Холодным ветрам вопреки

Глава 1

Простые ничтожные обыватели! Ничего больше! Простые ничтожные обыватели, потребляющие свои души для удовлетворения желаний своей греховной плоти. Как все банально и как же это страшно! Господи, как же это страшно! Как страшно смотреть на всю эту молодежь, барахтающуюся в разлагающихся оболочках собственных тел, залитых потеками дешевого пива и источающих аромат сизого никотинового смога. Молодежь, погрязшую в сладострастном удовлетворении желаний своего тела, презревшую все светлые заповеди своей, когда то еще белой души.

Понимание того, что душа у всех новорожденных белая, Эль имела уже давно. Маленькой девочкой она часами простаивала возле прозрачной стены, отделяющей коридор от помещения инкубаторов их местного роддома, где работала ее мама. «Мамочка!» – глаза девушки засияли, как хризолиты, поражая окружающих цветом яркой, насыщенной, изумруднозеленой листвы. Эль вспомнила свою всегда молодую и красивую мамочку, ее нежные руки, пеленающие новорожденных младенцев, сосредоточенный взгляд, проверяющий правильно ли работает оборудование, поддерживающее жизнь семимесячного малыша. Прядь темных волос длинной челки красивой волной всегда спадала на нежно-голубые глаза, ведь мамочке очень часто не хватало времени сходить в парикмахерскую и вовремя состричь их. «Мамочка, мамуля!» – еще раз подумала девушка и нежно улыбнулась своим мыслям.

Внезапно взгляд девушки затуманился и замелькали цветные слайды воспоминаний. Она вспомнила, как впервые увидела светящиеся солнышки в груди у новорожденных младенцев. У одних они были больше, у других меньше, некоторые были очень яркие и, казалось, освещали все вокруг, у других свечение было более приглушенное, дарящее мягкий струящийся свет ночной луны. Но эти душеньки-лампочки были у всех, ну, почти у всех младенцев.

Один раз, дожидаясь маму после второй смены, я долго бродила по коридорам, слушая громкие крики рожениц и веселый смех новоиспеченных мамочек, агукающих над своими малышами. Заглянув еще раз за стеклянную стену, отгораживающую коридор от комнаты, где спали маленькие зайки, я увидела малыша, который не смотря на свое здоровое персиковое личико и розовые щечки, поразил меня темным провалом в груди. На том месте, где должно было быть солнышко чистой новой души, была темная черная бездна, которая, казалось, тянула куда то, звала, звала… И я почувствовала темноту этого сырого подземелья, его влагу холодных бетонных стен, его зловещее эхо, отражающееся в глубинах лабиринтов. И стало так страшно, так страшно, что это маленькое дитя так и не узнает, что такое солнце, ветер, вода… счастье.

Я навсегда запомнила тот миг, когда увидела худенькую фигурку в белоснежном халате. Она шла, а вокруг нее парил знакомый аромат крымских трав: нежной лаванды и пьянящего розмарина. Темные пряди волос обрамляли тонкий овал лица, сосредоточенный взгляд голубых небес, казалось, проникал в саму сущность естества и искал, искал… Искал и не находил. Бровки, расправившими крылья чаечками, взметнулись, стараясь соприкоснуться перышками, глубокая морщинка прочертила наморщившийся лоб. Женщина подошла к заинтересовавшему меня младенцу, поправила сбившееся одеяльце и внимательно стала смотреть на сморщившееся личико малыша, который уже готов был разрыдаться. Внезапно, я увидела, что в груди у мамочки, это была именно она, вспыхнула маленькая искорка, которая постепенно стала разгораться и через несколько секунд из маленькой жаринки вырос целый очаг, мягкие струйки которого уже лизали подбородок мамы. Мама нежно провела мягкой рукой по щечке младенца, который позабыв о своем желании гневно выразить свою неблагосклонность к жителям роддома, теперь как завороженный смотрел на ее тонкий лик. И внезапно маленькая искорка из очага груди мамы взметнулась в сторону и пропала, она выпрыгнула за пределы душеньки врачевательницы и облюбовала местечко на груди у младенца. Как белочка-трескотуха она что-то порасказывала на своем только одной ей известном языке, словно жалуясь маме: «Как меня могли разлучить с моими любимыми родственниками!» А потом весело загорелась маленьким солнышком-фонариком, осветившим провал подземелья и постепенно вытесняющим темных призраков на дневной свет. Теперь маленький карапуз весело улыбался, ухватив маму за ладонь средним пальчиком правой руки. А в его груди нежным одуванчиком светило солнышко только что вселившейся души. Солнышко, подарившее ему шанс на благосклонность судьбы-злодейки и возможность раскрасить книгу своей жизни собственными красками.

