Легенда о Пиросмани
– Давай, Никала, не ленись, читай. А то опять буквы позабудешь.
И он, узнавая знакомые письмена, собирал их в слоги, а затем – и в целые слова:
№2 – угол ул. Армянский базар – 2-е ОБЩЕСТВО ВЗАИМНОГО КРЕДИТА
– ГОРОДСКОЙ ЛОМБАРД
– СТРАХОВОЕ ОБЩЕСТВО «ЯКОРЬ»
№2 – Булочная-кондитерская – И. П.Юзбашев
№2 – Винный склад – Егоров Егор Гаспарович
№2 – Маркозов И. М. – врач, хирург
№4 – Булочная-кондитерская – Карл Роллов
№4 – Егиазаров Иван Никитович – врач. Нервные болезни. Электролечение.
№4 (6) – Татевосян Тигран Матвеевич – врач, детские болезни
№6 – ГОРОДСКОЕ ОБЩЕСТВО ВЗАИМНОГО СТРАХОВАНИЯ
№6 – Тер-Никогосова Сусанна Ивановна – зубной врач
№6 – Апель Ольга Вильгельмовна – 3-я женская гимназия
№6 – ТИПОГРАФИЯ «ПЕЧАТНОЕ ДЕЛО» – Кохреидзе А. И.
№8 – М. А.Сундукян – Кабинет для чтения
№8 – И. Пфейфер – Бельгийское оконное стекло, домашние ледники. Склад.
№8 – Бакалея – братья Бостанджевы Казарос Нахапетович и Вагаршак Нахапетович
№8 – Агентства страховых обществ «ЭКВИТЕБЛЬ» и Товарищества «САЛАМАНДРА»
№8 – Винный магазин – Манучаров Георгий Кониевич
№8 – Георк-Бекян Т. И. – врач, глазные болезни
№8 – Степанов С. А. – зубной врач
№8 – Худабашьян И. В. – врач
№10 – Мелочная торговля – Арутюнов и Тамамшев
№10 – Худадов И. М. – Тифл. жел. дорожное уч-ще
№12 – «КУПЕЧЕСКИЕ НОМЕРА»
№12 – ТУРЕЦКОЕ КОНСУЛЬСТВО
№12 – Чайная – Товарищество «Губкин и Кузнецов»
№12 – Хатисов Иван Давидович – присяжный поверенный тифл. Окружного суда
№12 – Судаков Исидор Исаевич – Гор. уч-ще при Учительском институте
№14 – ЕГИАЗАРОВ Василий Сергеевич – Купец 1-й гильдии
№14 – Хизанова Софья Захаровна – акушерка
№14 – Вейс Исидор Леопольдович – посредническая контора
№16 – Тер-Ионисианц Я. Г. – присяжный поверенный
№16 – Арутинов и Тамамшев – мелочная торговля
№16 – Булочная-кондитерская – Саркисян А. А.
№18/2 – угол Лермонтова – ВАРТАНОВ Беглар Фомич – Купец 1-й гильдии. Сололакская дешевая столовая
№20 – АГЕНТСТВО РУССКОГО ОБЩЕСТВА ПАРОХОДСТВА И ТОРГОВЛИ – Сулханов С. Х.
№20 – Худабашев Исаак Вартанович – врач, женские болезни
№20 – Майсурянц
№20 – Хан-Агова А. М. – зубной врач
№24 – «МОСКОВСКОЕ» – страховое общество от огня
№24 – Мыкертьянц – врач, женские болезни
№26 – кн. Туманов Дмитрий Александрович
№28 – Абесологов Н. З.
№30 – Паповянц Александр Арт. – пом. прис. пов.
А потом они шли обратно, вдоль нечётных номеров Вельяминовской и Нико продолжал чеканить вслух, уже более уверенно и бегло, поглядывая то и дело на Анну и ожидая от неё похвалы:
№1 – Сараджева Е. И. – врач
№3 – Мучной магазин – Бродский Пейсах Исаакович
№3 – Торговля холстом – Гекелер И. Г.
