Дыхание

Как часто, в жизни ошибаясь, теряем тех, кем дорожим.

Чужим понравиться стараясь, порой от ближнего бежим.

Возносим тех, кто нас не стоит, а самых верных предаем.

Кто нас так любит, обижаем, и сами извинений ждем.

Омар Хайям.

Часть I

Глава 1

Район Индустриального проспекта всегда вызывал у Вадима чувство какого-то беспокойства. Сейчас, в феврале, он смотрел на серые бетонные заборы, серый снег на обочине дороги, низкое свинцовое небо и опять ощущал это чувство. Сам он называл такое состояние «неспокухой». Вроде бы, нет повода для сильных переживаний, каких-то огорчений, ничего не надо долго и тягостно решать, как порой происходит. Но вдруг защемит, какой-то темной паклей в голове появится неясное беспокойство. Нельзя сказать, что это сильно тревожило Вадима, но на просторах интернета он как-то вычитал, что это состояние является проявлением так называемых «панических атак», а такие термины его немного пугали.

Водитель такси, неприметный мужичок с серым лицом («Какой-то он уставший, – отметил про себя Вадим») прошёлся по подбородку пальцами, как бы разминая его, и нажал клавишу на панели. В салон ворвался джингл радиостанции, и на фоне ухающих тревожных басов торопливо затараторил диктор: «По состоянию на сегодня число заболевших вирусом нового типа в городах центрального Китая составило более двух тысяч человек. Китайские власти предпринимают все меры для локализации очага инфекции. В очаги направлены военные медики, которые в ближайшее время приступят к монтажу модульных госпиталей…»

Мужичок скривился, произнёс раздражённо:

– Опять, ля, китаёзы чего-то мутят. Вечно какая-нибудь зараза у них там появляется. Птичий грипп, потом этот… свиной! Моржового еще не хватает!

За окном машины промелькнул синий забор строительной базы, у ворот яркими пятнами стояли оранжевые фургоны, внося своим апельсиновым цветом нотки оптимизма в вызывающие чувство опустошения и потерянности пейзажи питерской промзоны. Машина встала на поворот к крематорию, качнулся картонный ароматизатор на лобовом, потянуло сладко-цитрусовым. Вадим не любил искусственных, «синтетических», как он говорил, запахов. Внутри шевельнулось раздражение, перерастающее в легкую ломоту в теле, – так у него обычно бывало перед простудами. Сейчас это было не простудой, скорее, усталостью, перемешанной с наплывами «неспокухи». Ему пришлось рано просыпаться, лететь самолетом и теперь вот ехать по февральской хмари с ощущением тяжести на в душе. Такси остановилось. Вадим расплатился и зашагал к крематорию.

Здание крематория было похоже скорее на пансионат советской постройки: минимализм, еще не названный «скандинавским», сочетаемый с утилитарным конструктивизмом. У центрального входа стояло несколько групп людей в темных одеждах. Вадим отметил про себя заплаканные лица женщин. В воздухе пахло какой-то сыростью, и эта сырость, словно влажная вата, обволакивала лицо, забиралась под обшлага пальто.

«Да, сколько лет прожил в городе, а до этого места так и не добрался, – на ходу отметил Вадим, – не думал, даже не предполагал такого…надо же, Пашу хороним… Вот так, как и говорили мне, после тридцати пяти начинаешь считать первые потери…» Вадим потянул холодную ручку двери и вошёл внутрь. Он даже не подумал, что обманул себя, поскольку первые потери понёс много ранее, но это было совсем иное…

Он сразу заметил Сашу, который, отойдя к напольной вазе с сухими цветами, о чем-то сосредоточенно разговаривал по мобильному. Увидев брата, Саша широко и искренне улыбнулся, кому-то торопливо сказал в трубку: «Все-все, давай, на связи!» – и шагнул навстречу Вадиму. Подойдя близко-близко к Вадиму, Саша нагнул голову и коснулся лба брата своим лбом.

– Привет-привет, Вадик! – проговорил Саша негромко.

– Привет, Саш, как ты здесь? Давно? – Вадим посмотрел на группы людей вдоль стен.

– Да не, минут двадцать как приехал, – Саша тоже повернулся, рассматривая присутствующих.