Мама уже давно объяснила мне, что мы можем видеть то, что не видят другие люди, и что когда – то моя сущность призовет меня. Но для меня, маленькой семилетней девчушки, эти слова абсолютно ничего не говори ли, мне просто нравилось смотреть на мерцание фонариков душ солнышек и радоваться, что в мире столько света и чистого счастья. Единственное, тогда, десять лет назад, возвращаясь с мамой домой, я спросила ее:

– Почему этот младенец был не такой как другие? Почему его яркое солнышко засветилось только благодаря посторонней помощи, твоей, мамуля, помощи?

Мама, устало улыбнулась и объяснила, что если ребенок появляется в результате кесаревого, всевышние силы не могут естественным путем вселить в него чистую душеньку и приходится прибегать к помощи избранных.

– Избранные – это мы? – спросила я.

Мама остановилась, сосредоточенно посмотрела мне в глаза и сказала:

– Да, Эль, это мы! Но вот кто и зачем тебя избрал ты узнаешь только в более позднем возрасте. И ты, мой ребенок, должна сделать все, чтобы облюбовать твою душеньку захотели только светлые силы: чистые, всемогущие, первородные.

– А что я для этого должна сделать? Что?

Взгляд мамы внезапно стал горьким как полынь и холодным как снег на обочине:

– Ты все поймешь, солнце. Ты все поймешь. Я только каждый день молюсь богам, чтобы ты не повторила ошибок прошлого. Дай Бог! И прости нас за все, что мы сделали и сделаем еще.

И вот сейчас, сидя на скамейке на главной площади столицы, я задыхалась, я тонула в омуте нечистот. Мой нос молча бесновался, ведь он улавливал и легкую грязь душевного дыхания девчоночки – подростка, держащую тонкую сигаретку и весело хохочущую с подружками в переменках между затяжками этим никотиновым смрадом, и зловония изъеденной червями душевной оболочки группы парней, чертыхающихся через каждое слово и занятых распитием купленной впопыхах бутылки «огненной воды». «И куда только милиция смотрит!» – подумала я и с ужасом вспомнила, что милиция тоже недалеко ушла. В лучшем случае душеньки их посерели, а в худшем – тянут мокрой гиблой трясиной.

Я постаралась отключить эту свою вторую сущность, которая видит изнанки человеческих душ, чтобы хоть немного успокоиться, но к сожалению, это не всегда получалось. Вот и сейчас, очень хотелось глотнуть свежего воздуха, чтобы не ощущать эти зловония разлагающихся тел и смрадных душ. И я постаралась отвлечься, поискать в океане человеческих тел на площади достойные экземпляры. Закрываю глаза, отключаю сознание, стараюсь взлететь над этой темной массой и увидеть новые краски.

И маленькой бабочкой улавливаю нежный цветочный аромат: ветка сирени и коралловая роза. Быстро промелькнуло в голове:” Да вот же они! Они здесь! В десяти метрах направо “.

Резко открываю глаза, вскакиваю, чтобы бежать и найти двух этих лебедят, посмотреть в их лучистые глазки, ощутить нежное свежее дыхание их молодой любви. Потом понимаю, что со стороны это наверное нелепо выглядит и стараюсь придать некое спокойствие своим движениям. Шаг, еще шаг, и я на пороге кафе. Сразу же замечаю воркующую парочку, завороженно смотрящую в глаза друг другу, и сердце замирает от нежного цветочного аромата: именно он – волшебная флейта сирени, она – гордый коралловый тромбон дамасской розы. Я ощущаю музыку этого аромата, делаю несколько неосторожных шагов и сажусь за ближайший столик. Голова кружится, ведь это такая редкость: встретить две чистые душеньки-солнышка, увлеченные шепотом волн первой любви.

Я, как настоящий парфюмер, наслаждаюсь ароматом их чистой и светлой любви, и понимаю, что это такая редкость, такая редкость. Ведь там, на площади плещутся волны океана зловоний, а здесь – настоящий цветущий ботанический сад.

