Лучший исторический детектив

Настуся улыбнулась и сказала:

– Я потерплю. Я же не маленькая.

– Это точно, что немаленькая, – рассмеялась Тина. – Скоро к первому причастию пойдем, так я тебе платье приготовлю и веночек из цветов. Будешь как Христова невеста – красавица!

– А когда будет первое причастие?

– Пятнадцатого августа. В праздник Взятия Пресвятой Девы Марии в небесную славу. Каждый год в этот день торжественное богослужение и церковная процессия, – ответила Тина и поправила Настусе косички. – Волнуешься? Ты не одна к причастию пойдёшь. Ещё будут мальчики и девочки. Все красивые, как ангелочки, в нарядных платьях и костюмах.

Тина надела на Настусю сарафан и помогла слезть со стульчика.

В дверях звякнул колокольчик, и Христина поспешила встречать гостей.

– Что-то ты, Тина, не рада мне? – спросила Рузя и бросила в угол торбу. – Это тебе привет от Зельды. Слава Исусу Христу!

– Навеки слава! – ответила Тина. – Спасибо, зайду к ней после. А чего радоваться?

– Новому дню радоваться, – сказала Рузя и рассмеялась.

– Ну, так я в «двуйке» в подвалах не сидела. Чего мне, – ответила Христина, пожав плечами.

– Вот вам всем не успокоиться никак! Нету меня в подвалах, и не будет больше. Всё! Господа из «двуйки» выяснили, что я обманутая женщина. Свидетель я по делу. Поняла?!

– Фрайда реальна! – улыбнулась Христина. – Но ты не кричи, я не глухая. Только спросить хотела. Правда ли, что в подвале у них духи по ночам воют?

– Правда. Воют и за ноги хватают! – Рузя хлопнула её по бедру и захохотала. – Сама узнаешь, когда там переночуешь.

– Езус Мария! Меня-то за что? Иди уже, Рузюнця.

Рузя открыла дверь и Христина успела обрадоваться, что та уходит, когда в салон вышла Настуся.

– Тина, можно мне с тобою посидеть?

Христина испуганно глянула на Рузю, потом снова на Настусю.

– Конечно, моя хорошая, можно. Вот только пани провожу.

– А что за девочка у тебя? – Рузя стала в дверях как упёртая кобылка. – Откуда счастье привалило?

– Иди, Рузя. Ранковый променад не ждёт. Так и солнце сядет, – Христина потемнела лицом и готова была стать стеною между Рузей и девочкой.

– Не сядет солнце. Откуда тебе знать, что мой променад не вечерний? Тебя как звать, девочка?

– Настуся.

Настуся недоумённо смотрела то на Христину, то на неизвестную гостью. Потом вдруг поняв, что гостье здесь не очень рады Настуся сообразила спрятаться в каморке.

– Тина, я потом выйду.

Хлопнула дверь каморки. Настуся затихла там, закрыла лицо руками, чтобы и дыхания её в салоне не слышали. Эта красивая пани, что пришла в салон, вызывала у Настуси необъяснимый страх. Было нечто в неспокойное в глазах пани, нечто напоминающее ту ведьму из сна, которая снилась в прошлом месяце и украла во сне солнце. Стул, на котором сидела Настуся, был старым и скрипучим, от того приходилось не двигаться совершенно. Настуся обхватила руками коленки и закрыла глаза. Когда Христина вошла в каморку, рассмеялась:

– Можно открывать глаза и вставать, наша гостья уже ушла.

– Тина, эта пани злая. Не пускай её больше.

– Как же я её не впущу? Она мне работу приносит, – сказала Христина и погладила Настусю по волосам. – Почему ты говоришь, что она злая?

– Не знаю. Глаза у неё странные.

– Что есть, то есть! Рузиным глазам чертей не занимать! – Христина рассмеялась и обняла Настусю за плечи. – Пойдём, пора перекусить.