Вадим посмотрел на Сашу. Сухощавый, чем-то неуловимо похожий на породистую гончую. Цепкий взгляд, губы время от времени сжимаются в жесткую горизонталь. Лицо не усталое – видно, что держит себя в форме. Вадим подумал: «Без излишеств брат у меня, как хорошая машина, готов рвануть. Знать бы еще, куда....» Темно-синий костюм хорошо сочетался с легким пальто серого, почти асфальтового, цвета, белая рубашка супрематически выглядывала из-под вишневого кашне. «Саша скорее похож на модного московского ресторатора или продюсера, чем на молодого политика», – подумал Вадим.

Сам он придерживался другого стиля в одежде. Как говорил его архангельский приятель Тимофей, Вадик придерживается одного «лука», – и радостно хохотал от собственного остроумия. Сам Вадим, задумываясь иногда о направлении своего стиля, определил его как «бизнес-кэжуал», смонтировав термины из названий колонок в мужских журналах. Ему нравились твидовые пиджаки Harris Tweed, хорошие кашемировые свитера Lora Piana, и, поддавшись волне «денимхедству», Вадим, что называется, «подсел» на джинсы японских производителей. Впрочем, он не сильно утруждался в погоне за брендом – просто надевал то, что ему нравилось. И это ему подходило.

Вадим стоял около брата, рассматривая людей, ждущих начала церемонии. Было видно, что присутствующие группируются компаниями, связанными какими-то общими делами. Вадим начал рассматривать лица. Он не считал себя великим физиогномистом, но всегда, когда оказывался в незнакомом месте, начинал анализировать лица людей. Ему вообще всегда было интересно оценивать лица, фигуры, размышлять про себя, кто человек по профессии, какая у него жизнь. Иногда Вадиму приходила мысль, что он в такие моменты похож на энтомолога. Как кузен Бенедикт в «Пятнадцатилетнем капитане», который в любой ситуации на природе не упускал случая порассматривать жучков-паучков.

Вадим отметил группу из нескольких мужчин и женщин, стоявших у стены под картиной с меланхоличным пейзажем. «Медики… или бывшие медики, врачи… Хотя бывших врачей, как и ментов, не бывает», – подумал Вадим. Лица были, как говорится, обезображены интеллектом, чувствовалось, что люди много лет занимались чем-то сложным, требующим умственных усилий. Такие лица Вадим распознавал сразу. Считывал, как говорил он сам. Избитая фраза «человека можно читать, как книгу» зачастую находила подтверждение в жизни.

Другие человеческие типажи привлекли внимание Вадима чем-то неуловимо знакомым. Тем, что он видел на протяжении последних десяти-двенадцати лет. «Новая буржуазия, скорее всего… госаппарат, как говорят в официальных сообщениях. Точно они», – думал Вадим, разглядывая нескольких мужчин в неброских, на первый взгляд, костюмах. Ему были знакомы такие костюмы: с расстояния просто тёмно-серая пара, пиджак и брюки, но когда подходишь ближе, то становится понятным высокий достаток их обладателя. Поездив по Европе, пожив в Италии и Франции, Вадим стал немного понимать в мужской моде и дорогие ткани он видел сразу. Считывал, как хороший сканер.

«Чиновники, точно они. Что связывало их с Пашкой?» – подумал Вадим. И, обернувшись, поискал глазами брата. Тот как раз что-то говорил мужчине явно «аппаратного» вида. Сашин слушатель немного снисходительно улыбался, было видно, что слушает он Сашу, словно делая тому одолжение.

Вадим хорошо знал такой тип людей. Вроде бы всегда на лице внимательность и нередко даже доброжелательность. Но всё это оболочка. Глаза выдают. Вадим называл такие глаза «рыбьими». Пустой и немного прозрачный взгляд. Иногда он кажется, рассеянным. Но нет, это не рассеянность, а скрытое равнодушие. Равнодушие и полное безразличие. Которые, впрочем, быстро сворачиваются, уступая место живейшему интересу и энтузиазму. Источник такого энтузиазма один – деньги. Лавэ. Вадим сотни, тысячи раз видел, как люди, которые служат защите государственных интересов и которые должны эти интересы соблюдать и контролировать их соблюдение другими, очень быстро забывали про свои обязанности. Как только в пространстве около них идея денег обретала чёткие контуры, они мгновенно преображались.