№3 – Мухаринская Любовь Яковлевна – акушер и Мухаринский Арон Абрамович – внутренние и кожные болезни
№5 – АГЕНТСТВО ОБЩЕСТВА АЗОВСКОГО ПАРОХОДСТВА
№7 – УПРАВЛЕНИЕ ТИФЛИССКОГО ПОЛИЦЕЙМЕЙСТЕРА
№7 – ДОМ АГАБАБОВА
№7 – Типография Вартанова
№7 – Книжная торговля – Аветян Седрак Карапетович
№7 – Товарищество, «ГИР» – книги
№9 – Князь Бебутов В. Г.
№9 – ДОМ НАЗАРБЕКОВА – Тер-Григорянц А. С. – прис. пов.
№9 – Бакалея – Манвелов Вартан Мирзоевич
№9 – Винный склад – Исаев Аршак Егорович и Мирзоев Степан Иванович
№11 – ДОМ ГЕОРКОВА – 3-Я МУЖСКАЯ ГИМНАЗИЯ
№13 – Матинов Абгар Георгиевич – Купец
№13 – Самбегов Г. И. – Общ. вспом. нужд. уч-ся 3-й муж. гимназии
№13 – Арцруни Ваган Макарович – врач, ухо, горло, нос
№13 – Катанянц А. И. – врач
№15 – Тамамшева В. В.
№15 – Тер-Дагсанян – врач. Доктор медицины
№17 – ДОМ ХОДЖИМИНАСОВА
Прошло ещё какое-то время и вот уже Анна не скрывает своего восхищения от того, что: «Наш Никала прочитал все грузинские народные сказки, а сейчас, представляете, уже начал Библию читать!».
Но больше всего, как и раньше, Нико любил рисовать. И делал он это замечательно. Хотя, бывало, поверхностью для рисунка избирал он стену в комнате, да если бы только в своей! Изображения периодически появлялись также на стенах и окнах «святая святых» – огромной гостиной этого дома!
Здесь жизнь, спокойная и размеренная, шла своим чередом, никого не спрашивая, куда ей идти и где, на каких закоулках, поворачивать, чтобы идти дальше. Она текла в непрерывном ритме, несмотря на все противоречия и толчки, которые потрясали мир за порогом. Дети в доме подрастали, создавали семьи, у них появлялась своя детвора, и Никала, уже вовсе не мальчик, часто оставался за старшего, даря заботу новым домочадцам, рассказывая им сказки и забавляя их своими рисунками или сценками из увиденных им спектаклей. Но ему надо было устраивать и собственную жизнь, определяться с профессией, которая даст ему кусок хлеба. Ведь ему уже за двадцать, он – взрослый человек, мужчина…
Однажды Анна сообщила, что собирается пригласить на званый обед своего старого знакомого Башинджагяна – её ровесника и «настоящего художника».
– Представляешь, случайно встретила его на Вельяминовской улице. Он только вернулся из Петербурга, из Академии художеств. Покажем ему твои рисунки сегодня, Никала. Пусть скажет свое мнение…
Нико вздохнул, но ничего не ответил, лишь скромно смолчал. Он понимал, что пора было что-то делать со своей жизнью и с самим собой…
* * *– А по-французски ты тоже говоришь? – спросила шестилетняя Сона, дочь Анны, бросив на Никалу лукавый взгляд.
– Нет, Сона-джан. Только по-грузински и по-русски. И немного по-армянски. Садись за стол, буду учить тебя читать.
– А зачем мне уметь читать? – не унималась шаловливая девочка. – Когда я вырасту, стану богатым купцом. Пусть мне другие читают…
– Ты права! – согласился с ней Нико. – Купцу не обязательно уметь читать. Важнее – уметь считать. Но купцом ты не станешь…
– Это почему же? – спросила Сона с любопытством, понимая, что этот великовозрастный ребёнок – «наш Никала» – раскусил-таки её лукавство.
– А потому, Сона, что женщины купцами не бывают. Это мужское дело… коврами торговать…
– Ай молодец! – вмешалась Анна. – Как хорошо сказал! А ты, мамина красавица-джан, слушай нашего Никалу. Он плохого не посоветует!