Пан Эдвард вертелся перед большим зеркалом, как престарелая варшавская кокетка. Любуясь, он думал, что неплохо было бы стереть с зеркала пыль, а еще лучше вымыть с мылом, потому что разглядеть себя казалось трудновыполнимо, а новый сюртук еще труднее.

– Пан Мрозовский, я вам точно говорю, что в этом костюме вы то, что надо! – раздался за спиной скрипучий голос портного.

– А я не слишком крупным кажусь?

– Ну, что вы! В вашем возрасте иметь такую фигуру самый цимус! Нет-нет! Я вас не уговариваю, но вы таки поверьте, что это правда!

Гриша Бердник тарахтел без умолку. Мрозовский морщился от этого тарахтения, но терпел, потому что лучше Гриши никто не мог сшить костюм. Гриша шил костюмы еще отцу Мрозовского – Льву Мрозовскому – и перешёл по наследству. Если бы у пана Эдварда был сын, его точно назвали бы Лёвой и обязательно привели к Грише, сшить первый в жизни костюм на Пейсах или Пурим. Кроме всего прочего Гриша радовал Мрозовского подробными отчетами. Гриша стучал Мрозовскому не за деньги и не за другой интерес, просто Гриша знал достаточно много пикантных подробностей обо всех, с кем бывал знаком, а удержать всё в себе не имел внутренних сил. В общем, им обоим было удобно: Гриша изливал душу одному единственному Мрозовскому, чтобы не прослыть сплетником и не потерять клиентуру, а Мрозовский всегда знал последние новости о клиентах пана Бердника.

– Что ты всё обо мне, да обо мне? Гриша, новостей, что ли, нет?

– Как же нет? Просто не уверен, что вам будут интересны такие глупости, – ответил Гриша, округлив глаза и вздёрнув брови.

Он как обычно манерничал, закручивал пружину, чтобы потом она со свистом пронеслась над головами всех, кто приходил в ателье за последнюю неделю.

– Мне, Гриша, и не такие глупости рассказывают, но уже в другом месте, – показательно вздохнул Мрозовский.

Гриша нервно дёрнул головой и замер. Когда он нервничал, он всегда дёргал головой, а в особо волнительные моменты мелко тряс ею, как баран на бойне. Сейчас Гриша представил знаменитый подвал «двуйки» и себя в роли орущего привидения.

– Вы, пан Мрозовский, зря вот так, – часто кивал головой Гриша. – Я, пан Мрозовский, к вам всегда с хорошим отношением и к отцу вашему, да утешит вас Всевышний вместе с другими скорбящими. Я маленький человек, но понимаю значимость вашей профессии и, смею сказать, государственной важности. – Гриша тряс указательным пальцем, подняв руку выше головы, притом, что сама голова тряслась не в такт с пальцем. Мрозовскому смертельно захотелось остановить это тряску, или хотя бы заставить трястись в унисон. – Я, пан Мрозовский, всё хорошо понимаю. Ведь весь город судачит об этом деле. А дело-то в действительности плёвое! На нём и не заработаешь ни уважения особого, ни признания начальства, а о гешефте я вообще молчу! Хотя есть такие, что на чужой беде умеют заработать и имя, и доход… Вот господин Зеленский, какой приличный с виду господин, а без того, что у кого-то со здоровьем беда и на новый галстук не заработал бы. Жизнь так устроена, пан Мрозовский, когда у одних прибавляется, то у других убывает. А вернее всего зарабатывать на больных и покойниках. Это, можно сказать, и дети знают. А вы знаете, какие сейчас пошли дети?