Вадим часто думал, как любой нормальный человек, о значении денег. Как идеи, скорее, как идеологии жизни. Конечно, занимаясь серьёзными делами, он, с ростом денежной массы, проходящей через его бизнес, стал как-то абстрактно относится к цифрам, ежедневно просматриваемых утром. Сначала на бумажных листках, с перечёркиваниями и обводками, потом, позднее, на экране ноутбука. И со временем он ясно понял, что деньги не самое главное у человека. Это не высшая ценность, не главный постулат. Конечно, после армии, занявшись продажами своего первого товара, а потом второго, третьего, сотого, Вадим ощущал сильный душевный подъём от того, что каждый день он увеличивал обороты своего дела. Сменить «восьмерку» на «немца» – это как наркотик. Почувствовав, что ты можешь и умеешь превратить малое в большое, ты уже не можешь остановиться.

Вот и теперь, как он понял, Саша разговаривал с одним из «аппаратчиков», как их отмаркировал Вадим. Саша, заметив взгляд Вадима, слегка коснулся рукой плеча собеседника, проговорил ещё пару фраз и направился к брату.

– Ты, я смотрю, весь такой на делах. Серьезный мэн, да? – Вадим говорил шутливо, не скрывая иронии.

– Ну, таким шуткам далеко за триста, как сейчас говорят. Да не, просто с человеком надо было обсудить одну тему, – Саша не смотрел в глаза, его взгляд был направлен в сторону последнего собеседника.

– Ты не забыл, зачем мы вообще здесь? Думаешь, Паше уже всё равно? Может, лучше подумаем о нём… Больше ведь ничего не будет. Как мы с ним, в детстве, вспомни. Ты вспомни…

– Вадик, не усугубляй. Понятно, что не праздник. Пашу жалко, нелепо так всё получилось. Самое ужасное в смерти не сам её факт, а неожиданность. Внезапность.

Вадим подумал, что Саша прав. Осознание смерти приходит к человеку в молодости. Когда ты полон сил и надежд на будущее, смерть кажется чем-то абстрактным и далёким. Потом оказываешься в сложной и противоречивой мешанине реальной жизни – не той, которая представлялась по книгам и фильмам в детстве, а той, что ждала всех нас у порога. Порога взросления. Вадим немного прищурился и начал рассматривать плитки пола, словно пытаясь сконцентрироваться.

-Здравствуй, Вадим, – услышал он голос совсем близко.

Вадим поднял голову и увидел Марину, жену Паши. Красивая шатенка с припухшим лицом и нервными губами немного вопросительно смотрела на него.

– Здравствуй, Марина… Мне так жаль, я …я не ожидал такого, конечно. Как ты? – Вадим немного растерялся. Он, конечно, про себя проговаривал слова, которые

произносят в таких ситуациях. Но всё же… такие ситуации зачастую неловки и вызывают определённый ступор.

– Хорошо, что ты приехал, Вадик… успел, – Марина словно выдавливала из себя слова. Глаза смотрели не на Вадима, а куда-то вбок.

–Да, Марина, успел. Впрочем, здравствуй, – Вадим попытался изобразить радость, но тут же подумал, что как-то глупо сейчас изображать оптимизм, – как дети, как они это все… пережили?

– Знаешь, как-то…, – Марина немного запнулась, словно подбирая слова внутри себя, – в общем, сам понимаешь это всё… Дети, похоже, не до конца это всё прочувствовали.

– Марина, мы с Сашей тебе поможем. Паша – наш самый близкий друг. Был… Мы же с детства, как единая команда, ты же знаешь. Сейчас всё это пройдёт, всё уляжется, и тогда надо дальше жить. Детей растить.

«Господи, какая банальность. Что я говорю, какие-то штампы. А как ещё, как выразить всё это?» – Вадим почувствовал досаду. Потом подумал, что главные слова Марине он скажет немного позже, когда эмоции улягутся.

– Вадик, потом поговорим, хорошо? Сейчас как-то не хочу, точнее не могу всё это проговаривать.

– Да, Марина, конечно, конечно же, мы поговорим.

Голос Марины начал дрожать – совсем немного, но Вадим это почуствовал. Рука нервно теребила край пиджака, пальцы то сжимались, то разжимались, часто-часто. Вадим слегка приобнял Марину, почувствовал на мгновение всё её горе.

