
– Меня тоже не взяли, – сообщила она грустно. – На курсы медсестёр. Я им говорю: у меня родители врачи, я перевязки умею делать. «У нас от старшеклассниц отбоя нет!»
Она печально отбросила ромашку, которую мяла в пальцах.
Гришка воспрянул духом: Рита доверила ему свою тайну, хотя вполне могла бы и не говорить – кто бы узнал?
– Да ладно, – сказал он покровительственно, – «сколько тебе лет, сколько тебе лет?» – Гришка презрительно цвиркнул слюной в сторону открытого окна в кабинете военкома и добавил: – Они думают, что мы без них не сможем. Дайте только срок, будет вам и белка, будет и свисток!
И Гришка решительно направился со двора военкомата, но почему-то не стремился остаться в одиночестве, как сделал бы это прежде, а даже придерживал шаг, чтобы Рита шла рядом.
– Но если не в армии… Ты думаешь, наши оставят город? – спросила она, чуть наклоняясь вперед и заглядывая ему в лицо.
– Дед говорит: его оборонять неудобно – не на том берегу Дона стоит, – объяснил Гришка. – И в гражданскую так было. Подпольщики обязательно останутся, найду их, а там… Это не армия, возраст не имеет значения. Считают года до тютельки, будто это патроны.
Рита поддержала его возмущение, а затем, остановившись, попросила:
– Можно мне с тобой?
Вот именно, не потребовала, не приказала, а обратилась так робко, словно Гришка уже был командиром подпольного отряда. Но на всякий случай он испытующе и оценивающе оглядел будущего подчинённого.
– Ладно, – поддаваясь, согласился Гришка. – Разве ты не эвакуируешься?
Родители Риты были призваны в армию еще в июле, и она осталась с бабушкой Настей и старшим братом Андреем.
– Бабуля не хочет, – пояснила Рита. – Никуда, говорит, я из своего дома не поеду.
Они вошли в парк, посаженный комсомольцами в первую пятилетку, начали пересекать его по диагонали, сокращая путь к дому.
– Собрать бы человек пять своих ребят, – начал Гришка, польщённый вниманием и доверием, – мы бы…
Он уже, было, приступил к изложению своего грандиозного плана изведения немцев в их городе, как вдруг за парком, там, где находилось здание горисполкома, резко завыла сирена.
Ей откликнулась другая, у вокзала, потом сзади, у военкомата подхватила третья, затем загудели паровозы на станции. Всё вокруг заполнилось вибрирующим, пугающим ревом.
Но тревога запоздала: в просвете аллеи ребята увидели, как в синеве неба появилась стайка тёмных птичек, которые начали ронять на землю остренькие пёрышки.
От станции стали доноситься глухие, тяжкие взрывы, и земля вздрагивала, будто её жалили гигантские оводы.
У горизонта, возле моста через Дон часто залопотали зенитки.
– Стой! – закричал Гришка на метнувшуюся Риту. – Давай здесь переждём: на парк он тратить бомбы не будет.
Они сбежали с жёлтого известняка дорожки, присели под дерево.
Рита уткнулась лицом в Гришкино плечо и непрерывно вздрагивала. Это придавало Гришке силы, хотя всё внутри трепетало от пронзительного, душу вынимающего свиста падающих бомб.
Самолёты кружили над станцией, где стояло много воинских эшелонов, но напоследок, уходя к линии фронта, они отсыпали из своих люков и на город. Наверное, их выводил из себя флаг на крыше горисполкома.
На краю парка громыхнуло, меж деревьями плеснул огонь, и взметнулась земля, затрещали ломающиеся стволы и ветви.
Рита ойкнула, и вместе с Гришкой, которому тоже почему-то надоело торчать пнём посреди парка, они распластались среди высокой травы.
Гул самолётов исчез вдали, стало тихо, лишь со станции доносилось надсадное сипение: наверное, пар выходил из повреждённого паровоза.
Меж деревьев и кустов расползался клочковатый, мерзкого запаха дым.
