– Сообрази один горячий обед для Макса, бутылку бурбона и пару банок пива. И распорядись насчет одежды для нашего нового друга.
– Ну как тебе здесь? – спросил он, когда они вошли в его кабинет.
– Эрмитаж… – с одобрением сказал Максим.
– Некоторые из этих вещиц сделали бы честь любому частному и государственному собранию.
Комната и впрямь напоминала музей. На стенах были развешаны античные амфоры вперемежку с древним оружием и доспехами. За стеклянными полками шкафов были аккуратно разложены камеи, монеты, наконечники стрел и копий.
– Древний Рим – слабость нашего хозяина, – сказал Валерьяныч, плюхнувшись в кресло. – Садись, садись, не стесняйся. Поистине поразительная эпоха, расцвет науки, культуры, искусства, театра и музыки, поэзии и прозы. Ты слышал чего-нибудь про древний Рим?
– Так… – Максим пожал плечами, попытавшись выудить из памяти остатки школьного курса.
– Да, жаль… А ведь достаточно было бы человечеству изучить уроки истории и оно давно бы избавилось от многих катаклизмов. Хлеба и зрелищ требовала толпа, и императоры дарили ей то и другое с избытком. И как результат, Рим почти не знал социальных противоречий. Перевороты конечно случались, но чтобы кто-нибудь там вдруг потребовал низложить рабство и в срочном порядке ввести феодализм, или даже минуя его установить буржуазную демократию? Никогда! Бог мой, кому это, бишь, принадлежат слова о том, что единственный урок истории состоит в том, что из нее не извлекают никаких уроков? А ведь это и в самом деле так. Печальный урок расцвета и гибели великого Рима ничему нас не научил. И история жестоко отплатила нам за это. «Третий Рим» погиб, как и все предыдущие. Проанализировав древнейшую историю и сопоставив ее с новейшей, наши социологи пришли к малоутешительному выводу. Промышленный подъем конца ХIХ начала ХХ века, а также экономический бум после второй мировой войны мы испытали, идя почти в точности по канонам древнеримской истории. Политика «разделяй и влавствуй», «палка и морковка», создание буферных государств, установление в соседних странах угодных нам режимов – все это в точности повторяет политику Рима двухтысячелетней давности. Стоило же нам потерять истинно римский дух, пойти на поводу у демагогов, начать заигрывать с Европой и Америкой, как Рим с Аттилой, ослабить вожжи и наплодить безработных, допустить десяток региональных революций, как наш национальный престиж покатился к нулю и мы оказались у разбитого корыта, ну а теперь… теперь настала пора собирать разбросанные отцами камни. То, в чем мы предлагаем вам принять участие, друг мой – это не что иное, как смелый социальный эксперимент, попытка возродить в нашем народе истинный дух древних поколений. Вы были в Риме?
Максим отрицательно помотал головой.
– Но вы хоть знаете, что такое Колизей?
– Это такой… – Максим развел руками.
– Вот именно, такой большой стадион, где в древности происходили представления. Публики было там навалом. Представления пользовались огромной популярностью в народе и от того, на сколько пышными они были, зависело, насколько народ будет любить своего императора. Гвоздем программы были гладиаторские бои. Слышали о таких?
– Это когда люди друг с другом дрались?
– Не только друг с другом, но и со львами, тиграми, леопардами, крокодилами…
Максим медленно поднялся с кресла.
– Но-но, успокойтесь. Не делайте глупостей. Помните, вы подписали контракт. Сядьте! и без глупостей. А то я могу вызвать и полицию.
– Зачем? – настороженно спросил Максим.
– Значит вы опасаетесь и полиции тоже?
– С чего вы взяли?
– Или выложите мне полмиллиона неустойки?
Максим сел и тупо уставился в пол.
– Значит будем работать?
– Послушайте! – воскликнул Максим. – Когда я шел сюда, я был готов ко всему. Но то, что вы предлагаете мне – это самоубийство! На этот вид казни я согласия не даю!
– Значит вы выбираете долговую тюрьму? Тоже нет? Видимо потому, что в полиции попросят вас сыграть на клавесине и сличив ваши отпечатки пальцев, могут выйти на след давно разыскиваемого ими… ну? договаривайте!
– Не ваше дело, – буркнул Максим.
– Совершенно верно. Не мое. Меня и не интересует ваше прошлое. Мне нужно знать, будете ли вы участвовать в нашем деле.
– Этого не разрешат сделать ни в одной стране. Разве что тайком.