– И никакая я не красавица, мама. Меня девочки с улицы вчера уродкой обозвали, – пожаловалась она и грустно взглянула на обоих – Анну и Нико. Она, говоря откровенно, писаной красавицей никогда не была, видимо, породой своей пошла в отца.
– Цавт танэм!39 А что красота, Сона-джан? – успокаивала её мать. – Красота – тьфу, хеч! Сегодня есть, завтра – её уже нету! Главное – ты умная. Вот научим тебя читать-писать и считать, посмотрим потом, у кого жизнь счастливее сложится, у тебя или у тех дурочек!
В этот момент в комнату шагнула Кеке в своём длинном, сильно приталенном платье из атласа зелёного цвета, с плотно облегающим лифом, отделанным бисером и золотой тесьмой. Пояс на её платье был из шёлковой ленты, а широкие его концы, богато расшитые золотом, спереди опускались почти до пола. На голове у Кеке – картонный ободок «чихти», обтянутый шёлковой тканью. Под ободком этим вуаль «лечаки» из тончайшей марли, закрывающая густые косы. Поверх головного убора, выходя из дома, она, женщина замужняя, накидывала большой шёлковый платок «багдади» или «чадри», в которые, отдавая дань традициям, закутывалась с головы до ног, оставляя открытым только лицо. А ноги её, длинные и стройные как у всего Калантаровского рода, включая престарелую и добрую душой Эпросине-ханум, оставленную в шулаверском имении в компании с нардами, были облачены в «коши» – туфли на высоком каблуке с загнутым вверх носком, без задников и из яркого бархата.
– А вот и наша Кеке явилась! – объявила Анна. – Где ты ходишь столько, сестра?
– На Мейдан ходила. Курицу хотела купить большую, – объяснила эта «законодательница моды», сверкая неизменными своими украшениями из бриллиантов на ушах, шее и тонких пальцах. – Да вот, кажется, вместо курицы мне петуха старого продали. Торгаш хитрющим оказался. Говорил сладкими речами:
– «Эй, красавица, мимо моих кур не проходи. Что хочешь из них выйдет – чахохбили, шкмерули или отменный сациви».
А я – ему:
– «Твоя курица больше похожа на петуха голландского».
– «Э-э-э, почему так говоришь, красавица? Какой еще петух? Обижаешь честного человека. Не хорошо это!»
– «А почему тогда у твоей курицы гребешок на голове?! И такие пёстрые перья!»
– «Не понимаешь, что ли? Это же модница-курица! Любит украшения. Как ты…»
– Ничего, – утешала её спокойная и рассудительная Анна. – Из старого петуха тоже можно сациви вкусное сварить. Главное, чтоб орехи были жирные, да сунели40 хорошие… Уверена, что Башинджагяну понравится. Не ел он настоящий сациви с тех пор, как покинул Тифлис. Откуда будут в Петербурге сунели?
Ближе к вечеру бронзовый колокольчик у парадной двери возвестил о приходе гостя. Чёрный костюм, красивые волосы, борода и усы, и, что особенно бросалось в глаза – это глубокий и задумчивый взгляд. Молодой человек скромно вошёл в дом и коротко представился, при этом галантно кивнув и протянув для рукопожатия свою крепкую ладонь с красивыми пальцами:
– Геворг Башинджагян. Художник.
– Очень приятно… А я – Нико Пиросманашвили.
