Мистическая Якутия. Рассказы и повести
Как я её помню, она постоянно курила. Курить она начала в детстве. Сидят мужики у стола, лясы точат, трубки покуривают, чаи распивают:
– Ну-ка, Мотя, прикури-кась трубочку! – просят они девочку, чтобы от серьёзной беседы не отвлекаться.
Маленькая Мотя берёт трубку, подходит к камельку, – это такое подобие печки или очага с открытым огнём в старинных якутских жилищах, подбирает щипцами уголёк и прикуривает. А мужики ей даже спасибо не говорят. Ну, тёмный народ, чего уж там. И народ тёмный, и в жилище темно, – только свет от огня камелька или от лучины. Никаких электрических лампочек от Ильича, не то что свечей парафиновых.
Проблемы со светом в этой деревне были всегда. Но люди к этому, видать, с издревле привыкли, до сих пор не ропщут. Мне было лет двенадцать, когда я гостил у тётушки на летних каникулах. И как-то вечером, во время ужина, отключился свет. Зажгли свечи, доужинали, тётя Мотя закурила беломорину, стали разговоры разговаривать о том, о сём. И как то плавно наши речи на страшилки перешли. Обстановка к этому вроде бы вполне располагает: за окном темно, свечи горят, за печкой страшно, волосы на голове шевелятся. Хорошо!
Тётя Мотя поулыбалась детским россказням, прикурила следующую, и стала свою историю рассказывать:
– Давно это было, я тогда совсем маленькой была, вот как сейчас Андрюшка, наверное. Пошла я в тайгу смородину собирать. А смородина это такое дело, – либо её совсем мало, либо очень много. Когда мало, по одной ягодке общипываешь, и долго это собирательство происходит, нудно. А когда много, так прямо хоть гроздьями снимай, это уже гораздо веселее, и быстро происходит. Вот только место нужно соответствующее найти, где эта самая «плантация» смородиновая находится. Вот я и нашла такое место, правда исходила по тайге много километров, устала. Малость отдохнула и стала собирать.
А кругом тишина, ни ветерка, ни дуновения, только комарики звенят да мои шлепки раздаются. И причём любое движение вокруг сразу заметно, если только не со спины конечно. Вот веточка сбоку на сосне дёрнулась, это значит рябчик или другая какая птичка на неё села. Кустики шевельнулись, стало быть, зайчик пробежал, или ожиревший глухарь по своим делам куда шмыгнул. Так что ежели живность не шевелится, так ты её и не увидишь никогда. Даже если рядом пройдешь, не заметишь. Ну, бурундук там, к примеру, или белка, так они, собственно, никому и не нужны, вот и не прячутся. Поглазеют на тебя с любопытством, да и дальше куда стругнут.
Собираю я, значит, смородину и не нарадуюсь, как это я нашла такое место хорошее. Два ведра у меня было – цинковое и медное. Одно ведро я сразу же, за полчаса насобирала до краёв, начала второе набирать. И вдруг…
Вдруг тётя Мотя остановилась, из коробки очередную папиросину стала вытряхивать. Все дети дружно стали нашаривать на столе спички, кто-то схватил подсвечник:
– Ну что…
– Что дальше-то, тёть Моть!?
Мотя прикурила от горящей свечи. А держит она папиросу особым образом: указательным и большим пальцами за мундштук и сжатой ладонью к себе, сама папироска при этом вверх торчит.
– Ну, вот… собираю я, значит… – пыфф… пыфф… – это место знаете где находится?
– Ну-у, тёть Моть…
– Что? – Мотя делает вид, что не поймёт о чём речь, – что – «что»?
– Что дальше-то было?
– А… вот, собрала я, значит, ведро и второе начала. И вдруг вижу боковым зрением справа от меня вроде есть кто-то, движение какое-то, и, причём очень, так скажем, большой объект беззвучно шевелится. И вот как стояла я, пригнувшись и с вытянутой рукой, так голову и повернула в ту сторону. И непонятно стало – то ли страшно, то ли удивилась, не помню. Только в этом положении и застыла, стою, не двигаюсь.