Я еще долго смотрю на девчушку лет шестнадцати, мою сверстницу, увлеченно беседующую с харизматичным, голубоглазым парнем, попиваю сладкий чай и, как настоящий ценитель прекрасного, вкушаю сладостный аромат их первого чувства, чувства которое смогло расцвести благодаря их светлой, не гнилой сущности. Счастье медленно разливается по моим жилам и я, как насытившаяся волчица, медленно поднимаюсь, удовлетворенно потягиваюсь, и направляюсь домой. На порожке кафе я оглядываюсь и молча желаю влюбленным счастья. «Будьте счастливы, солнышки!», – шепчу я, и напевая, что-то себе под нос бегу домой, к маме, чтобы поделиться с ней рассказом о красоте и чистоте, которую я сегодня видела и внимала.

Глава 2

Но это было две недели назад, а сегодня день не задался с самого утра. Первую пару, на которую я пришла, отменили и перенесли на вторую половину дня, поэтому я молча пошла в библиотеку работать с первоисточниками по педагогике. Моя будущая учительская профессия требовала нерушимых капиталовложений в виде моей усидчивости.

Я понимала, что именно этого мне иногда катастрофически не хватало.

Я взяла с полки книгу Яна Амоса Коменского и стала вяло листать, стараясь вникнуть в сущность мыслей известного чешского педагога.

Моя вторая личина уже несколько недель меня не тяготила, поэтому я с удовольствием взирала на своих сверстников и видела не темные гнилые душеньки и яркие свежие солнышка, а обычную молодежь, тихонечко сплетничающую, шушукающуюся и усиленно корпящую над талмудами после громких окриков строгой библиотекарши в очках. Но меня не покидала какая то тревога. Я не могла ее объяснить, но она бойкой птичкой ворковала в груди. И хотелось сказать, чтобы она улетела куда то в высь и не возвращалась, но маленький серый воробышек, облюбовав место в груди, тихонько повизгивал и что-то предрекал.

– Только что, что?! – озадаченно и напряженно подумала я.

Посидев около часа, я, вяло перебирая ногами в старых кедах, пошла на следующую пару. Психология, этот предмет мне нравился. Я поздоровалась с одногруппниками, посмеялась над очередной шуткой нашего местного Петросяна – Коли Самсоненко, перекинулась парой фраз со своей подружкой Милой и, усевшись возле нее, стала рассеянно жевать колпачок ручки. Это была плохая привычка, от которой я бы с удовольствием отказалась, но не получалось. К паре я приготовилась еще вчера, поэтому открыто встретила взгляд преподавателя и приготовилась отвечать.

– Миклушина Элеонора, прошу, первый вопрос…

Но вопрос я уже не слышала, воробышек в груди технул и обмер, и я почувствовала как его теплое тельце обмякает, холодеет и коченеет.

– Боже! Что это? – я схватилась руками за грудь, воздух перестал поступать в легкие. И только одна мысль со скоростью ветра пронеслась в воспаленном мозгу:

– Мама! Мама!..

– Что – то случилось? – промелькнула как молния убийственная мысль, разделившая всю мою последующую жизнь на до и после.

– Нет! Нет! – рвалось из сжатых уст.

Боль внутри все сковывала холодной безжизненной судорогой. Я вы бежала в коридор под озадаченные взгляды одногруппников и старого седовласого преподавателя и, спотыкаясь и плача, слезы неиссякаемым источником орошали лицо, до крови кусая губы, чтобы не дать телу упасть и забиться в конвульсиях, побежала по направлению к роддому. Его белые алебастровые стены находились в четырех кварталах от здания университета. Я бежала и думала:

– Сейчас пташкой на второй этаж и только взглянуть через стеклянную стену на мамину худенькую фигурку в белом халате, обследующую очередного новорожденного малыша. И все!

– Увидеть благодать ее небесных глаз. И все!

– Увидеть морщинки в уголках ее рта, когда она улыбается персоналу. И все! И все! Можно дальше жить!

– Можно становиться учителем младших классов и воспитывать и врачевать эти чистые души-солнышка, и не дать им посереть и почернеть от действительности темных нот этого мира.

Возле главного входа в здание собралась огромная толпа человек в тридцать. Они все сгрудились и с ужасом взирали на что – то лежащее на брусчатке. Я увидела яркое пятно алой крови и аквамариновую синь пальто.