До начала обеда Анна постаралась создать уют, располагающий к доверительной беседе и пониманию, во время которой, неспешной и приятной, выяснилось, что они, Геворг и Нико, оказались земляками. Тот родился в Сигнахи, в той же Кахетии, где и находится Мирзаани, родное село Нико. Что рос он в бедной, но образованной семье, и рано осиротел, взяв на себя заботу о братьях и сёстрах. С четырнадцати лет служил писцом в канцелярии мирового судьи, где его держали за красивый почерк, а также писал вывески для местных лавочников, получая двадцать копеек за каждую. И разница в возрасте между ним и Нико всего-то небольшая – Геворг был старше на пять лет. Но многого успел достичь! Сначала учился в уездном училище, затем в Рисовальной школе при Кавказском обществе поощрения изящных искусств в Тифлисе. А потом поступил в Императорскую Академию Художеств в Петербурге, где учился в пейзажном классе у известного живописца Клодта и был награжден серебряной медалью за картину «Берёзовая роща». Одновременно он посещал мастерскую самого Айвазовского и пользовался его советами. А после окончания учёбы Геворг отправился в путешествие по Закавказью, пройдя пешком всю Грузию и Армению, и сочиняя рассказы о повседневной жизни грузин и армян. Он также серьёзно увлёкся собиранием песен ашуга41 Саят-Новы. Превосходно зная грузинскую литературную классику, он переводил на армянский язык стихи Акакия Церетели. А потом и вовсе уехал в Европу, посетив Италию, в частности Флоренцию, Венецию, Рим, Неаполь, где воочию познакомился с искусством итальянских мастеров живописи.
– А как давно вы рисуете? – спросил Башинджагян, с интересом изучая рисунки Нико.
– С самого рождения, – вставила Кеке. – Вот вам крест! – все засмеялись этой шутке.
– С раннего возраста, лет этак с пяти, наверное, – поправила сестру Анна. – Да, Никала? – тот тихо кивнул. – Он разрисовал все стены нашего дома, все окна, и, если бы ты поднялся на нашу большую крышу, ты и шагу бы ступить не смог – там повсюду рисунки нашего Никалы. А ты, Геворг-джан, когда начал рисовать?
– Да вот тоже пристрастился с раннего детства. Однажды, помню, на стене дома, у дверей, изобразил вешалку. И гости, которые пришли к отцу, приняли гвозди за настоящие. Пытались повесить на них верхнюю одежду и головные уборы и очень удивлялись тому, что их вещи падали на пол…
– А как вы попали в рисовальную школу? – рискнул поинтересоваться Нико. Он, казалось, уже не робел от присутствия незнакомого человека в их доме.
– В Сигнахи, по соседству с нами, жила семья уездного начальника Эраста Челокаева, а я дружил с их сыном Митей. Однажды тот стащил мой акварельный рисунок, который попал на глаза Орловскому губернскому чиновнику, гостившему у Челокаева, и он, как мне потом сказали, «разглядел талант» и помог с поступлением в школу… А у вас, юноша, – он посмотрел на Нико, – несомненно, самобытное дарование и вам непременно надо учиться. Можно обратиться в ту же самую школу, которую удалось закончить мне. Она на Арсенальной улице. Я бы мог отвезти вас туда, Нико, но мне завтра утром уезжать в Швейцарию…
– Милости прошу в гостиную! – в кабинет заглянула Кеке. На её щеках горел яркий румянец. – Обед на столе. Приятного аппетита!
В гостиной на большом овальном столе уже красовались изысканные грузинские блюда вперемешку с зеленью, овощами и фруктами! Здесь были острый суп-харчо с чесноком и нежной говядиной, поданный в дымящихся горшочках, красное лобио, бастурма.
– Угощайся, Геворг-джан! Не стесняйся! Будь как дома!
Художник повёл над харчо носом, восхитительный запах блюда взмыл к его ноздрям, и он поднял глаза к потолку, выражая своё наслаждение ароматом. Все дружно застучали ложками, хваля этот чудесный суп и говядину на косточке, общались, смеялись. А, опустошив горшочки, стали элегантно промокать рты кончиком кружевной салфетки. Нико успел заметить, как это делает их гость – интеллигентно и благовоспитанно. Сказывалось долгое пребывание в столице Российской империи. Он, Нико, уже ни о какой еде и думать не хотел после изумительно вкусного и сытного харчо, но сидящих за столом ожидало продолжение трапезы. И всё бы хорошо, да вот только Сона, как всегда, капризничала, отказываясь есть.
– Моя девочка, ты почему руки не помыла перед обедом?