Вижу я всадника на белой лошади, примерно шагах в десяти от меня. Сидит всадник в серебряном седле, прямо перед собой смотрит, лошадь гривой мотает, густым хвостом комаров отгоняет, и идёт не спеша мимо меня. Под копытами трава сминается, веточки ломаются, а звука то не слышно! Тишина, только комарики позванивают.
Ну вот, оцепенела вся, стою в этой позе и не шевелюсь…
Теперь тёте Моте приспичило чайку попить. Взяла свою чашку, несколько рук сразу же протянулись к кранику самовара, я, конечно же, всех опередил, уже краник открываю:
– Дальше-то, дальше что было?
Кто-то из сестёр уже сахарок подкладывает, кто-то из братьев заварку льёт, от нетерпения чуть ли не мимо чашки.
– Ну, что дальше… всё бы ничего, всадник как всадник, лошадь обыкновенная. Только вот звуков они никаких не издают, и сбруя на лошади, и одежда на всаднике старинные какие-то. В древности у воинов такое было: на голове у мужчины шлем железный, кольчуга, всякие железные налокотники, наколенники, за спиной колчан с луком и со стрелами, к седлу маленький щит и меч приторочены. На поясе нож огромный висит. Сбруя у лошади, помню, очень красивая была.
Вот так тихо они мимо меня и прошли, только ветки на соснах и качнулись. Когда скрылись из виду, с меня оцепенение и сошло. Побежала я в деревню со всех ног, да так быстро, никогда так ни до того, ни после, не бегала. Наверное, все рекорды по району побила. Только дома поняла, что вёдра там, у смородиновых кустов оставила.
Начали взрослые меня ругать за вёдра, так я и объяснила старикам: так, мол, и так: видела, перепужалась, завтра принесу. Только одна я туда не пойду.
Старики, кстати, в ситуацию сразу вникли. В древности в тех местах междоусобные войны были, и раз в сто лет кто-нибудь, бывает, и видит этого всадника. Откуда он, и что он есть такое, – никто не знает. Но вреда, по крайней мере, ещё никому не приносил. Так что, говорят, девка, смело можешь идти за вёдрами, ещё лет с сотню этот всадник там больше не появится.
А через несколько дней война началась…
– Тёть Моть, пошли завтра за смородиной! – Загорелись дети.
– А чего ж не пойти? – Отвечает, улыбнувшись, Мотя, – сто лет ещё не прошло, чего нам бояться-то… давайте-ка спать в таком разе, утром рано вставать, хоть какая польза от вас, архаровцев, будет.
Наследник
Священники не живут на небесах. Они живут здесь, с нами, на земле. У них есть родственники, родители, братья, сестры. Как и все, они, рано или поздно теряют родителей, и часто встает вопрос о разделе наследства.
Родная мать бросила его в младенческом возрасте, скрылась в неизвестном направлении. Родному отцу пришлось через суд усыновить его. В возрасте около трех лет у Максима появилась мачеха, которую он принял всею своей чистой душой. В возрасте десяти лет на свет появился братишка Борис. И все было бы хорошо, но однажды Максим стал невольным свидетелем – мачеха изменила отцу. Отец ничего не узнал, мачеха до конца своей жизни пребывала в уверенности, что и Максим ни о чем не догадывается. Через несколько месяцев отец умер от продолжительной болезни, он был инвалидом войны. Крайнюю холодность и замкнутость Максима мачеха отнесла к смерти своего мужа, его отца. Теплые отношения с мачехой остались в прошлом, любовь и матери и Максима сосредоточилась на маленьком Борисе.
Повзрослев, братья обзавелись семьями, появились дети. Максим долго не мог простить мачеху, и все держал тайну в себе. Но, по крайней мере, по прошествии многих лет худо-бедно стал с ней общаться. Перипетии трудной и сложной жизни привели Максима к Богу. Став священником предлагал мачехе принять святое крещение, но она отказывалась.
Пришел срок, и мачеха ушла из жизни. Братья похоронили ее достойно. Примерно через неделю после похорон Максиму приснился сон: мачеха находилась будто в своей в квартире, но без окон и дверей, выглядела она потерянной и озадаченной, ей было страшно, и она в чем-то раскаивалась перед Максимом. Об этом Максим, не вдаваясь в подробности, рассказал Борису на поминках на девятый день. Сказал просто: «Мать чувствует себя „там“ некомфортно, за нее нужно молиться».
