Век Екатерины. Заговорщики у трона

Однако и в этом большой беды нет: императрица Екатерина, скажем, не единой капли русской крови в себе не имела, но истинно русской по духу стала, немало старания к тому приложив. Но Пётр Фёдорович не любил Россию и обычаи её, пренебрегал ими. Он по-русски так и не выучился говорить толком и говорил на русском языке редко и весьма дурно; о России же отзывался так, что хуже некуда, – однажды обмолвился:

Затащили меня в эту проклятую Россию, где я должен считать себя государственным арестантом, тогда как если бы оставили меня на воле, то теперь я сидел бы на престоле цивилизованного народа.

Прусские порядки во всём выше российских ставил, церковь православную хотел на лютеранский манер переделать, а кумиром его был Фридрих Второй, которого он за наилучшего правителя в мире почитал. При императрице Елизавете мы побили Фридриха, но едва она умерла, как Пётр Фёдорович военные действия против Фридриха прекратил и все наши приобретения ему вернул. Посланник же прусский Вильгельм фон дер Гольц, в Петербург прибыв, стал заправлять всей политикой нашей, которую в интересах того же Фридриха проводил.

Мы с братьями в войне с Фридрихом вполне участвовали. Самой трудной была битва на берегу Одера около местечка Цорндорф. Нами командовал генерал Фермор, полководец опытный, но рассеянный. Выбрав позицию на берегу реки, он верно рассудил, что она будет преградой на пути Фридриха, наступавшего с противоположной стороны, но забыл принять меры к недопущению его переправы в стороне от наших войск. Пруссаки немедленно этим воспользовались: переправившись через Одер, они зашли к нам в тыл, и мы оказались прижаты к реке – таким образом, эта прекрасная поначалу позиция превратилась для нас в ловушку.

Ранним утром они начали атаку; я проснулся от отчаянных криков:

Пруссак идёт!!

Солнце уже ярко светило; с высоты холма я увидал приближавшееся к нам прусское войско; оружие его блистало на солнце; зрелище было ужасное! До нас долетал страшный бой прусских барабанов, но музыки еще не было слышно. Когда же пруссаки стали подходить ближе, то мы услыхали звуки гобоев, игравших известный гимн «Ich bin ja, Herr, in deiner Macht» «Господи, я во власти Твоей»…

Фридрих II во главе своих войск при Цорндорфе.

Художник К. Рохлинг

Первый удар принял на себя наш необстрелянный обсервационный корпус. Но новобранцы не только не бросились наутек, но даже не стали сильно подаваться назад, встретив наступающих сначала плотным ружейным огнем, а потом и штыками.

Между тем, прусское войско подвинулось слишком вперед и через это обнажило нам свой левый фланг, не имевший никакой подпоры.

Фермор, заметив эту ошибку, тут же выслал конницу, которая так быстро ударила на пруссаков, что они принуждены были отступить до самого Цорндорфа. Видя успех сей атаки, Фермор приказал пехоте правого нашего крыла, развернув каре, преследовать неприятеля, но пруссаки, бросившись со своими эскадронами на нашу конницу, опрокинули её и затем принудили и пехоту отступить с большим для неё уроном.

В полдень с обеих сторон последовал отдых, ибо обе армии были утомлены. Когда войска немного передохнули, битва закипела с новой силой. С обеих сторон дрались с величайшим ожесточением, но пруссаки, приученные к быстрым оборотам, скоро вступили в линии и, несмотря на наше упорное сопротивление, опрокинули нас.

Мы, отступая, бросились к реке, чтобы перейти на противоположный берег, однако мосты были заранее истреблены по приказанию Фридриха, чтобы отрезать нам отступление, – но сие средство, употребленное Фридрихом для истребления нашей армии, спасло её. Придя к реке и не найдя мостов, мы увидели, что нам остаётся или защищать себя, или погибнуть. Понемногу наше войско начало приходить в порядок; составились разные отряды, не имевшие единого командования, но дравшиеся с небывалым ожесточением. Офицеры в сумятице выпустили из-под контроля своих солдат, но отдавали распоряжения первым попавшимся, и те выполняли их.

Целые ряды ложились на месте; другие тотчас выступали вперед, оспаривая у пруссаков каждый шаг. Ни один солдат не сдавался и боролся до тех пор, пока не падал мертвый на землю. Видя такое упорство, пруссаки пришли в неистовство: они рубили и кололи всех без пощады…

Пруссакам удалось овладеть большей частью наших пушек и почти всем обозом; наши людские потери составили до пятнадцати тысяч человек. Однако войско наше не было разбито: вечером была проведена перекличка, отслужена панихида, и вновь перед глазами Фридриха возникла наша грозная армия, непоколебимо стоящая на прежнем месте!..

Да, славная была баталия! И с гордостью сказать должен, что мы, Орловы, в ней тоже приращению русской славы способствовали! Особенно Григорий отличился, истинно орловскую храбрость проявив: он три раны получил, но строй не покинул и под прусской картечью выстоял. Имя его у всех было на устах – как мне сказал офицер, рядом с ним сражавшийся:

Если бы за каждого убитого пруссака гравировали на шпаге звезды, то на оружии Григория Орлова не было бы свободного места.

…И вот, все наши победы прахом пошли: горько это было и обидно за Россию! Мало того, что император Пётр Фёдорович всё назад Фридриху отдал, он ещё задумал в союзе с ним против Дании выступить, дабы вернуть Гольштейну, который родиной своей считал, отнятый датчанами Шлезвиг. Где тот Гольштейн, где тот Шлезвиг, какое нам до них дело? – однако по приказу императора гвардия должна была из Петербурга выступить и направиться в датский поход. А для командования нами в Россию вызваны были Петром Фёдоровичем его голштинские родственники: принцы Георг Людвиг Гольштейн-Готторпский и Пётр Август Фридрих Гольштейн-Бекский; обоих произвели в генерал-фельдмаршалы, а Пётр Август Фридрих был ещё назначен петербургским генерал-губернатором.

Приказ о подготовке датского похода последней каплей стал: и раньше императора Петра Фёдоровича у нас не любили, а теперь при одном имени его скрежет зубовный раздавался. Языки развязались, не чувствуя страха полицейского; на улицах громко выражали недовольство, безо всякого опасения порицая государя. Между тем, известно было, что сама государыня-императрица Елизавета Петровна в последний год жизни настолько в племяннике разочаровалась, что хотела отрешить его от наследования престола, поручив управление Россией своей невестке Екатерине, как более способной к царской власти. В гвардии таковое мнение все разделяли и за Екатерину выступить были готовы; брат же Григорий особые резоны к сему предприятию имел, поскольку с Екатериной в близкой связи состоял.

После много чего об их связи навыдумывали, а дело было самое простое. Екатерина в браке была несчастна: муж её не любил. Чем она ему не угодила, понять невозможно, всё было при ней – и пригожа, и умна, и приветлива, и нрава доброго. Что ещё удивительнее – известно, как он перед немцами благоговел, а она ведь чистокровная немка была, к тому же, родня его дальняя, а вот, поди же ты, всё равно её не любил! В то же время слюбился он с Лизкой Воронцовой, которая решительно во всём Екатерине уступала: была толстой, нескладной, обрюзгшей, а после перенесённой оспы стала ещё некрасивее, потому что лицо её покрылось рубцами. Правы французы, когда говорят, что любовь есть насмешка Бога над людьми!..