Портной продолжал рассуждения, потерявшись в дебрях извечной проблемы отцов и детей. Мрозовский задумался и перестал слушать. «Гриша что-то хотел сказать, но или сам не знал, или очень боялся. Если уж Гриша боится рассказать, значит, дело – табак». Портной продолжал изливать душу и перешёл на шёпот:

– Вот хоть бы взять дочку пана Зеленского. Чем не пример непокорного дитя? Ей же только шестнадцать лет! А я вам скажу по секрету, что она не так, чтобы просто замуж идёт. Вынужденная, так сказать, ситуация у панянки. Милое дитя, радость родителей, гордость школы, и что вы себе думаете? – Гриша заговорил ещё тише: – Она в положении! Да-да! В том самом интересном положении, когда папа и мама становятся дедушкой и бабушкой. Потому пан Зеленский и не делает пышной свадьбы, да и платье невесте шьют широкое. Но скажите мне, зачем переводить столько материи? Я лично заказал для них атлас и кружево. При фигуре невесты идеально подойдут жоржет и органза! Да побольше! Ой, ну что я говорю! Откуда там фигура! Она до свадьбы ещё разойдётся и сидеть в платье не сможет.

Гриша продолжал изливаться, он всё никак не мог пережить свадьбу дочери Зеленского.

Мрозовский подумал, что где-то в словах Гриши чувствуется подвох, или намёк на то главное, чего никак не возможно уразуметь. А сам рассказчик явно не решался договорить. Прозрачные намёки Гриши Бердника достигли цели. При всей своей болтливости он не говорил ничего конкретного, но связь между Зеленским, гробокопателями и Гольдманом Мрозовский нащупал.

Подумав, что служба отнимает слишком много душевных сил, пан Эдвард немедленно вспомнил очаровательную кондитершу. Возможно, пан Пашкевич уже уехал открывать охотничий сезон и пора бы проведать пани Марьяну.

В кофейне было людно. Шуршали газеты, запах свежесмолотого кофе плыл над головами, возбуждая не хуже самого напитка. Пани Марьяна порхала между столиками, улыбалась посетителям и разносила заказы. Пан Мрозовский стал почти у самого прохода таким образом, чтобы кондитерша не смогла свободно зайти за стойку.

Засунув руки в карманы брюк, Мрозовский любовался собою в зеркале на противоположной стене. Конечно, он был еще вполне хорош собой: широкоплечий, немного располневший, но достаточно импозантный мужчина. Если не снимать шляпу, то о лысине нельзя будет догадаться. А вот бакенбарды у пана Мрозовского, как у столичного начальства – густые и с лёгкой проседью! Зеркало было массивным, в широкой, резной, позолоченной раме. Отчего Мрозовскому собственное отражение казалось портретом. Необычайно удачным портретом.

Пани Марьяна заметила кавалера, как только он вошел, но виду не подавала. Она только чаще покачивала пышными боками, и улыбка не сходила с миловидного лица. Это было их игрой. Один делал вид, что не замечает другого, а потом они слово случайно сталкивались и – о, чудо!

– Какая встреча! Как приятно видеть вас! Как поживаете?

Раскланивались, шаркали ножкой и любезно кивали головами на манер фарфоровых китайских болванчиков.

– Ах, какая встреча, пан Мрозовский! – пани Марьяна зарумянилась сдобной булочкой и выпустила в Мрозовского жаркую стрелу из карих глаз.

– Добрый вечер, пани Марьяна? А вы всё цветёте? Рад видеть вас в добром здравии! – Мрозовский слегка поклонился, заглядывая в вырез платья очаровательной кондитерши.

– Спасибо. Будьте любезны присесть за столик у окна, та пара сейчас уходит, – она показала пухлым пальчиком на крайний столик и зашла за стойку. – Вам как обычно?

– Вы же знаете мои пристрастия, – улыбнулся Мрозовский.