Разговор о правах на наследство произошел между братьями после положенных сорока дней траура. Максима ждало неприятное известие: выяснилось, что еще пятнадцать лет назад покойная уже оформила дарственную на квартиру – только на одного – на своего родного сына Бориса. Оформление произошло втайне от Максима, даже дальние родственники по линии мачехи скрывали от него этот факт. И сам Борис отказался делить квартиру, когда-то принадлежавшую отцу, с родным братом.
Для Максима настали черные дни. Три дня и три ночи он маялся и скорбел, молитвы не помогали обрести душевный покой. Он представлял, как откроет Борису тайну, которую он несколько десятилетий держал в себе, мысленно строил заявление в суд, обида на мачеху за отца с новой силой вспыхнула в его душе. Он уже ясно осознавал что стоит на грани многолетней судебной тяжбы с братом… В тягостных раздумьях прошла суббота, прошла ночь, и уже пора готовиться к утреннему воскресному богослужению.
По плану на предстоящее богослужение было дано слово из 1-го послания Петра 1;3: «Благословен Бог и Отец Господа нашего Иисуса Христа, по великой Своей милости возродивший нас воскресением Иисуса Христа из мертвых к упованию живому». Максим видел только буквы и слова, смысл прочитанного не доходил до воспаленного обидой разума. Он осознавал, что должен выйти к общине и алтарю очищенным, но ничего не мог с собой поделать – сатана активно, по-хозяйски, орудовал в его душе; скорбь о потерянном наследстве затмила даже факт смерти и траура по ушедшей в вечность. Часа за полтора до начала богослужения Максим, понимая что служение общине важнее размышлений о наследстве, нашел в себе силы прочесть дальше: «к наследству нетленному, чистому, неувядаемому, хранящемуся на небесах для вас». У Максима прояснился ум, сошла пелена с глаз; стихи 6 и 7 гласили: «О сем радуйтесь, поскорбев теперь немного, если нужно, от различных искушений, дабы испытанная вера ваша оказалась драгоценнее гибнущего, хотя и огнем испытываемого золота».
Максим облегченно, сквозь слезы раскаяния, рассмеялся: «Слава Тебе, Боже! Недолго же я скорбел, всего три дня»! Мысли о наследстве более не владели его разумом и душой. Священник раскаялся в своих страстях, богослужение прошло под крылом Господнего благословения.
Нехороший зад
Вы думаете – нечисть ментов боится? Ничего подобного: иной раз даже насмехаться над ними изволит! И, представьте себе – довольно таки самым что ни есть похабным образом.
Одно время модно было всякие «полтергейсты» с «барабашками» изучать: шумят, каверзничают, посуду в шкафах бьют, записки пишут. А как только заинтересованные люди представителей власти вызовут, так сразу в доме с шумным духом тишина образуется. Поясняю – не «шумный» а совершенно тихий дух возникает. Хозяева домов с «барабашками» лицом скучнеют, неотложные дела появляются. Хотя, вроде бы – какая разница – при ком этому самому полтергейсту шуметь: при нормальных людях, или при ментах? Что – менты не люди? Всего то и отличие – наблюдательные очень, так это от специфики работы. Отсюда вывод – чаще всего полтергейст, то есть «шумный дух» – обыкновенное мошенничество.
Но есть и редкие исключения. Давно уже имел желание описать один из ряда вон выходящий случай, видно – созрел. Если бы это произошло не со мной, ни за что бы не поверил. Но для начала нужно познакомить читателя с моей собакой: если бы не она, ни этого, ни других рассказов попросту бы не было.
Это было в далёком 1985 году. Зимой. В то время я служил в должности помощника оперативного дежурного по райотделу. Однажды вечером в дежурную часть доставили безбилетника – поддатенького мужичка. Он ехал в городском автобусе, не оплатив за проезд, и при этом с ним следовала довольно таки страшная на вид собака породы боксёр. В то время автобусов на наших зимних дорогах, было мало, пассажиров много, а страшных собак, тем более боксёров, в автобусах вообще никогда не водилось. Для них даже отдельных мест не предусматривалось.