– Ты только скажи, Марина, а как это всё, ну, произошло. Понимаю, подробности сейчас не время спрашивать. Но я хочу, нет, я должен знать, Марина! – Вадим выпалил, а потом понял, что сказал он это слишком резко, но ответ был нужен ему. Он вопросительно посмотрел в глаза Марины. На мгновение ему показалось, что там, в глубине женских глаз, как будто начала опускаться чёрная штора – но нет, показалось…

Марина вздохнула:

– Знаешь, тогда, в то утро, Паша был настроен на важный день. Он был сосредоточен, сказал мне, что будет после обеда, ближе к вечеру, встречаться с американцем. Говорил мне, что есть интересное предложение от инвесторов. Ну, люди хотели денег дать на его разработки, как-то я не поняла до конца всего этого… И Павлик говорил, что это очень важно для всей его работы. Он не любил говорить про это… про это всё, что это бизнес. Он всегда подчёркивал, что это его миссия. Скорее дело – дело всей жизни. Он очень любил заниматься этим, прямо готов был жить на производстве. А видишь как…Жизнь решила всё иначе. Вот как, как это… Я не понимаю…

– Американец? Хм, Павлик не рассказывал мне про него. Мы, конечно, полгода не так часто общались, как лет двадцать назад. Это понятно. Но порой созванивались, да куда уж там, мы не слушали друг друга, рады были просто слышать голоса…

– Да, американец. Ну, как американец. Его зовут Джерри. Он мальчиком с родителями уехал, пожил в Австрии, потом они в Штаты перебрались. Там он школу закончил, хорошее образование получил. Мне Павлик рассказывал, что этот Джерри очень энергичен и хваток. Ещё, помню, Паша смеялся, что все Стивы Джобсы и Гейтсы в Штатах быстро растут, что здесь, у нас, всё как-то вязко и бардачно, нет таких трамплинов, как там. Это он говорил применительно к бизнесу на научных разработках. Ну, ты же понимаешь, я филолог, я немного в другой теме. Может, поэтому я не очень-то доверяла Джерри… Чутьё, что ли?

Марина немного изменилась в лице – это Вадим буквально ощутил где-то внутри себя.

– Что, Марина, о чём ты? Какие-то проблемы были у Пашки?

Марина стала беззвучно плакать, словно смущаясь кого-то.

– Ладно, Вадик, потом, потом всё… Вы после прощания приезжайте в ресторан…там поминки… к нам, ко мне, то есть… теперь ко мне.

И Марина быстро отошла. Невзрачный мужичок в чёрном костюме, выйдя из двери в стене, объявил о начале церемонии прощания.

Вокруг Вадима сразу образовалась суета. Кто-то говорил, что родственникам надо встать ближе к гробу, остальным немного позади, в сторонке. Вадим встал немного сбоку, чтобы видеть вблизи стоящих. Рядом появился Саша. Наклонившись, спросил:

– Как дела, настроение ровное?

– О чём ты? Какое настроение? У меня оно последние два года перепадами. Сейчас вот ещё и Пашка…

Сейчас вот ещё и Пашка…

Невзрачный мужичок начал говорить. Вадим прислушался. Стандартные фразы, положенные при таком действе.

– Ты с Мариной говорил? В курсе непоняток по Паше? – Вадим посмотрел на брата.

– Да, знаю. Хотел с тобой это обсудить. Немного позже. Вот, идём, идём…попрощаемся.

Саша двинулся вслед за мужчинами в синих пальто. «Явно чиновники», – с небольшим раздражением подумал Вадим. Подошёл к гробу, подержался несколько секунд за край. «Паша, Паша… Паша Елизаров. Покойся с миром. Пусть Господь, если он там… на небесах ждёт тебя, оценит твои дела на нашей грешной Земле», – Вадим прикусил губу и отошёл.

Церемония закончилась. Люди выходили на улицу, в серый февраль. Вадим, запахнув пальто, стоял внизу, перед ступенями. Ждал Сашу. Наконец тот вышел, заканчивая попутно разговор по мобильному. Кивнул в сторону. Вадим посмотрел в сторону кивка брата. Там была парковка, на которой стояли все достижения европейского автопрома последних лет. Саша шёл немного впереди, к своей машине. Вадим посмотрел на чистые, матово блестящие ботинки брата. «Аккуратистом был, аккуратистом и остался», – подумал Вадим и на миг окунулся в воспоминания.

Он словно физически ощутил запах мокрых тряпок, мела и подгоревшей каши из столовой. Школа, Вадим – в шестом, Саша – в четвёртом. Жили просто, если не сказать бедновато. Отец военный, перевёлся в Ленинград, будучи майором. И остался, как говорили взрослые, чтобы «в папахе на пенсию уйти». Мать была врачом в районной поликлинике. Дали квартиру в новостройках, на юге города. Школа самая обычная, средняя. Контингент, как и бывало в таких заурядных школах, тоже не сильно выдающийся. Тогда, в стране Советов, не было жёсткого деления на бедных и богатых. Конечно, дети директоров ресторанов или секретарей райкома партии отличались от сверстников. У кого-то были новые кроссовки чешской фирмы «Цебо», редко «Адидас», кто-то щеголял в джинсах «Avis» или, что было очень круто, в «Rifle» и «Super Perris».