– Точно такое же, как мама себе купила на 8 марта, – констатировала я в мозгу. И вдруг эта мысль вывела меня на крик. Я закричала, не веря своей догадке. Люди расступились, ошарашенно озираясь.

Я увидела застывшую голубизну небес в глазах у мамы. Она лежала, как тряпичная кукла, неловко раскинув руки и ноги, и глаза ее смотрели в бирюзовое небо. Не было в них ни страдания, ни боли, была какая – то отрешенность и сожаление. Словно она сожалела, что так и не смогла сделать весь мир прекраснее и счастливее.

Я упала, коленями угодив в холодную лужу, но мне было абсолютно все равно. В моей груди рождалось что-то страшное, оно рокотало, било волнами об скалы людского бытия и рвалось, рвалось наружу. Во рту ощущался горький привкус полыни, а вокруг витал сладкий запах резеды. Я попыталась найти его источник и только тут увидела его. Он стоял в дорогом темно-синем костюме и натертых до блеска итальянских туфлях, рассеянно пожимая плечиками и зябко кутаясь в красивое кашемировое пальто. Барабанил пальчиками по крышке багажника дорогого порша и, казалось, был встревожен не мертвым телом на брусчатке в красочной луже крови, а своим покосившимся от удара бампером. Я взглянула в эти темно-шоколадные очи и увидела разрывающее меня на части презрение и отчужденность. Резко включилась моя вторая сущность: смрад сладости полевой резеды стали перебивать гнилостные волны, которые источал этот человек.

Я почувствовала как внутри рождается свирепый дикий зверь с острыми клыками, я закричала, забилась в судорогах и, вдруг, стала ощущать пустоту, которую постепенно стало заполнять какое то густое и темное варево. Мир вокруг стал окрашиваться другими красками. Глазеющие прохожие превращались в черных монстров с провалами вместо лица.

Они шептали:

– Ты дэва! Ты одна из нас! Убей! Убей! Убей! Убей, и тебе станет легче!

Я стала расти как черная туча и эта гнилость, которую я раньше ненавидела и презирала, стала заполнять каждую клеточку моего тела. Она вопила, взывала к отомщению. И я росла, черным облаком обволакивая этого бездушного холодного франта, и хотелось испробовать на вкус его теплой кровушки из всех артерий его тела, напиться до изнеможения, и стать чем то сильным темным и бездушным. Тем, кто никогда не будет чувствовать, что такое глубокая душевная рана, и не будет знать, как больно потерять любимого человека. Я уже готовилась к прыжку и смаковала гримасу ужаса на лице этого холодного убийцы.

Но внезапно вспышка молнии озарила темный небосклон, небо про резал луч света и стали появляться серебрянноволосые фигуры в белом.

Они быстро рассредоточивались и старались изгнать темные души. Зазвенела сталь, крики боли, громогласные ругательства – червоточины прорезали тишину. А я росла, мне хотелось разорвать этих светлых и белесых:

– Да, что они возомнили! Хотят нарушить мои планы! Твари! Ничтожества! Да я вас сейчас!

Я стала изливать свое темное варево все большими и большими порциями, стараясь утопить близстоящих серебрянноволосых, и их прекрасные цветочные ароматы, которые я раньше так сильно любила, мне казались пыткой каленым железом для моей потемневшей сущности. Силы белых слабели, это я видела по их перекошенным от боли лицам, а я со своими новыми собратьями становилась сильнее. Внезапно, у одного из них, самого молодого, должно быть паренька лет шестнадцати, я увидела то, что заставило меня на миг забыть о сладости мщения. Его глаза: сизые как туманы над Росью, блестящие как капли росы на лепестках кувшинок, нежные как крылышко голубя. Глаза, которые я видела чуть ли не каждую ночь последние три года. Глаза, которые я любила до безумия. Мне часто снилось, как я целую их, прикасаюсь к ним губами и, кажется, при этом, воспаряю к небесам…А потом, потом… я целую его губы, его темные кудрявые волосы, вдыхаю аромат его кожи…

– Глаза! Это его глаза!

И словно издалека в голове прозвучал сильный голос:

– Не смей! Я люблю тебя! Не смей! Верь мне! Верь, Эль – Миарей! Верь сизым туманам и нежным цветам, верь в души человеческие и цветочным богам!