Так вот, автобусный контролёр оставил нам этого не имевшего совести мужичка с собакой, так как у него кроме совести даже копеек не оказалось для оплаты, а сам укатил других «зайцев» ловить. Мужичок спокойный оказался, мы и решили: езжай, мол, за рублём для оплаты штрафа, а собачку привяжи к трубе отопления у окна, здесь оставь. Потом, мол, заберёшь. Мужичок тоже укатил. Как выяснилось – канул в вечность. Наверное – рубля жалко было, а может – собака ему не нужна стала.
До утра мы об этом не переживали, и без того забот хватает. Но вот подошла наша смена. Сдача дежурства, всё прочее, «до свидания, ребята, мы будем скучать»…
– А собака!? – спрашивает меня новый дежурный.
– Что «собака»?
– Собаку, говорю, забери.
– А, так это не моя собака, – отвечаю, – забыл её здесь кто-то. Возьми себе, посмотри какая она ласковая, нежная.
Надо сказать, все сотрудники эту собаку аккуратно стороной обходили, но вела она себя спокойно, вежливо. Ни на кого не бросалась, не лаяла. Но вот морда… многозначительная боксёрская морда с выпученными глазами и болтающимися губами о многом говорит, так что лучше к ней, на всякий случай, не подходить. Разве что я ей иногда кушать давал, да воду в миске перед ней поставил. Так получилось, что стрелки на мне и сошлись, все вдруг дружно решили, что я – её любимый папа. Иначе смену не примут. Пришлось взять её к себе домой, не выгонять же живую гладкошёрстную душу на лютый мороз.
Потихоньку я к ней привык. Да, именно так – не она ко мне, а я к ней. По всей видимости, этой сучке было абсолютно наплевать кто её хозяин, и где ей жить. Жила она на коврике у двери, исправно ездила со мной на работу. На жизнь не жаловалась, не роптала. Много лет уже прошло, даже не помню, какую кличку я ей дал. И не помню, чтобы она хоть раз рыкнула или облаяла кого-нибудь. Абсолютно спокойная собака. Как тумбочка с ногами: вещь нужная, красивая, безобидная. Но вот морда… в отличие от моей очень нужная морда для моей беспокойной работы была, потребная. Как же я раньше без этой морды обходился? Бандюганам только говорил:
– Вы, главное, резких движений не делайте, остальное приложится…
Как миленькие становились, шёлковыми. Хоть и не уверен, вряд ли бы эта псина за меня в случае чего заступилась. К тому времени я её характер хорошо узнал: ну до того ей на всё наплевать было. Сядет молча у ноги и сидит, бессмысленными глазами только смотрит на всё происходящее, как мне кажется совершенно безразлично, тупо как-то. Абсолютно всё по барабану. Но польза от неё вне всяких сомнений была огромная: без её присутствия иной раз туго бы приходилось на опасных вызовах. Голос её только слышал, когда её дети разбередят, разыграют: бегает, повизгивает, радуется как щенок. Любили её дети, не боялись.
Так вот, было это дело зимой, вечером. Я уже возвращался в отдел с какого-то вызова, и поступает по рации сообщение: «адрес такой-то, в доме посторонний». Как правило, чаще всего это означает обычный семейный скандал: припозднился либо законный муж, либо бывший, женщине не понравился видок нетрезвого сожителя, помада на щеке и тому подобное. Адрес находился на отшибе города, в частном секторе. Водитель разворачивается, едем туда.
Адрес нашли кое-как, пришлось изрядно поколесить: в таких районах – не секрет, нумерация домов чисто символическая. Во дворе два дома, вошли в тот, где свет в окнах горит.
– В чём дело, в чём фабула, и где состав преступления?
Семья: молодая и красивая синеглазая женщина, невзрачный, маленького росточка супруг, которого разве что красит болтающийся на шее галстук в голубой горошек, и два дитяти. У супруга глазки беспокойно бегают, видно, что волнуется, нервничает, думаю – вот он «состав преступления» на лицо, уже бумажки из папочки вытаскиваю, говорю хозяйке:
– Пишите заявление, – мужу: – одевайтесь, паспорт не забудьте! – собаке: – сидеть!