Но все эти бренды проскакивали мимо Саши и Вадима. Родители покупали брюки и свитера отечественного производства, не сильно баловали пацанов.

В общем, всё строго было, – подумал Вадим. – Саша донашивал вещи старшего брата. Точнее, конечно, тогда старались не употреблять слово «донашивал». Это было в порядке вещей в семьях с двумя или тремя детьми. Родители на зарплатах, а хороших иностранных кроссовок практически не было в государственной торговле. Хочешь и есть возможность – иди к фарцовщикам, готовь 150 рублей. Или можно было поехать в Ульянку на выходные и там, посреди поля, за станцией пригородных электричек, побродить по толкучке. Там продавали всё: кроссовки, джинсы, пластинки, кожаные куртки и норковые береты для женщин. Было интересно посмотреть на изобилие шмоток, которых практически не видели в серых залах советских магазинов.

Саша донашивал кеды Вадима. Старший брат изрядно уделал их за полтора года активной носки: всё лето бегал в них в лагере, а потом и в городе. Перешли они к Саше и стали физкультурными. Саша очень переживал из-за их затрапезного вида. В его классе несколько ребят ходили в новых кедах, привезённых загадочными моряками. У морских товарищей, в свою очередь, их и купили любящие родители. В общем, Саша чувствовал некую ущербность на занятиях по физкультуре. Как говорили, на уроках «физ-ры». И вот, видимо, услышав обсуждения пацанов в классе по поводу его кед, мальчик, задержавшись в раздевалке спортзала, оторвал подошву у одного тапка. И дома заявил, что подошва просто отвалилась на уроке. Мама, позвонив какой-то «тёте», на следующий день принесла «новые» кеды. Одного взгляда Саше хватило, чтобы понять, что обувь была ношена. Мама купила у завотделением в своей поликлинике кеды её сына, из которых он вырос. Отмыла и вручила Саше. Не помогло. Как запомнил Вадим, Саша даже побледнел. Он никогда не видел брата таким. Саша вначале молчал, потом его лицо исказила гримаса ярости и он с какой-то досадой швырнул кеды об стену в гостиной и убежал в комнату. Плакать. Мама молча ушла на кухню и закрыла за собой дверь. Вадик подошёл поближе к двери, прислушался и понял, что мать плачет. Конечно, он пристыдил Сашу, хотя и сам Вадик чувствовал некоторую досаду на родителей. Но так было. Так было…

Саша подошёл к маме часа через два после этого. Вадим не присутствовал при разговоре, но понял, что Саша говорил с мамой о важных вещах. Они разговаривали и плакали вместе. С того дня Саша изменился, больше Вадик не замечал таких вспышек. Саша словно узнал какую-то тайну взрослого мира. Вадик это понял позднее. Саша стал более спокойно относиться, если можно так сказать, к материальным благам. Никогда он больше не упрекал родителей и не устраивал им скандалов из-за одежды или игрушек. Но к свои вещам был аккуратен настолько, что их не стыдно было передать другим нуждающимся ребятам. Свою обувь он старательно чистил каждый день и не позволял себе ходить по улице в испачканных туфлях.

Вадим подошёл к машине брата. Саша нажал на брелок сигналки – солидная немецкая машина тихонько пикнула.

– Давай, залезай. На улице не май месяц, – Саша занял водительское сидение.

Вадим сел на пассажирское, рядом с братом. Саша, включив зажигание, некоторое время задумчиво смотрел перед собой.

– Как тебе мнительность Марины? Не кажется, что это какие-то женские подозрения? Так и фобии могут начаться после смерти Пашки.

Вадим, водя ладонью по кожаному сиденью, ответил не сразу:

– Не знаю… – Вадиму не хотелось сейчас, на ходу, что-то говорить обо всем этом. Тревожность опять тяжело зашевелилась где-то там, внутри груди. Глядя на Сашу, сказал:

– Знаешь, что-то я уже устал, давай там немного побудем, и потом на Грибанал, хорошо?

– Так и не решил ко мне? – Вадим молча покачал головой – Ну, дело твое, брат, – Саша немного скривился. – Ладно, едем.