И в тот же миг могущественный темный великан умер. Он растаял, как ночь на рассвете, оставив маленькую слабенькую девочку, которая стала беззвучно плакать:

– Моей любимой мамочки нет, моей самой лучшей мамочки на свете больше нет.

– Мамочки, которая делилась светом своей души и врачевала тех, кому это было необходимо нет! – быстро пронеслось в мозгу и обпалило мою душу болью.

Я плакала и плакала, не замечая, что солнце вновь взошло, а остатки темных, неповерженных фигур спасаются бегством. Серебристоволосые обступили меня кольцом и испускали сияние, которое заполняло клеточки моего изможденного тела и врачевали глубокую душевную рану. Постепенно я успокоилась, затихла, и стала медленно засыпать, холодная брусчатка превратилась в мягкое, как пушинка теплое облачко, которое куда то несло. А нежные мамины руки перебирали мои волосики и что-то тихо, успокаивающе шептали.

– Я люблю тебя, мамочка! – нежно сказала я и погрузилась в пучину сна.

Глава 3

В сознание меня привели просто таки волшебные, чарующие звуки.

Красиво щебетали птицы, легкий озорник – ветерок ерошил мои волосы, а ароматы…Прекрасные цветочные ароматы уносили меня, даря волны блаженства.

– Неужели я в раю? Мамочка забрала и меня с собою?!

– Мамочка! – и старая боль вновь пронзила растерзанное сердце.

– Больно, как больно! Этого не может быть! – но картины, распластанного на холодной брусчатке, тела быстро промелькнули и безучастно, но назойливо, как противная надоедливая муха, заставили вспомнить о случившемся в моей жизни горе. Я попыталась отогнать эти черные негативы своей жизни и сосредоточиться.

Какое то шестое чувство заставило меня не открывать глаза, я стала прислушиваться к приглушенному шумом лесной листвы, гулу голосов.

Женский голос был сердитым и холодным, казалось, он яростно взывал к отомщению:

– Да, это из-за этой твари мы все чуть не погибли! И вы еще ее защищаете? Хорошо же вас воспитали цветочные маги, если вы дальше своего носа не видите?!

Она вопрошающе продолжала, все более и более повышая голос, который звенел как струна какого то неизвестного музыкального инструмента, которая вот-вот должна была порваться:

– Узрели изумрудные очи маленькой эльфийки и поняли, что она одна из нас, но забыли, забыли, что говорится в предсказании древней Иеремис.

В наш мир придет дитя любви гордой Элоис и черного Рэйва, в душе которой в равных долях сочетаются мерзкая гнилость и яркое солнце.

Ей вторил красивый глубокий мужской баритон:

– И она, Валери, принесет либо долгожданное счастье на наши земли…

– Либо, повержет его в руины! – гробовым голосом отчеканила Валери.

И стала вопрошать, терзать чьи то умы и сердца новыми репликами:

– Но что тогда делать?

– Ждать, что взбредет в голову этой сумасбродке? Уничтожить нас или осчастливить?! Этого вы хотите? Вы же ничего про нее не знаете? последовала гнетущая тяжелая тишина, которую прерывали только пение соловушки и веселое жужжание пролетающих мимо насекомых.

А женский голос, вошедший в раж, продолжал, ничуть не заботясь о впечатлении, которое она оставляла своими словами, которые кричали, что ей ой как не нравится эта злополучная некто, про которую шла речь:

– Как она жила эти семнадцать лет? Любит ли она наш мир, мир сочной зеленой листвы и чарующих ароматов ярких цветов, мир родоначальников и врачевателей человеческих душ? Мир счастья и света, добра и любви!

И после короткой, но выдержанной паузы, она стала мрачно продолжать, словно выплевывая слова, стараясь повергнуть противника ниц:

– Или может она настолько изгадила свою душу, что переупражнялась с половиной города в искусстве грехопадения?!И сейчас примется разлагать и ваши души?

Она стала кривляться, словно переигрывая чьи то слова и потешаясь над их сутью:

– Заладили, девочка, так горько плакала за светлой Элоис, что просто не может, не может быть черной и черствой!

А потом посыпался новый поток горьких вопросов:

– А то, во что она превратилась? Вы это видели? И это ее пусть не первое, но второе воплощение – мерзкое, грязное, смрадное?! Да она же чуть не убила нас всех?!