Мрозовский медленно размешивал в кофе сахар, вдыхал аромат и наблюдал за посетителями. В какой-то момент его фантазия взбунтовалась, и Мрозовский представил всех голыми. Немного задумавшись, он сделал вывод, что в дезабилье публикой можно недолго любоваться. Все сразу стали не такими чопорными, как в одежде. Даже, можно сказать, беззащитными. Вон тот господин бухгалтерского вида. Препротивнейшая личность, и плечики у него эдаким домиком торчат, словно хочет он в них голову втянуть. Но глазки хитрющие, как у рака, осматривают всё вокруг внимательно и дотошно. Через столик панянка сидит. Шея у той панянки в красных пятнах, которые уходят под глухой воротник платья. Ей жарко, но другой наряд надеть нельзя, поскольку этих пятен по телу довольно густо. Кофе панянка пьёт с облезлым господином. Тот, похоже, тщедушен и не имеет растительности не только на лице, но грудь у него хилая и лысая. Жалкое зрелище.

Насмотревшись на посетителей, Мрозовский вспомнил о кондитерше и залюбовался ею, вообразив их в уединении на супружеском ложе пана Пашкевича. От фантазии Мрозовский возбудился и сильно покраснел. Да так, что пришлось доставать из кармана платок, чтоб вытереть капли пота на лбу.

Народу в кондитерской стало меньше, и пани Марьяна подошла к пану Эдварду.

– Завтра супруг мой, пан Пашкевич, изволит открывать охотничий сезон. Вернётся только через три дня, – сказала она тихо, многозначительно глянув на пана Эдварда.

– На кого же охотиться идёт?

– На болотную птицу. Дупель называется. Слышали о такой?

– Что-то, кажется, слышал. Я, знаете ли, дичи предпочитаю хорошо запеченную курочку, или утку с яблоками, – сказал Мрозовский и в животе у него громко заурчало.

Пани Марьяна рассмеялась и погрозила пальчиком:

– Вы бы пообедали, пан Эдвард. Ведь после таких разговоров аппетит может разыграться.

– Уж лучше я поужинаю, – хитро прищурился Мрозовский.

– А я, пожалуй, завтра курочку на ужин запеку, – протянула пани Марьяна, выразительно посмотрев. – Сегодня могу вам предложить шоколадный торт с фруктовой начинкой.

– С удовольствием! И повторите кофе, со сливками взбитыми, – попросил Мрозовский и сладко потянулся на пани Марьяну.

– Ах вы, озорник! Лень мне свою отдаёте, – сказала пани Марьяна, кокетливо передёрнув плечами, и ушла за стойку выполнять заказ.

«Хороша птичка, – думал Мрозовский, – такую не грех и отохотить».

Вечером следующего дня пан Мрозовский, спрятав в саквояж бутылку шампанского и коробку конфет, отправился к Пашкевичам. Нет-нет! Он шел не для того, чтоб проведать супругов и обсудить в их семейном кругу последние новости из Управы. Мрозовский шел к пани Марьяне обсуждать совсем иные темы. И даже можно сказать, что и не обсуждать вовсе он шел, а по другим вопросам.

Ещё в полдень Пани Марьяна торопливо чмокнула супруга в жесткую щетинистую щеку, солнечно улыбнулась, как для него единственного, и выпроводила за дверь. Потом она бросилась к купленной с утра на рынке курице, чтобы успеть приготовить её к приходу пана Мрозовского.

Аппетитный запах запечённой курочки расплывался даже в парадном. Пани Марьяна суетилась, поправляя прическу и внимательно осматривая гостиную. Она зажгла толстые свечи, брызнула на себя немного кёльнской воды, особо модной в этом сезоне, и села ждать на край кресла.

У двери раздался долгий переливистый звонок, и пани Марьяна вздрогнула. Муж всегда звонил подолгу, но несколько раз, а сейчас звонок был один. Облегчённо, вдохнув, она направилась открывать.

– Пани Марьяна, как же вы заставляете меня ждать под дверью, – тихо шептал Мрозовский, укоризненно качая головой и прижимая пани Марьяну к стене. – Зачем же так меня волновать, когда у меня и без того от ожидания встречи сердце готово умчаться за горизонт…

Мрозовский обслюнил любовнице ушко, после распрямил спину, откашлялся и спокойно спросил:

– Вы позволите пройти?

Пани Марьяна, всё ещё закатывая глаза, хрипло ответила:

– Конечно, прошу вас.