– Не хочу есть! Я не голодная…
– Ай ахчик-джан, что хочешь? Чем тебе угодить, княгиня наша «блага-вер-ная»? – нервничала Кеке, потихоньку теряя терпение и обрушив свой гнев на непослушную племянницу, а та всё продолжала упрямиться, уставившись в окно. Похоже, ей нравилось, что взоры присутствующих были прикованы к её важной персоне.
– Что хочешь делай тогда! Живи как хочешь! Не подойду к тебе больше, не обниму, не поцелую, не назову «бала-джан»! Захочешь напиться – вот Кура… Захочешь купаться – вот Кура…
Ох, и любила же она проводить воспитательные беседы с хитрющей и смекалистой девочкой! Однако, всегда держала себя в руках, никогда не позволяла себе её шлёпнуть. Поругать – да! Но не шлёпнуть!
И, наконец, вот он – холодный «сациви» – прямо со льда, с кусочками отварной курицы или, точнее, петуха, купленного сегодня на Мейдане, и утопающего сейчас в густом ореховом соусе с янтарными капельками масла и мелко нарезанной зеленью киндзы на поверхности. Его подали с горячим «гоми» – кукурузной кашей.
– Какое сациви готовит наша Анна! – хвалилась Кеке, посматривая на Геворга. – Поэма, а не сациви! Не раскроешь своего секрета, сестра-джан, если очень попросим?
– Никакого секрета у меня нет, – скромно отвечала Анна. – Орехи не экономлю. К соусу добавляю пару столовых ложек винного уксуса, потом тщательно всё перемешиваю, даю разок вскипеть и ставлю на холод для загустения…
– Иф-иф-иф! – восклицала её сестра. – Сациви удалось на славу! Пальчики оближешь, и язык проглотишь! Объедение, а не блюдо!
А на десерт на накрахмаленной скатерти стола появились «пеламуши» и армянская гата – выпечка со сладкой начинкой «хориз»…
* * *Быстро опустился вечер. В домах зажигались огоньки. Со стороны Мтацминдской церкви доносились удары колокола. Их глухой тоскливый звон рассыпался в отсыревшем воздухе. Гость, пожав всем руки и поблагодарив за тёплый приём и вкусный обед, попрощался с гостеприимными хозяевами и ещё раз пожелал Нико удачи.
Сам же Нико долго не мог уснуть той ночью, ворочаясь в постели с боку на бок. Ему не давали покоя слова Башинджагяна. И, на следующее утро, он, набравшись храбрости, отнёс свои рисунки на Арсенальную улицу… Когда он подошёл к серому зданию школы, его встретили недруги. Его собственные недруги: полная неуверенность, тревожные сомнения, страх перед переменами и НЕРЕШИТЕЛЬНОСТЬ. Этот последний его враг оказался сильнее трёх предыдущих. Он, обратившись тяжёлыми кандалами на ногах, не давал Нико сделать и шагу. Сомнения его переросли в мелкую, противную дрожь, поселившуюся в руках и безжалостно сотрясавшую сейчас всё тело… В странной задумчивости он потоптался на месте, у порога школы, оглядываясь по сторонам, словно взглядом ища кого-то, кто подтолкнул бы его. И, не дождавшись никого, повернул назад, к дому, милому дому, успокаивая себя тем, что «ещё не готов» к переменам.
* * *Вскорости большое семейство Калантаровых встречало свою дочь. Приехала сестра Анны и Кеке – Элизабед. Бедняжка! Она, похоронив мужа в Баку, вернулась в родной дом на Садовой вместе с маленьким своим сынишкой Солико.
Нико не виделся с ней почти десять лет. И, любуясь ею, изменившейся до неузнаваемости, похорошевшей, с короткими милыми локонами живописных волос, закрывавших виски, в современном европейском наряде, он дивился тому, что была она теперь совершенно непохожей на ту девочку, рядом с которой он провел беззаботное детство. Она стала красивой и элегантной, а её манеры, внешность, лицо и выражение глаз говорили о том, что перед ним – истинная аристократка!
