Долгая дорога

Посвящается всем живым и погибшим советским медикам-афганцам.

«Что спасало их в том пекле? Кому было труднее: тем, кто воевал с оружием в руках на боевых рубежах, или тем, кто до изнеможения у операционных столов спасал жизни истекающим кровью молодым бойцам?

Каждая ампутация шрамом ложилась на сердце хирурга. Кому как не ему знать, что этим он обрекает парня на вечную инвалидность. Однако в полевых условиях раздумывать не приходилось. Либо безногая жизнь, либо смерть, другого не дано. Из двух зол выбирали меньшее. Человеку спасали жизнь».

ПРОЛОГ

– На какое число ты наметил операцию ребенку из России?

– Операция намечена на пятнадцатое сентября, но делать ее будет Генрих Глесс.

– Я считал, что делать ее будешь ты сам. Или испугался?

– Дело, в другом, папа…

– Ладно, все равно в среду мы собираем консилиум по этому случаю там и поговорим.

Хирург в раздумье, еще некоторое время продолжал держать трубку в руке, и машинально опустив ее на рычаг, подошел к окну. За ним просматривался зеленый госпитальный дворик с рядом нарядных столиков и скамеечек.

То, что происходит с ним вот уже который день, выбивает его из нормального жизненного ритма. Нет, не выбивает, а убивает наповал, лишая мыслей и здравого рассудка. Ему все труднее становится сдерживать себя.

А как хочется поделиться собственными бреднями с отцом – директором кардиологического Центра, профессором, доктором медицинских наук, но опасение за его здоровье останавливает сына.

Отец хирург-кардиолог успел перенести операцию на сердце, а все потому, что вложил его без остатка в науку, в любимую работу, в свой Центр. Тогда он, его сын, стоял у операционного стола, спасая отца, а сейчас…

АФГАНИСТАН

– Готовьтесь, в наш медбат из Ташкента сегодня прилетают зарубежные врачи-волонтеры. Там они прошли месячную стажировку в ЦВГ (центральный военный госпиталь), – сообщил начальник госпиталя, собрав свободный от дежурств медицинский персонал. – Изобразите чего-либо типа лозунгов: «Мы из СССР», «Дружба навеки», или чего-то в этом роде, мать их так. Куда черти несут народ? Это же надо волонтерство придумали! – вовсе не по-уставному ворчал полковник на неизвестных ему зарубежных коллег. – Мороки с ними не оберешься. Наверняка по-русски ни бум-бум. Ладно, посмотрим. Принимайтесь за дело, – отдал он команду медперсоналу готовиться к встрече с иностранцами.

– Степан Иванович, – обратился он к своему заместителю, – привлеки ходячих раненых в помощь персоналу, возможно, кто из них сможет нацарапать какое приветствие на жестянках. В общем, разберись с этим делом.

Начальник, стянув с головы белый колпак, озабоченно почесал лысину, и отправился в перевязочный бокс, где у него было дел, а вернее раненых, под завязку.

Полковник по специальности хирург-травматолог наравне с рядовыми врачами госпиталя, работает с ранеными, невзирая на свой ранг и занимаемую должность. За это все его искренне любят и уважают, как коллеги, так и раненые.

Шел пятый год войны в Афганистане. Медбад расположился на просторах провинции Кундуз. Здесь не воевать и не устраивать военный госпиталь, а отдыхать, блаженствовать в курортных особняках, любуясь на причудливые вереницы гор с сахарными пиками вершин, подобно Швейцарским Альпам.

Извилистый серпантин горных дорог, органично вписывается в живописный ландшафт. Правда, сейчас эти дороги, начисто разбиты тяжелой, военной техникой, и по всей их видимой длине тянется над ними густой шлейф рыжей пыли.

Любоваться было не на что. От былой красоты, вроде насмешки остался жалким напоминанием дорожный указатель «Афганская Швейцария». Великолепная зелень цветущих экзотических деревьев с пряным ароматом, эвкалиптовые рощи и необычайной пышности кустарниковые заросли превратились в безликое название «зеленка», в зону боевых действий.

Из операционного блока вышла стройная молодая женщина в хирургическом костюме, устало стянула с рук резиновые перчатки, освободила лицо от медицинской маски и всей грудью глубоко вдохнула горный воздух. Она расслаблено опустилась на перевернутый ящик из-под оружия, притулившийся рядом с дверью у ствола толстого, иноземного дерева.