В дежурной группе не принято долго дела мусолить: вызовов очень много, и везде нужно поспеть.
Женщина:
– Не надо ему одеваться! У нас в том доме, – показала рукой в окно на соседний дом, – посторонний!
И так она это сказала, таким тоном, что не поверить просто нельзя. Теперь и у неё беспокойство в глазах заметил. Мы с водителем переглянулись, расстегнули кобуры и ломанулись в соседний дом. Зима. Поначалу мы даже не обратили внимания на то, что у дома никаких следов на снегу не было. Дверь не заперта, ворвались, включили свет, обшарили все углы – никого. Вернулись.
– Там же нет никого, мадам.
– Я вам не «мадам»!
Я искренне удивился, посмотрел на супруга:
– Невероятно! У вас же дети… К`хм… Как такое может быть!?.. – всё-таки взял себя в руки, сосредоточился, – может, за ложный вызов протокол составим?
Ну, это я так, припугнуть: составление протокола тоже драгоценное время отнимает. Так что – не знаю как другие, но я никогда таких протоколов не составлял.
Нет, говорят, там посторонний обитает! Вот уж с месяц как наша любимая и незабвенная матушка-тёща померла, с тех пор и вселился! Тон, повторю, такой, что не поверить просто нельзя.
– Там подвал есть? Покажите, пожалуйста.
– Справа от печки увидите, сами смотрите.
Ладно, обошли дом, никаких следов на снегу. Вошли, собака уселась у двери, водитель спустился в подвал. Обшарил – никого! Дом как дом, бревенчатый, кое-где от ветхости бумажные обои с тараканьими следами от стены отошли и известковую штукатурку облупленную видно. Комод старенький стоит, трюмо, стол кухонный с протёртой донельзя клеёнкой, под столом старая швейная машинка и стопка тарелок. Разнопородные стулья и табуретки. Пыль везде, надо сказать – вековая. В общем, видно – старый человек здесь долгое время жил.
Водитель стал шуметь: открывать дверки стародавнего платяного шкафа, фанерного гардероба, кровать зачем-то сдвинул в сторону… и в этот момент вроде как еле слышный шумоток в левом от печки углу послышался – «хррусть», вроде скрипнуло что-то, собака скульнула. Поначалу я даже не обратил на это абсолютно никакого внимания.
– Слышь, Серёга, поехали, ну их всех…
– Поехали…
Собака заскулила громче. Мы посмотрели на неё – такого неописуемого ужаса на её морде и в глазах, я даже на человеческом лице никогда в жизни не видел! Она буквально втёрлась в дверь, поджала хвост, в глазах нечеловеческий… несобачий… в общем – СТРАХ! И смотрела она в левый от печки угол! Серёга тоже обратил на это внимание, удивился:
– Что это с ней?
В этом углу абсолютно ничего примечательного: табуретка, над ней на стене, чуть ли не под потолком висит небольшой, с виду посудный, шкафчик с открытыми дверками. Подошли в этот угол, начали добросовестно осматривать. На пыльной табуретке – свежие следы босых ног сорок пятого размера! Смотреть на это было довольно жутковато.
– Вот ни хренас`се! – не помню кто из нас так выразился.
На всякий случай я эту табуретку трогать не стал, поставил рядом другую, встал на неё и, открыв дверки, заглянул в шкафчик. Ничего особенного. Шкафчик разделён на две равные половинки одной полкой. На нижней – моток черных ниток, старая зубная щётка, школьная чернильница образца шестидесятых годов, сломанный карандаш. Верхняя часть – совершенно пустая. Ничего. Только солидный слой пыли. Видно этим шкафчиком никто не пользовался десятилетиями.
Я уже приноровился было спуститься на пол, но тут меня шарахнуло! Осветил фонариком верхнюю часть полки, ту, которая пустая, присмотрелся: ж*па! Да, именно – ж*па! На голове шевельнулись волосы, тут уж я чуть не упал – жуть!
Собака взвыла, я уже с пониманием на неё смотрел.
– Серёга, – дал ему фонарь, – глянь.
– Вот ни хренас`се! – оказывается это он так выражается, – тоже чуть было не сверзился с табуреточки со всем своим средним образованием.