– А в этом вы, милый мой, жестоко ошибаетесь. Убийство и самоубийство – грех, безусловно. Но мало ли вокруг нас встречается безумцев, готовых безо всякого веского повода рисковать жизнью? Тем более, когда дело касается профессионального спорта. Автогонщики рискуют жизнью в каждом заезде, как, впрочем, и горнолыжники и парашютисты. Поистине, даже в таком безобидном виде спорта, как лаун-теннис, прошлогоднего чемпиона угораздило сломать лодыжку. Что же говорить о прогулках на мотоцикле через горящие автобусы? Это ли не чистое самоубийство? Кетч и профессиональный бокс так же зачастую кончаются увечиями. Наша же фирма разработала и внедряет сейчас новый вид спорта «фит-файтинг» – групповое и индивидуальное фехтование боевым оружием. С соблюдением, разумеется, спортивной этики и всех необходимых мер безопасности. Безусловно, определенный риск все же остается. Но немногим больший, чем в официально признанных видах спорта. Существует, естественно, и коммерческий риск, но вас это не должно волновать. Наши юристы уже раскопали несколько любопытных законов, которые делают наш аттракцион вполне почетным и уважаемым бизнесом. Публика будет в восторге от столь новой и неожиданной концепции публичной казни. Мы догола разденем телекомпании. А к тому времени, когда «демократическая общественность» поднимет вой, а она поднимет, от этого никуда не деться, мы уже положим в карман кругленькую сумму. И вы тоже. Если, разумеется, выживете.
Уперев руки в колени, Максим сидел, тупо уставившись в пол. Потом он глухо проговорил:
– Итак – самоубийство…
– Нет, малыш, – негромко, но убедительно возразил ему Валерьяныч. – Не самоубийство, а казнь. Та самая «высшая мера пролетарской защиты», которой вы вполне заслуживаете, как и почти все прочие наши… гм… спортсмены. Наше гуманное государство позволило вам, подонкам, избрать себе вид казни. И отчего-то мало кто предпочитает пулю или наркоз. Остальные изощряются в попытках подороже продать свой труп. Так вот, наша фирма предлагает вам самую высокую цену, и самую достойную для мужчины смерть – в бою. Ну, думайте поживее, дорогой мой висельник, а то моя рука так и тянется к телефону… Вы согласны?
Максим прикоснулся рукой к груди. Медальон ответил теплым покалыванием. Что же, наверное, это его единственный выход – продолжать идти предначертанным судьбою путем. Он кивнул и сказал:
– У меня родственники в Калуге. Могу я послать им часть денег?
– Разумеется, – добродушно согласился Валерьяныч. – В конце месяца вы получите зарплату и можете распорядиться ею как вам вздумается.
– Хорошо.
– Тогда вы свободны. Горничная проводит вас в комнату. Там вас ожидает горячий обед и хорошее виски, для отдыха – книги, телевизор и магнитофон. Может, немного травки?
– Не стоит. Я не так давно с трудом отделался от этой дряни.
– Это хорошо, что вы не наркоман. И еще ценнее то, что вы со мной откровенны. Я и сам не очень-то поощряю подобные увлечения, но по закону фирмы, сегодня я могу выполнить любое ваше пожелание, даже самое… изысканное.
– Благодарю, – буркнул он. – Обойдусь.
– Перед тем как уйти, сядьте и ответьте на вопросы вот этой анкеты, и постарайтесь по возможности подробнее. Это в ваших же интересах.
Анкета содержала свыше сотни самых разнообразных вопросов, от простецких, автобиографических до самых заумных, над которыми действительно стоило поломать голову. Однако Максиму было лень стараться, и он стал писать что Бог на душу положит.
* * *
Комната, в которую его поместили, вполне соответствовала мечтам небогатого коммивояжера, разъезжающего по мелким городкам с образчиками продукции и остановившегося в самом дешевом из более или менее приличных отелей.
Она была хорошо прибрана и невелика по размеру. Единственная кровать с хрустящими простынями, стол, стул, кресло, в углу стояла приставка далеко не последней модели, но снабженная эффектом стереофонии и стереоскопии. Две полки, одна с книгами, другая с кассетами.
Максим включил телевизор и принялся за обед, время от времени поглядывая на экран. Транслировали баскетбольный матч.
Обед был хорош. Однако он ел без аппетита.
Потом он придвинул кресло к телевизору, долго выбирал программу, но опять натыкался то на детектив, то на резню, минуты две поглядел на шоу, послушал предвыборную речь кандидата от либералов, посмотрел новости и уже не обращая внимания на экранные страсти, сидел, уставившись в одну точку, время от времени прикладываясь к бокалу. Со стороны могло бы показаться, что он, размышляя, подводит итоги, но это впечатление было обманчивым. Он вообще ни о чем не думал. Им овладела какая-то странная томительная грусть, временами переходящая в пронзительную тоску. Его мучила неизвестность завтрашнего дня. Он понимал, что подслащенная пилюля, которую ему сегодня подсунули, явление преходящее, что возможно завтра она сменится страданиями и ужасом, и никак не мог освободиться от мысли о том, что этот вечер последний в его жизни.
Выступление депутата на экране сменилось изображением лощеного красавца в смокинге на фоне лазурных волн. Он затянулся длинной тонкой сигарой и выпустил дым, клубы которого образовали слово Л-О-Т-О-С.
– Сигары «Лотос«! – интимно прошептал бархатный голос. – Они украшают настоящих мужчин, делая их совершенно неотразимыми в глазах женщин. Изысканный аромат и полное отсутствие никотина!
Камера въехала в густую толпу людей, собравшихся вокруг постамента, затянутого красной тканью, испещренную названиями фирм. На постаменте стояло странное неказистое сооружение из темного дерева.