И Мрозовский пошёл на запах. Надо сказать, что вкусно покушать Мрозовский любил всегда, а вкусно приготовленную курочку готов был съесть без хлеба.

Пани Марьяна постаралась на славу. Стол был сервирован тонким саксонским фарфором. На изящных работах мануфактуры Мейсен кондитерша красиво разложила угощение. Отдельно, в вазочке, которую держали три фарфоровые пастушки, лежали фрукты. Скатерть, вышитая самой кондитершей лично, пестрела цветами. Край был украшен цветами помельче и мережкой.

Мрозовский грыз хрящик на косточке вприкуску с зелёным луком и печёным картофелем, попутно облизывая жирные пальцы, и вздыхал от обжорства. Пани Марьяна откушала лишь кусочек грудки и теперь взирала на любовника, поминутно вздыхая с надеждой, что сейчас он, наконец, наестся и сделает то, ради чего затевалось их свидание.

Пан Мрозовский подумал, что как же всё-таки хорошо! Дом пани Марьяны имеет проходной двор. Можно войти и выйти, и никто не будет знать наверняка, куда направился этот представительный господин с саквояжем в руке.

Окна гостиной Пашкевичей выходили на улицу. Единственный фонарь светил немного вдалеке, тусклый свет его приглушала листва росшего рядом каштана. В такой темноте мудрено было рассмотреть соглядатая, заглядывающего в окна Пашкевичей. Мужчину этого и родная мать в такой темноте не узнала бы. Он тихо, но очень неприлично ругался, едва удерживаясь на цоколе ногами, а руки, то и дело, соскальзывали со сточной трубы. Потянувшись, пытаясь заглянуть в неплотно зашторенное окно, он сорвался и упал на тротуар. Из-за пояса брюк довольно шумно вывалился наган.

– Чтоб вы мне были так здоровы, как вы жрёте эту курицу! – зло прошептал мужчина, прижимая к груди ободранные ладони.

Он подобрал наган, не спеша поднялся, поправил кепку, отряхнул брюки и направился к перекрестку. Подошел к каштану, закурил и посмотрел на пасмурное небо, скрывающее полную луну. В этот момент на его лицо упал тусклый свет от фонаря, и каждый беспризорник мог бы признать в этом человеке Мишу Гроссмана.

– Ну, хотя бы буду знать теперь, где вы проводите интересные вечера, пан Мрозовский, – тихо сказал Гроссман и сплюнул. – Может быть, пану Пашкевичу будет интересно узнать, кто так смачно жрёт жареную курочку в гостиной в его отсутствие. Надеюсь, пан Пашкевич хорошо умеет стрелять по бегущей мишени.

Миша Гроссман терпеть не мог Мрозовского, но по причине субординации вынужден был терпеть его высокомерие и гонор не по чину. В Управе и за её пределами Мрозовского за глаза называли визитёром. В небольших городах новости расходятся быстро, и о том, что Мрозовский заказал визитные карточки в местной типографии, в Управе узнали на следующий же день.

Народ похихикивал, встречая Мрозовского в кабинетах. У простого сыщика и визитки, как у члена городского Магистрата. Визитные карточки внешне были обычные, не считая того, что все записи в них были сделаны золотом на плотной красной бумаге и торжественно выписаны с вензелями. В общем, не визитные карточки, а открытки с Рождеством. Привычку раздавать всем и каждому визитки в городе быстро сочли дурацкой, но моду переняли многие.

Миша еще раз оглянулся на окна Пашкевичей, ухмыльнулся и свернул за угол.

– Вы слышали? – спросил Мрозовский, вытянув шею и прислушиваясь.

– Да, – ответила пани Марьяна. Она стала бледна лицом и сейчас более всего на свете хотела, чтобы пан Эдвард испарился как видение спиритического сеанса.

Неверная пани Пашкевич очень боялась гнева супруга. Лирическое настроение испарилось, и кондитерша задумалась, какими словами предложить кавалеру удалиться.

