– Вот и все, сладкая. Поехали домой. Отмечать и трахаться.
Глава 1
Сицилия. Палермо… 1995 год.
Любовь нежна? Она груба и зла. И колется, и жжется, как терновник
(с) Шекспир. Ромео и Джульетта
Сквозь время, сквозь грани реальности
В вечных сумерках, в темноте
Без понятий о мерах нормальности
Бесполезных надежд пустоте
Через пропасть и расстояния
Босиком по стеклу, к мечте
Очень тонкой, невидимой ниточкой
Пришиваю себя к тебе....
Ульяна Соболева
– Юлия, у нас гости.
– Я сейчас спущусь, пап! Пару минут! Ма меня причесывает! – крикнула по-русски и с удовольствием посмотрела в зеркало. Ма, МамИ, МамИтта – пухлая черная гувернантка, я знала ее с рождения и не помнила себя без нее. Только Ма умела варить вкусную манную кашу и заплетать мне «колоски». Мами шила кукол, вязала зайцев и жила с нами. Мы все ее очень любили. За Ма я могла поколотить кого угодно и даже выцарапать глаза. Она самая любимая, и меня обожает. Нет, не за папины деньги, не потому что ей больше негде жить. А любит, потому что любит, и все. Она приехала в Италию вместе с родителями из Бруклина много лет назад. Мне никто не рассказывает, откуда Ма появилась, но на ее руках, ногах и спине есть бежевые шрамы. Она их прячет, но я все равно видела. Кто-то ее очень сильно обижал. Когда мы молимся по воскресеньям, Ма всегда благодарит мою маму и называет ее ангелом. И еще она говорит, что когда-то мои родители жили в другой стране… а потом сбежали оттуда в Америку. В той стране папу держали в тюрьме, и в той стране умерли мои сестра и брат от какой-то ужасной болезни. Но это секрет, и, если я расскажу кому-то, родители очень обидятся на Ма.
– Дон Альфонсо приехал с женой и сыновьями!
– Вернулись из Нью-Йорка? И сразу к тебе? Какая честь!
В голосе мамы недовольные нотки, и я начинаю прислушиваться.
– Вернулись. Не забывай, кто такой дон Альфонсо и насколько я дорожу нашей дружбой. Давай, подгони Анну, пусть накрывает на стол.
– Я знаю, кто он такой, Миша. И именно потому что я это знаю… мне бы не хотелось такой тесной дружбы.
– Эта дружба залог всего для нас. И я больше не намерен обсуждать это с тобой.
– Знай свое место, женщина?
– Надя! – в голосе отца металлические нотки.
– Любимые блинчики Альфонсо с красной икрой уже готовы.
– Вот и чудненько, и позаботься, чтоб дети нам не мешали, когда мы уйдем в кабинет.
Понятно, маме этот Альфонсо не нравится, а у папы с ним какие-то дела, и этот Альфонсо важная шишка. Отец сказал, он с сыновьями? Интересно, папа действительно думает, что я стану развлекать каких-то мальчишек? Словно в ответ на мои мысли отец заглянул в мою комнату:
– Юлия! – строго сказал он. – Ты вторая хозяйка дома. Будь гостеприимной и без своих выкрутасов! Поняла?!
Когда отец ушел, я посмотрела через зеркало на Ма.
– Противные ди Мартелли! Как я их терпеть не могу!
– Вы их ни разу не видели!
– Из-за них мне нельзя играть на заднем дворе! Пусть катятся в свою Америку!
– Маленькой синьорите не пристало так себя вести! Гости отца – это святое. Вот если бы я своему отцу так сказала…
– Он бы отшлепал тебя по заднице?
Представила себе, как колыхается зад толстухи Ма, и засмеялась.
– Верно! Жаль, ваш этого не делает!
Я фыркнула и тут же ойкнула, когда Ма потуже затянула колоски, вплела в них ленты.
– Чудные у вас волосы. Похожи на свежий мед и пахнут мятой. Мой отец говорил, что нет ничего красивее цвета пчелиных сот. А мой отец знал толк в настоящей красоте, уж поверьте.
– Маааа! Ну хватит! Я не маленькая! Расплети эти ужасные косы!
– Нельзя ходить патлатой!
– Не патлатой! Обрезать их надо! Ненавижу расчесываться! Вот у Даны Торичелли «карэ»! И ей очень идет!
– Вот еще! Синьор Микель обожает ваши волосы!
– А я ненавижу!
Я стащила ленты и тряхнула волосами, которые доставали мне ниже ягодиц. Непослушные, буйные, вечно спутанные коричнево-рыжие космы.
– Дайте соберу сзади заколкой. Да стойте же вы! Что за упрямая девчонка!
– И я надену штаны!
– Ни за что! Только платье!
– Штаны!
– Я сказала, платье, или никакого шоколадного крема с остатков на кухне!
Надула губы. А Ма надула свои в ответ и уперла руки в толстые бока. Полосатый фартук грозно вздулся на огромной груди, и вышитая на нем желтая рожица теперь выглядела не улыбающейся, а злой. Это означало, что спорить бесполезно. Я тяжело вздохнула.