Сердце его внезапно дрогнуло. Он вспомнил о том, как ещё тогда, в детстве, испытывал к ней особую симпатию за её мягкость и кротость, добродушие и приветливость. И вот – она здесь, сидит перед ним, заботливо гладя послушного сына по голове, и тихо, но так увлекательно, рассказывает о жизни людей в Баку. О своей жизни. О сыне.
В голосе её было столько достоинства, столько теплоты, что Нико почудилось, словно с ним говорит его мать. Слова её лились как полноводные реки, размеренно и мудро, неся в себе удивительно притягательную силу. По его телу пробежал трепет, а от её искренней улыбки едва не подкосились колени. Он был повергнут в смятение странным, внезапно нахлынувшим чувством, будучи не в силах объяснить и самому себе, что оно значило. Никогда ранее он такого не испытывал. Хотя нет… однажды что-то подобное с ним случилось. Было это в далёком детстве, ещё в Мирзаани, когда он, гуляя по селу, случайно встретил маленькую девочку с воздушным шаром. Вот бы вспомнить, как её звали! Кажется, Иамзэ… И вот это волнительное ощущение вновь посетило его, оно не поддается никакому словесному описанию, лишь напоминает состояние восторженной влюблённости, выход в мир, к солнцу, и радостное предвкушение чего-то нового, прекрасного, и доселе неизведанного…
А Элизабед заметила, что милый робкий мальчик с наивными глазами превратился в молодого мужчину, стройного и румяного. Научился читать и писать, хотя и делает это с ошибками, и более или менее правильно излагать свои мысли. Это были единственные изменения, которые пришли к нему со временем. В остальном же – Никала остался ровным счётом таким, каким она его помнит. Добрым, простосердечным, застенчивым и совершенно несамостоятельным РЕБЁНКОМ; он так же сиял нетронутостью своей души, наполненной возвышенными устремлениями.
Мудрая женщина видела в этом юноше беспомощность, его неготовность для борьбы за существование. И, сердечно желая помочь другу детства, она стала подыскивать настоящих художников, которые, несомненно, согласились бы за плату заниматься с Никалой живописью. Но этому, как видно, не было суждено сбыться. У Нико неизменно находились отговорки. Хотя, как-то вдруг он сообщил, что хотел бы поучиться ремеслу, и Элизабед с превеликой радостью отвела его к своему старому знакомому, хозяину типографии, расположенной на Михайловской улице. Старый еврей, придирчиво рассмотрев Нико поверх своих роговых очков, сообщил, что ремесло типографа хорошо кормит, да и заказов, мол, у них много. А само занятие связано с чтением, картинками, требует ума и усидчивости. Трудиться придётся, порой, день и ночь. Нико поначалу согласился, но проработав у старого еврея лишь короткое время, он вернулся в дом, объяснив, что типографское дело не пришлось ему по душе. Не мог же он признаться, что, на самом деле, он страшно скучал по Элизабед и не мог больше ни дня выносить разлуки с ней!
Одолеваемый влюблённостью и одновременно той скрытой опасностью, каковую она в себе таила, он, вставая по утрам с постели, начинал стыдиться своей страсти и сокровенных мыслей, пережитых в ночную бессонницу! Никогда не умел он говорить о нежных чувствах, всё боялся, что засмеют его. И сейчас старался не тешить себя грёзами. Однако, одно обстоятельство упрямо подталкивало его к действиям: он замечал, что с появлением Элизабед, в их шумном доме всё чаще стали собираться молодые люди – высокородные грузинские и армянские аристократы и богатые коммерсанты, – которые, Нико был в этом уверен, поглядывали на Элизабед с интересом и галантно оказывали ей знаки внимания. Она же, будучи женщиной благовоспитанной, не отвергала их в резкой форме. И робкая надежда, поселившаяся в нём – единственное, чем он располагал, – заставляла его спешить. Теперь он старался найти любой предлог для более частого общения с ней. Игра в нарды, например! А что? Очень даже «умное и достойное занятие», как поговаривала старая Эпросине-ханум. А однажды он предложил нарисовать её портрет. Она с удовольствием согласилась ему позировать в гостиной, и он стал её рисовать, а потом вдруг нещадно уничтожал нарисованное. Снова рисовал – и вновь уничтожал с одной единственной целью – любой ценой удержать её подольше рядом с собой… Следующим робким шагом с его стороны было попросить у неё разрешение прийти для общения в её апартаменты, поскольку гостиная в тот вечер была занята деловыми людьми…
…Головинский проспект наполнен нарядной, богатой и весёлой публикой. В здешних цветочных магазинах элегантные дамы в широких шляпах, внешне напоминающих корзины, перебирают дары флоры в соломенных корзинах, лёгких, как сами шляпки. Нико, покопавшись в кармане и вытащив оттуда немного денег, покупает одну-единственную красную розу, недавно распустившуюся и благоухающую влагой. Затем он стремглав мчится в дом, ведь он совсем близко, прижимая цветок к груди, при этом многократно ранит пальцы его острыми шипами.