Мрозовский тихо подошел к окну, отодвинул занавеску: за стеклом угадывались только слабые очертания дороги и дома напротив. Мрозовский чертыхнулся, быстро подошел к столу и налил полный бокал шампанского. Пани Марьяна глупо улыбнулась и тоже потянулась к бокалу, но любовник залпом осушил свой и обернулся к ней, готовый что-то сказать.

– Пани Марьяна, простите за столь поздний визит, я вынужден откланяться, ибо служебные дела ждать не могут. Смею надеяться, что вы простите и позволите посетить вас в ближайшее время в кондитерской.

Пани Марьяна слушала, выпучив глаза, потом согласно кивнула и пошла провожать гостя. Мрозовский испытывал благодарность к пани Марьяне, что та не закатила истерику или не попыталась удерживать. В передней он сухо попрощался, чмокнул ручку и, прихватив саквояж, тихо вышел.

Пани Марьяна расслабленно прислонилась к стене и наконец-то смогла вздохнуть глубоко.

– Езус Мария милостивая… Вот ведь точно – милостивая! – шептала она закрыв глаза. – Это знак мне был… Точно знак!

Мрозовский тихо шёл по ночным улицам, временами оглядываясь назад. Он хотя и был сыщиком, но очень боялся ходить в одиночку в темноте. И не потому боялся, что трусил. Совсем нет! Пан Мрозовский был хорошо осведомлён о том, что может произойти во время ночной прогулки, и не раз присутствовал при составлении протокола на месте происшествия, когда дворники на рассвете находили желающего совершить ночной моцион. У найденного, как правило, не было счастливого выражения лица, да и самого лица иногда не было, а так, одно название.

Сейчас Мрозовский шёл и думал. Кто это мог быть? В том, что кто-то за ним следил и пытался заглянуть в окно пани Марьяны, он не сомневался. Мрозовский решил, это означает одно – к кому-то он подошел уже довольно близко.

– Странно, если я рядом с какой-то разгадкой, то почему мне самому кажется, что всё ещё очень запутано и неясно? – Мрозовский бормотал себе под нос, поглядывая по сторонам. Он часто и глубоко вздыхал, его в последнее время стала мучить отдышка. – Панянка эта… Рузя… Доложили, что приходила на свидание к одному из гробокопателей. А ведь она вполне может находиться в курсе событий, а если пофантазировать, то и руководить, организовывать. Может быть, я рано её отпустил, а может и вообще не следовало её отпускать? Но, как же хороша чертовка!..

Мрозовский звонко причмокнул губами при воспоминании о прелестях Рузи, потом подпрыгнул с испугу и заторопился домой, побежав ещё резвее.

Дома его никто не ждал. Старенькая мама давно забыла своего сына, и каждое утро просыпалась счастливая. Пани Мрозовская не помнила ни кого и ни о чём. Её можно было очень обидеть с вечера, а утром она смотрела на вас приветливо и начинала заново знакомиться. Это было похоже на игру. Старенькая пани кокетливо поглядывала и следила, чтобы Эдвард ничего не спёр, думая, что его прислал Лёвочка. В отличие от сына, мужа, как ни странно она помнила просто отлично и неприязни к нему не испытывала, что удивляло соседей еще больше.

В своё время Лёвочка был известный ходок и транжира. Он любил обхаживать дам, напрашиваться в гости, в гостях очень часто бывал обласкан, и возвращался домой сытым котом. Конечно же, не каждый раз Лёвочку Мрозовского провожали пылким взором, иногда он терпел фиаско, и это было видно невооруженным глазом: следы поражения оставались на лице. Тогда жена жалела своего глупого мужа, делала ему примочки и вздыхала. Теперь пани Мрозовская каждое утро ждала мужа. Она не помнила, что он давно умер, и что на похоронах плакала и тихо благодарила Бога, что избавил её от этого кобеля.