Это была медицинская операционная сестра Анна с необычной фамилией Святая.

За это госпиталь считал ее своим талисманом.

– Коль с нами Святая, значит, все будет нормально, – с горьким юмором шутили коллеги.

Сегодня выдался особо тяжелый день. Три ампутации, одна за другой, не считая множество осколочных, черепно-мозговых операций. Раненых подвозили беспрерывно.

Наконец выпал короткий перерыв. Пока санитары готовят на стол очередного раненого, Анна решила, маленько отдохнуть на воздухе. Госпиталь работал не расслабляясь. У стола приходилось стоять почти сутками, без чувств падая от усталости.

Тут же в операционной, в уголке, поставлен узенький диванчик, чтобы на нем в полуобморочном сне мог отдохнуть хирург час-другой между операциями.

Что спасало врачей, медсестер там, в том пекле? Кому было труднее тем, кто воевал с оружием в руках на боевых рубежах, или тем, кто до изнеможения, у операционных столов спасал жизни, истекающим кровью молодым бойцам?

Каждая ампутация шрамом ложилась на сердце хирурга. Кому как не ему знать, что этим он обрекает молодого парня на вечную инвалидность. Однако в полевых условиях раздумывать не приходилось. Либо безногая жизнь, либо смерть, другого – не дано. Из двух зол выбиралось меньшее. Человеку спасали жизнь.

Самым тяжелым был 1985 год. Двести шестьдесят четыре ампутации провели хирурги. Через медбат, где служила Святая Анна, за год прошли тысячи советских раненых, не считая афганских.

Девушка прислонилась спиной к дереву и, закрыв глаза, тут же провалилась в сон.

– …вы должны постоянно помнить, что давали клятву Гиппократа…Вы должны в первую очередь спасать человека…Вы должны быть патриотами родины.

…Вы должны,…вы должны… – говорил и говорил главврач городской Уссурийской больницы, где Анна после окончания Уссурийского медучилища работала медицинской сестрой.

После, пройдя переподготовку на курсах повышения квалификации на базе Владивостокского мединститута, стала работать операционной сестрой.

– … особенно это касается тех, кто по долгу совести обязан выполнить на земле свой предначертанный путь… Путь… Путь… – все говорил и говорил главный.

Анне казалось, врач говорит лишь для нее. – … военные в семье…, особое чувство долга…, Родина призывает…, Афганистан…, раненые нуждаются в вашей помощи… помощи…

Анна очнулась. Врач исчез. Ему удалось- таки в реальности убедить из всего персонала медицинских работников больницы двоих, охарактеризовав их, как самых подходящих для отправки в Афганистан: ее, Анну Святую, как незамужнюю, опытную, грамотную, вдобавок ко всему, дочь военного.

Дескать, ей сам Бог велел, проявить себя на ниве милосердия. И Катю Митину, такую же, как и Анна, незамужнюю опытную медицинскую сестру, которой так и не удалось добралась до медбада в Афганистане.

Колонна, в которой находилась девушка, двигаясь к месту дислокации, попала под огонь «духов». Завязался бой. Выскочив из кабины, Катя принялась перевязывать раненых. Однако сама не убереглась, ее наповал сразила душманская пуля.

Где ты похоронена, Катя Митина? В каком ущелье лежишь за тысячи верст от родного Уссурийска, в котором ее ждет одинокая мать? Своего отца девушка не знала, мать одна растила дочку.

В письме из дому мама писала Анне: в коридоре Уссурийской городской больницы, где работала Катя, теперь висит ее портрет с припиской: девушка погибла за Родину. «За чью? – устало думала Анна, безвольно привалившись к дереву. – Возможно, и мой портрет когда-нибудь повесят рядом с Катиным. Хорошо хоть помнят еще», – горько подумала она.

Мама умоляла Аню вернуться домой. Действительно ей можно очень даже запросто демобилизоваться. Она уже третий год, как на войне. Можно придумать и другую причину.

Врач, отправляя ее в Афганистан, сказал о ней правду: она действительно дочь офицера, полковника, зам начальника штаба. Тот запросто мог «откосить» дочь от отправки в пекло. Но не стал.