– Это тебе, Элизабед! – изрёк он, запыхавшись, у самой двери, и протянул ей цветок. – Не хотел с пустыми руками приходить.
Она искренне поблагодарила и позволила ему войти. Он несмело ступил в комнату и огляделся по сторонам. Уже пятнадцать лет он живёт в этом гостеприимном и ставшем ему родным доме Калантаровых, но эта дверь для него открывается впервые. Идеальное убранство покоев дышало богатством. Здесь пахло старинной мебелью, лаком и добротным дубом на полу, покрытом большим турецким ковром. На стенах, обитых тёмно-красным атласом с золотыми узорами, висели картины. В середине комнаты стояли овальный стол и стулья, чьи резные ножки были выполнены в виде лап животных. А в углу, у широкого окна, обитал кабинетный рояль из красного дерева с двусвечниками. Так вот значит откуда шли завораживавшие его душу звуки чарующей музыки, порой тревожной и печальной, но чаще – волнующей и чувственной!
Нечаянно его взгляд остановился на толстой старинной книге, лежавшей на столе и раскрытой приблизительно посередине. И правая его рука сама собой потянулась к увесистому тому.
– Что это, Элизабед? – робко поинтересовался он.
– А ты сам прочитай название, Нико, – предложила она. – Ты ведь недурно читаешь. – и молодой мужчина, боязливо положив руку на правую сторону открытой книги, осторожно взглянул на её мягкую кожаную обложку.
– Шо-та Рус-та-ве-ли. «Ви-тязь в тигровой шку-ре», – медленно и почти шёпотом прочитал он и поднял на Элизабед свои задумчивые и наивные, почти детские, глаза. В них таились неподдельное удивление и вопрос.
– Да, это Шота Руставели, – ответила она, бережно поглаживая рукой огромный фолиант в дорогом переплёте с медными застёжками. – Любимая книга грузинского народа, сокровищница его вековой мудрости, и непревзойденный шедевр поэзии. – а завидев его сосредоточенный взгляд, спросила:
– Ты об этом что-нибудь слышал?
– Слышал… но очень мало. – он стоял смущённо, словно поражённый громом, стесняясь взглянуть ей в лицо. И, неуверенно опустив голову, он видел сейчас, как ткань дорогого шелкового платья повторяет очертания её длинных точёных ног. Ей же, женщине просвещённой и умной, было очевидно происхождение этого чувства. Ведь Нико явно стыдился своей малограмотности. Однако, всего через миг, заметив на её лице очаровательный румянец, он смог пересилить себя и попросил:
– Ты ведь расскажешь мне о Руставели, Элизабед?
– Конечно расскажу, Никала. А ты… ты не стыдись учиться. Понимаешь? Лучше узнать о чём-то позже, чем никогда. Ну, а теперь садись-ка ты на этот диван и слушай…
* * *История эта произошла около семи столетий назад. Тогда, вблизи от Кутаиси, на высокой горе, царь Давид Строитель построил Гелатский монастырь. И основал там академию – центр античной философии. Много учёных и философов преподавали в ней. Здесь, в качестве лучшего ученика, и появился семнадцатилетний Шота Руставели.