…Наконец передача про сталилитейные производства закончилась, на бизнес-радиостанции начались трехминутные новости. Джингл, отбивка, и уверенный и быстрый дикторский голос начал:

–Теперь о ситуации с новым вирусом в Китае. Администрация города Ухань с завтрашнего дня закрывает все учебные заведения и общественные места. Пока что о карантине речи не идет, власти Китая еще раз подтвердили в официальном сообщении для информационных агентств, что эпидемия носит локальный характер и ситуация по распространению заболевания находится полностью под контролем государства.

Саша, глядя на серую полосу дороги, задумчиво произнёс:

– Как бы эта фигня не приползла в Россию. Как-то стрёмно слушать вот это всё. Идёт, вроде, по нарастающей. Хотя, с другой стороны, каждый год какая-то эпидемия гриппа. И как-то все эти гриппы нас не коснулись пока…

– Может, и пронесёт. Интересно, что Паша бы сказал по этому поводу? – Вадим смотрел в окно. Движение стало плотным, потом, выехав на набережную, Саша уверенно перестроился и, увеличив скорость, понёсся вдоль Невы.

Братья молчали. Саша тяжело вздохнул.

– Знаешь, предлагаю завтра встретиться. Ну, после обеда, на братский, так сказать, ужин… Как ты на это смотришь?

– Конечно, брат, давай пересечёмся. Сегодня как-то сумбурно всё, мысли вразброд. Надо завершить все эти, – Вадим немного замялся, – все эти действия и спокойно поговорить. Есть что обсудить, правда? – Вадим покосился на Сашу.

Брат молчал и смотрел на дорогу.

Машина остановилась на Лесном. «Что-то здесь было в советское время. Только что? А, туалет… потом в девяностых снесли, и вот что сделали», – Вадим смотрел на здание ресторана. Люди, которых он видел в крематории, заходили внутрь. Братья прошли к тяжёлым дверям и тоже вошли. Видимо, Марина с родителями арендовали весь ресторан, чтобы не было посторонних.

Столы стояли буквой «П». Сели, негромко переговариваясь. Братья оказались в ряду с мужчинами явно медицинских профессий, как подумал про них Вадим ещё в крематории.

Здесь процессом рулил другой мужчина, более представительный. Пузцо, лицо постаревшего римского консула, как подумал про себя Вадим. Невзначай он услышал, как справа «медик» сказал соседу, что этот «тамада», как окрестил его Вадим, какой-то чиновник из городского комитета здравоохранения. Вадим не прислушивался к речи организатора. Говорил он всё те же стандартные фразы, какие и положено говорить на таких мероприятиях. Выпивали. На столе стояли дорогие водка и коньяки. У женщин, как заметил Вадим, бутылки с очень приличным французским вином.

– Саш, пойду, выйду на крыльцо, как-то устал я от дороги и от этого вот… всего, – Вадим аккуратно поднялся и направился к выходу. Саша тоже встал и пошёл вслед за братом.

В ресторане было тепло и уютно, но, толкнув красивую дубовую дверь, Вадим попал в питерский февраль. Влага, казалось, висела вокруг плотным махровым месивом. Пахло дымком (от мангала, догадался Вадим) и немного по-деревенски – свежими берёзовыми дровами. Было немного странно ощущать эти запахи в огромном городе. Вадим немного отошёл от входа и остановился. Хотелось просто постоять, не думая ни о чём.

Позади послышался шум, Вадим обернулся и увидел, как из ресторанной двери выходит Саша с молодым мужчиной, примерно их сверстником. В нём было что-то неуловимо не местное, как обычно бывает у иностранцев. Вадим видел много европейцев, работающих или живущих в России, но это был другой случай. «Американец, – подумал Вадим, – наверное, тот, Джерри».

Саша, подойдя ближе, улыбнулся и, немного дотронувшись до локтя спутника, сказал:

– Вадик, позволь тебя познакомить. Это Джерри, деловой партнёр… нет, скорее хороший знакомый и потенциальный партнёр. Жаль, что всё так получилось… – Саша на минуту замолчал и, оборачиваясь к Джерри, произнёс: – Джерри, это мой брат Вадим, ты в курсе, наверно… Павлик, возможно, рассказывал, о нём.

Джерри улыбнулся Вадиму. Улыбка была искренней, как это умеют делать американцы. Вадим сначала удивлялся такому навыку граждан Соединённых Штатов, думал, что это фальшиво.