Слишком велико было осознание патриотического долга перед партией и правительством у родителя, и как военоначальник не поступился своей честью. Дочь, воспитанная в духе отца, не отказалась от командировки, хотя и могла бы.

За три года войны Анна свыклась с работой в госпитале. Привыкла к постоянному риску быть убитой, захваченной в плен, к постоянным перебазировкам медбата к местам боевых действий.

Привыкла к недосыпам, к многочасовой работе у операционного стола. Знала, не ей так другой девушке придется хлебать лихо, сполна отмерянное медикам любимой Родиной.

Мимо пробежала медсестра из перевязочной палаты. Из пищевого блока вышли двое солдат с водяным баком, держа его за ручки, по тропинке стали осторожно спускаться к извилистой горной речке.

– …сказал, они приедут к обеду. Нужно успеть приготовить угощение из… – сквозь дрему уловила Анна обрывки разговора.

«Сегодня прибывают волонтеры», – протекло в мыслях.

– Аннушка! – высунувшись, из дверного проема, позвал девушку Олег Петрович, ведущий хирург их медбада, и ее напарник. Вернее она была у него постоянной напарницей, его операционной сестрой.

– Ты мне приносишь удачу, – постоянно говорит ей комплементы этот уже немолодой врач, жутко тоскующий по своей семье, оставленной в Союзе.

Иногда, для снятия страшной усталости и стресса после сложнейших операций пил неразбавленный спирт, чем приводил девушку в мурашковую дрожь. Спирт помогал врачу ускорить засыпание.

– Аннушка, иди, есть работа! – врач посмотрел на небо, повертел по сторонам головой, увидев солдат с водяным баком, поинтересовался: – Чем удивите на сегодняшний обед?

Солдаты любили этого добродушного доктора и охотно общались с ним при любой возможности.

– Приказано готовить праздничный стол, у нас сегодня заграничные гости.

– Это замечательно, что гости, – сказал хирург, скрываясь вслед за медсестрой в глубине бокса.

Анна надеялась, что в их медбат приедут, по крайней мере, человек шесть-семь медиков. А когда из машины, посланной на аэродром встречать врачей, выбрались всего трое молодых людей, в сопровождении офицеров, не столько удивилась, сколько разочаровалась. Она надеялась на сменные дежурства.

Выходит, зря надеялась.

Дело в том, что Олег Петрович, сразу заявил:

– Как только прибудет мне замена, тут же уезжаю в Союз. Устал, да и семья без меня уже пятый год.

Врач в Афганистане с самого начала войны.

Из троих прибывших: один фельдшер, второй врач-травматолог, лишь один из тройки оказался хирургом.

– На безрыбье, как говорится… – проворчал Олег Петрович, после представления иностранных гостей.

Через два дня пришло распоряжение: фельдшера и врача-травматолога откомандировать в Кабульский ЦВГ. В медбате остается двадцатишестилетний немец-хирург, предполагаемая замена советскому хирургу Олегу Петровичу Лапину, сколь профессиональному специалисту, столь и человеку ответственному и сердобольному.

– Посмотрю, на что пригоден фриц. Не потянет нагрузку, придется распрощаться с мечтой о возвращении на родину, – сидя в столовой за обеденным столом поделился он мыслями со своей бессменной напарницей Анной Святой.

Немецкий хирург Алекс Вальтер Вейгель, с небольшим акцентом свободно общается на русском языке.

– В детстве наша семья жила в Германии в местечке Дюссельдорфа на территории поселения русских немцев, репатриированных из Советского Союза откуда-то с Поволжья, – пояснил он свое знание языка. – Мы детьми много общались между собой, играли в одни игры, читали одни книжки. Мне было интересно прочесть вашего Чуковского, Маршака, а потом и Пушкина. «Евгения Онегина» прочел на родном языке поэта.

Знание русского языка мне сильно помогло в дальнейшем. Два раза был в Москве на медицинских симпозиумах, когда между нашими странами установился относительный мир. Работал в госпитале на территории ФРГ. Так что у меня богатый опыт по изучению русского языка.

Алекс Вейгель с самого начала показал себя толковым и профессиональным хирургом. Не терялся в экстремальных ситуациях, моментально определял характер ранений и травм. Отсюда мгновенно принимал решение очередности хирургической помощи. Человеком оказался контактным, с обширными знаниями не только в области медицины.