Гнетущая тишина, которая последовала за этим монологом, давила на нервы, она терзала действительность, как запах чесночного соуса на кухне у заправского повара, и не было куда от нее спрятаться, потому что этот резкий аромат, казалось, проникал в самые уголки сознания. Он давил и вытеснял, вонял и что-то говорил, но оказалось, что были люди, которые придерживались другой точки зрения. Они не обоняли этого острого аромата для куска худосочной баранины и сохраняли доводы разума и рассудка, а души их не были пропитаны ядом осуждения и неприязни к девушке. И Эль, которая уже с ужасом поняла, что говорили о ней, стала напряженно ждать, ждать, что же последует дальше.

Голос, который говорил, что его обладатель имеет мудрость человека, прожившего долгую жизнь и повидавшего немало, как хорошего так и плохого на своем веку, четко и разумно произнес, с легким раздражением и некоторой властностью в голосе:

– Валери, прекрати… Помолчи немного. Надо поговорить с девчушкой и все поймем: что она за птица и наша ли это синица. Пошли, она кажется уже очнулась.

Я действительно открыла глаза, приподнялась, и стала озираться по сторонам. Я лежала на краю большой полянки в лесу, которая могла быть использована в качестве прекрасного поля для мини-гольфа. Меня окружали раскидистые ветви вековечных дубов, стройных кленов и еще не успевших одеть свои яркие осенние наряды красавиц осинок. Ковер из сочных трав был моей мягкой постелью, но я удивленно озираясь не за метила никаких признаков цветущих растений. А чудесный цветочный аромат все усиливался. Я поняла, что это говорила моя необычная сущность и что, должно быть, этот прекрасный чарующий аромат испускали чистые душевные сущности приближающихся ко мне…Но вот люди ли это?!Таких прекрасных душевных ароматов я ни разу не ощущала в царстве нашего железа и бетона, то бишь в царстве горожан, погрязших в мирской суете и стремлении удовлетворить желания своего тела.

Ко мне приближались серебристоволосые существа, с которыми я боролась и на которых хотела излить всю боль своей души, увязшей в темном вареве. Значит это был не сон, но что же это: временное помешательство или закономерное слабоумие. И сразу же вспомнилось мамино худенькое тельце в застывшей кукольной позе с распростертыми ручками и ножками, и резанувшая сердце боль от ее застывших глаз.

– Мамочка! Мамочки больше нет, мамочки больше нет!

Я постаралась отгородиться от этой боли, сохраняя доводы рассудка. И в мозгу сразу замелькали картины последних событий: темные провалы вместо лиц, черные фигуры, взывающие:

– Убей! Убей! – луч света, борьба с серибристоволосыми и серые зеркала давно любимых глаз на лице маленького, но мужественного подростка.

– Как странно! Неужели все это произошло со мной? С мисс разум и рассудок педагогического факультета одного из ведущих столичных вузов?

Я постаралась сконцентрироваться на приближающихся ко мне фигурах.

Это были все те же серебристоволосые. У кого то волосы спускались ниже плеч, у кого то мягко струились до пояса, у кого то всего лишь достигали мочек ушей, но все они поражали необычным цветом расплавленного серебра, которое гармонировало с их светлой кожей и изумрудными глазами. Только девушка, гневно прищурившая глаза и ярко сверкающая ними, была темноволоса и голубоглаза, да и на треть головы выше всех остальных. Свои белые одежды, которые я видела прошлый раз, эти необычные существа, только так я решила называть этих незнакомцев, пока не установила их личности, сменили на яркие наряды, которым бы позавидовала даже канарейка. На шествовавших были брюки и камзолы ярких красивых цветов: небесно-голубого, ярко-сапфирового, изумрудно-зеленого, рубиново-алого, топазово-желтого, сизо-лилового, нежно-сиреневого, и даже персико-кремового. Палитра всех известных человеку ярких сочных красивых оттенков замелькала перед моими глазами.

– Как в ботаническом саду, – подумала я и стала удивленно вглядываться в их лица, стараясь прочитать, что на уме у этих незнакомцев.

– Мы приветствуем тебя, Эль Миарей, дитя гордой и светлой Элоис на землях цветочных эльфов. Да прибудет мир в твоей душе и любовь в твоем сердце, девочка.