Каждое утро к Мрозовским приходила соседка, пани Сима, которую пан Эдвард нанял помогать по хозяйству, но много денег за это не брала. Пани Сима когда-то нянчила маленького Эдюню и ещё помнила пани Мрозовскую, когда та была при своём уме.

– Кто там? – спросила старушка, услышав, как стукнула входная дверь.

Мрозовские хотя и жили в своём доме, но жили небогато. Домик был на две комнаты. В дальней спал сам Мрозовский, в проходной комнате обедали и принимали гостей. Было еще подобие кухни и передней, где стояла лежанка, на которой спала мама Мрозовского.

– Мама, это Эдюня!

– Какой еще Эдюня? Лёва, это ты?

– Ой, мама… Снова вы за своё. Спите уже!

Мрозовский прошел к себе и скоро улёгся в постель. В маленьком окошке, увитом плющом, в верхнем углу виднелся месяц. Мрозовский с детства хорошо засыпал, когда смотрел на тонкий изгиб месяца, но сейчас сон не хотел к нему приходить. Он впервые не мог уснуть, думая о службе. Дело гробокопателей уже не казалось ему таким уж простым. Требовалось приложить усилия, чтобы раскрыть его и снять пенку. Денежный стимул сработал бы как нельзя лучше, но Мрозовскому очень хотелось орден. Или медаль. Но обязательно, чтоб с благодарственным письмом от начальника Управы. Он был уверен, что в его возрасте уже неприлично не иметь ордена.

Когда Мрозовский заснул, ему снилось торжественное вручение ордена в Ратуше, при полном сборе всего Магистрата, где собрались служащие, родственники и гости. После того, как начальник Управы поцепил ему на грудь сверкающую побрякушку, подбежала Рузя в неприлично коротком наряде и белоснежных батистовых панталонах, чмокнула начальника в щеку и повисла на шее у Мрозовского.

– Ты мой герой! – задорно блестя глазами, кричала ему в лицо Рузя.

Рядом стояла чета Пашкевичей и Мрозовский неприметно лапал пани Марьяну, а та кокетливо хихикала, заглядывая в глаза супруга.

Весь этот балаган закончился, когда рассветный луч солнца осветил скромное убранство комнаты. Мрозовский проснулся, откашлялся и пошел до ветру.

Рузя красовалась перед зеркалом, примеряя наряды. Она шла на свадьбу дочери пана Зеленского и хотела выглядеть соответственно. Общество обещалось быть шикарное, а надеть было решительно нечего. Бросив в нервах все платья на кровать, Рузя собралась к Зельде, чтобы заказать наряд. В шифоньере давно пылился отрез на платье: красивый крепдешин цвета шоколада. Завернув отрез в чистую тряпку, положила в корзину и вышла из дома.

Рузя любила жизнь и себя. Себя она любила больше. Молодость кипела в ней, брызгами рассыпаясь из глаз и вылетая из-под каблуков туфель. Рузя понесла аппетитное тело, поглядывая по сторонам, и ловила на себе похотливые взгляды, проходивших мимо лавочников, школяров и разного рода клерков. Они косились в её сторону и, наверное, бежали бы за ней как похотливые кобели, но мораль держала их покрепче жесткого поводка. Иначе их руки сорвали бы тонкое платье Рузи, чтобы поскорее добраться до вожделенного тела, какое они себе нафантазировали.

– Зелюнця! – заорала Рузя, стоя под окном подружки.

– Тише ты! Всех клиенток распугаешь! – зашипела на неё Зельда, свесившись из окна. – Ты зачем так горланишь? И какая я тебе Зелюнця? Мадам Зельда. Поняла?

– Поняла, – рассмеялась Рузя. – Зайти хоть к вам можно, мадам Зельда?

– Заходи, только подождёшь в кухне, ко мне клиентка важная на примерку пришла.

Важной клиенткой оказалась пани Зося Зеленская, та, что была дочерью Рузиного любовника.