Ни перед кем не кичился, со всеми был ровен и приветлив. За эти качества «немца» полюбили, так за глаза между собой стали называть хирурга сотрудники госпиталя. Однако в этом не было ни насмешки, ни пренебрежения.

Однажды произошел случай, повлекший за собой окончательное решение Олега Петровича доверить Алексу пост у хирургического стола, посчитав его толковым специалистом, хотя и нерусским. А было так: шли тяжелые бои возле Южного Баглана.

Там действовал коварный и талантливый командир Афганских бандформирований жестокий и безжалостный Гаюр. «Духи» стояли насмерть. Но и советские не уступали. Бились, как говорят, до последнего пульса. Только вот за что?

Потом, позже, История задаст людям этот вопрос, когда Афганистан станет для них иллюзией, сном. А пока из этой мясорубки беспрерывным потоком, навалом в КАМАЗах, на бронетранспортерах везли и везли в госпиталь изуродованных советских солдат и офицеров.

Олег Петрович почти сутки не отходил от операционного стола. Ему ассистировал «немец». Закончив основную часть операции, дорабатывать раненого оставлял ассистенту, сам Олег Петрович переходил к другому столу, где лежал подготовленный к операции следующий изувеченный. На какое-то время случилось затишье.

Закончив очередную операцию, Олег Петрович в полном смысле валился с ног, это было заметно по его шатающей походке и вялой речи.

– Прилягте на диван, отдохните, пока мы обрабатываем раненого. В случае чего мы разбудим вас, – сказала ему Анна.

Хирург тут же рухнул на диванчик, даже не стянув маски с лица. Медсестра осторожно отвела ее, освободив дыхание. Но этого врач уже не слышал.

Буквально через четверть часа прибыл КАМАЗ с восемью ранеными. Двоим из них, требовалась срочная операция. Остальных принялись обрабатывать медсестры во главе с фельдшером. Санитары перенесли тяжелораненых на столы.

Посмотрев на спящего хирурга, Алекс сказал:

– Олега Петровича не будить. Операцию проведу сам.

Предстояла ампутация нижней конечности. Спасти ногу солдату не представлялось возможным. Голень полностью отсутствовала. Вместо нее от колена болтались кровавые ошметки. В остальном солдат был целым и даже в сознании.

– На мину наступил, – в горячке твердил он, – не заметил, – словно оправдывался. Ему грозила полная потеря крови.

От мин-сюрпризов страдали не только советские военные, но и местные жители. Дело в том, что те были изготовлены в виде зажигалок, часов, авторучек, магнитофонов и даже чайных термосов. Многих поубивали они, но большею частью покалечили.

От них страдали не только шурави, так «духи» называют русских, против которых эти мины замышлялись, но и афганские мальчишки, бача, бочонки, как зовут их советские солдаты. Погрузившийся в наркоз страдалец, уже ничего не чувствовал.

Для него война закончилась. Через день-два его отправят на самолете в Ташкент, в ЦВГ долечиваться, там изготовят ему новую ногу. Парню повезло еще, что целым остался коленный сустав.

Быстро управившись с ампутацией, Алекс перешел к другому столу, на котором лежал офицер. Располосованная санитаром гимнастерка, обнажила на груди развороченную рану. Алекс определил сложность ранения. Задета кость ключицы.

Очистив рану от костных осколков, обработал мягкие ткани, сшил кровеносные сосуды. Плечевая артерия не задета, уже хорошо, что собственно спасло капитана от потери крови, при транспортировке. Мелкие осколочные ранения обработала медсестра. Наложив шину для неподвижной устойчивости плечевого пояса, Алекс отдал санитарам команду: раненого капитана снимать со стола.

Далее ранения были попроще, не требовали особого напряжения. Едва закончили с последним раненым, как в модуль ворвались два десантника, они сами, как потом выяснилось, на руках, вынесли из боя своего тяжелораненого командира и доставили того в госпиталь на БэТээРе. Офицер был в сознании, закрыв глаза, слабо стонал. У капитана тяжелое ранение в области правого бока.

Кишки фиолетовыми вздутостями пузырились из развороченной плоти. Раненый тяжело дышал.

– Вот так, док, подставился, – едва шевеля посеревшими губами, пробовал шутить тот с хирургом.

Ему немедленно был введен наркоз. И операция началась.

Потом, где-то спустя с полгода, Алекс случайно встретит этого капитана в Кабуле, где окажется по делам. Офицер сам первым подойдет к хирургу, и они подружатся.

– Спасибо, док, – сказал бывший капитан, теперь уже с погонами майора. – Думал тогда, все хана мне. Я видел, как кишки мои повылазили наружу. А ты помог им вернуться назад, – засмеялся он. – Давай зайдем в чайхану, отметим нашу встречу, да и мне хотелось бы тебя отблагодарить не на ходу, а по-человечески, за то, что спас мне жизнь. Знаешь, – он как-то засмущался и добавил, – я у мамки один, не вынесла б она моей гибели. Да ладно тебе, пошли, пошли, – ему показалось, что врач вроде бы заколебался составить ему компанию…

Они выпили по рюмке русской водки.

– Вот уезжаю в Союз, – сказал майор. – Отвоевался. Ухожу в запас.

Алекс не стал уточнять причину его ухода из армии. По всей видимости они были у майора. На родине, родного Пскова осталась вдовой его престарелая мать. Батя, окучивая картошку в огороде, рухнул на межу и в одночасье помер. Остановилось сердце. Мать, изболевшаяся за сына, добитая смертью мужа попала в больницу.

Получив печальное известие из Союза, майор обратился по инстанциям с рапортом о выходе в запас. Там учли тяжелое ранение, больную одинокую мать, сложное семейное положение и подписали отставку.

– Сейчас придет машина за мной, поеду на аэродром, и оттуда в Ташкент. А там уже до дому рукой подать, – почему-то с грустью сказал майор.

На родине, выплакав глаза, его ждала одинокая, несчастная мать. Жениться майор не успел. Все воевал.

Олег Петрович проспал целых шесть часов. А когда проснулся, увидел склонившихся над операционным столом «немца» и Анну, та ловко и быстро, без суеты подавала ему хирургический инструмент. Натянув на лицо маску, хирург подошел к столу, стал молча понаблюдать за ходом операции, немного постояв, вышел из блока.

После отчета «немца», о проделанной работе, Олег Петрович навестил прооперированных Алексом, убедился в благоприятном исходе, а потом, воспользовавшись временным затишьем, пригласил всех в столовую.

– Уезжаю, – обводя коллег глазами, заявил, главный хирург. – Я, Саша, – так стали все называть Алекса Вейгеля на русский манер, – проработал с тобой достаточное время, убедился в твоем профессионализме и самостоятельности и понял, ты отличный хирург. Я спокойно уступаю тебе свое место у стола вместе со своей замечательной операционной сестрой. – Он с грустной улыбкой посмотрел на Анну, и продолжил: – Она была для меня не только помощницей, но и нашим общим госпитальным оберегом, гарантом, чтобы здесь, в Афгане нас духи не перестреляли, – мрачно пошутил он. – Недаром у нее фамилия хотя и русская, однако, очень редкая – Святая. Пусть она будет и тебе не только помощницей, но и охранительницей.

Это была прощальная застольная речь Олега Петровича, их главного хирурга и просто коллеги. Все дружно подняли кружки с компотом, чокнулись и выпили за него, пожелав удачного пути до родного дома, и счастья в мирной жизни.

Алекс, на русский манер просто Саша, или Александр с отчеством Валентинович от своего немецкого отца Вальтера, назначен ведущим хирургом медбата, взамен отбывшего в Союз Лапина Олега Петровича. Это назначение ни у кого из персонала госпиталя не вызвало ни малейшего противодействия.

Анна так и осталась при своей должности операционной сестры. Обладая достаточно большим опытом работы в полевых условиях, девушка оказалась для нового хирурга незаменимой помощницей. Однако, не только профессиональный опыт хирургической сестры заставил Алекса Вейгеля обратить внимание на эту поистине необыкновенно привлекательную девушку.

Сдержанная и тактичная, по-женски обаятельная, она могла быть достойной парой для любого, даже самого взыскательного мужчины, окажись та в других условиях.

Молодой мужчина увидел в своей коллеге женщину. Это его не так удивило, как насторожило. Кто она? Замужем ли, одинока? Заводить с Анной разговор на подобную тему он не решится. Расспрашивать у сотрудников о девушке, было более чем неприлично.

Он стал укорять себя за подобные мысли. Нашел, время и место интересоваться женщинами! Однако молодой хирург неожиданно для себя все чаще посматривал в сторону операционной сестры совсем не профессиональным взглядом.

Девушка о тайных чувствах немецкого хирурга не догадывалась. Однажды, сидя на ящике на обычном своем месте у двери бокса во время короткого перерыва между операциями, сквозь прикрытые веки заметила, как в дверях появился Алекс.

Лицо его было как всегда строгим и серьезным. «Интересно, умеет ли он смеяться?» – расслаблено подумала Анна про своего коллегу, став невольной свидетельницей, как тот, стянув с головы медицинскую шапочку, охлаждая голову, взлохматил свои удивительно рыжие волосы в забавных завитушках. Те вдруг вспыхнули яркими искорками на солнце, словно тоненькие золотые ниточки.

Лицо его строгое и замкнутое, оставалось озабоченным и уставшим.

Теперь в Анне Алекса привлекала любая мелочь: как та стягивает хирургические перчатки, обнажая нежную изящную кисть, как устало освобождается от медицинской маски, открывая необычайно милое лицо с печальными серыми глазами, как тыльной стороной руки поправляет выбившуюся прядь волос.

В это время ему хочется взять ее милую руку и, поднеся к губам, поцеловать. Прижать к себе русую головку с чудесными волосами, нежно погладить их. Заглянуть в ее печальные глаза, сказать что-то утешительное, смешное, что могло бы сделать их веселыми.

Что происходит с ним? Очарование ее профессионализмом операционной сестры, или просто как привлекательной женщиной? Времени на подобные философские рассуждения у хирурга не было. Его чувство жило само по себе в полном отрыве от его сознания. Тогда почему засыпая на ходу от усталости после многочасовых операций, падая на дежурный диванчик, проваливаясь в сон, с ним летел и ее образ?

Словно добрый ангел окутывал он его сознание мягким облаком, погружая в забытье, снимая усталость, чужую боль, и не проходящую тревогу. Лицо его разглаживалось, строгие черты становились мягче, обыденнее, исчезала напряженность.

Некоторое время спустя Алекс понял: что необыкновенная русская девушка глубоко не безразлична ему. Что это? Любовь? В своих глубоких чувствах к Анне, он убедился не где-нибудь, а смешно сказать в госпитальной столовой.

Пусть простит его судьба за столь банальное далеко не романтичное место. Но иного для него не представилось. Война. Молодые люди обедали за одним столом.

Ее лицо не пряталось под маской, а великолепные волосы не скрывались под медицинской косынкой. Девушка казалась трогательно незащищенной. Алексу до ломоты в висках захотелось обнять ее, защитить от агрессивного смертельно-опасного мира, от войны, от крови и смертей. Чтобы исчезли из ее прекрасных глаз пугающая обреченность и боль.

Сказать ей, что все будет хорошо, что он полюбил ее на всю жизнь, и что они навсегда будут вместе.

Совершенно расклеился хирург в своих фантазиях, отчего боялся взглянуть на девушку, опасаясь взглядом выдать свои чувства. Торопливо допил традиционный компот, пожелал ей приятного аппетита, и встал из-за стола.

Война не время и не место для любви. К сожалению, а возможно к счастью в том и состоит ее ценность, что является она независимо от человеческих, либо иных катаклизмов. Может посетить человека где угодно, и когда угодно, в любое время.

Будь то военное лихолетье, либо мирный, солнечный берег теплого голубого моря. Любовь рождается только у двоих. От того, с какими чувствами, и как эти двое будут подпитывать любовь, зависит длительность ее пребывания с ними. Для нее не приемлема поспешность, грубость, невнимание, равнодушие.

Ее как всякого новорожденного необходимо лелеять, кохать, баюкать осторожно и бережно обращаться с нею. Лишенные таких тонкостей, как правило, люди несчастные. Любовь у них сравнима с бабочкой на цветке.

Хотелось бы ее поймать. А она, раз… и улетела, и красота исчезла навсегда.

Насколько прекрасна и божественна ЛЮБОВЬ, настолько она жестока, безжалостна, эгоистична. Может растоптать, уничтожить человека, подвести его к краху, отнять жизнь или сделать душегубом. Выходит, любовь страшна и опасна? Однако, как показывает жизнь, она страшна лишь для тех, кому не дано обладать этим чудесным даром, кто не способен им пользоваться.