Сергей нашёл в себе силы, аккуратно спустился и, не отводя глаз от шкафчика, попятился к двери.
Надо сказать, мы с ним, как и вся сознательная молодёжь, в то время были комсомольцами, я к тому же, как человек более-менее серьёзный, был силком назначен нашим замполитом редактором отделовской стенгазеты «Прожектор перестройки», этим фактом, надо признаться, не особенно гордился, и освещал разные нехорошие дела, творящиеся в нашем отделе. А тут на тебе – ж*па на полке!
Ну не совсем и ж*па, а свежий вдавленный след от задницы на пыли. Тем не менее, чёткий, узнаваемый, разборчивый. Со всеми анатомическими подробностями присущими для этого места: размер в ширину пятьдесят шесть см., разделен, где положено посередине, пропорции соблюдены полностью. Судя по всему, сидел хозяин этой задницы на полке свесив и раздвинув ноги в стороны, и, судя по безошибочно определяемым причиндалам на переднем плане, это действительно хозяин, а не хозяйка!
Это что ж получается: сидит владелец этого зада на верхней полке посудного шкафчика, высота которого от силы сорок см., и насмехается над собакой и вооруженными табельными пистолетами представителями власти! Судя по реакции собаки, она «его» очень даже хорошо видела! Судя по нашим непередаваемым словами ощущениям, «он» нас действительно рассматривал. Представить страшно «его» похабную рожу с ухмылочкой. А уж описывать – ещё страшней. Всё, хватит.
На прощание хозяйка пообещала:
– Я буду жаловаться!
– Имеете полное право, но там никого нет, – стараясь сохранить бодрое лицо, ответил я. И шустро умотали.
После того дежурства мы с Сергеем не на шутку налакались, и больше об этом случае не вспоминали. Собаку мою через пару месяцев застрелил один бандюган, если бы первый выстрел был в меня, повторю – не было бы ни этого, ни других рассказов.
Детям я сказал, что нашёлся хозяин собаки и забрал её. Но переживали они недолго: от этой сучки у нас остались беспородные щенята. Когда она успела?..
Освобождение духа
Свидетельство Веры, духовный опыт.
Автор не является героем
этих откровений.
Страшно. Я убил человека. Просто так, ни за что, в результате банальной бытовой пьянки. Это был знаменатель моей беспечной и бездумной жизни: вино, наркотики, пустые и никчемные развлечения. Убил такого же человека, как и я сам. Суд определил девять лет лишения свободы в одной из северных колоний. Срок отсиживал, как и все: работал, где надо терпел, где надо хитрил и изворачивался. Было тяжело.
Однажды в колонию с проповедью пришёл священнослужитель. Услышанное живое слово Божие заставило меня задуматься о духовной пустоте, о бесцельности всего моего существования, я прочувствовал и осознал всю свою насквозь греховную и грязную сущность. Наверное, так было угодно Богу, чтобы только в местах лишения свободы я понял выражение – «Иисус принял смерть за наши грехи, и затем воскрес».
И чем больше я думал о Боге, тем больше убеждался в том, что и Он знает обо мне и моих потребностях: кто-то просто так отдал мне потрёпанную Библию, в которой я остро нуждался! Это было чудо! Читал запоем и днём, и ночью. Каждое слово, и каждую фразу святого писания моя душа впитывала как губка влагу, я знал, что благодаря моему глубокому раскаянию Он прощает меня!
Как-то ночью, повинуясь внутреннему зову, я упал на колени возле своей кровати и стал молиться. Я совершенно не ведал, как это правильно делается, и слова, обращённые к Иисусу Христу, просто изливались из меня, из моей иссохшейся и истосковавшейся по свету и добру души. Сквозь неудержимые слёзы я не замечал ничего вокруг; была глухая тёмная ночь, но меня со всех сторон окружало что-то светлое и яркое, неописуемое, похожее на яркую радугу. Я знал – Бог слышит меня, я ощущал Его высшую любовь!
После той ночи я полностью изменился. Выйдя утром на улицу, увидел не грязь и зло зоны, а весёлых воробьёв плещущихся в солнечной луже, зелёную траву, листву на кустах, чистые облака в голубом небе. А ведь до этого дня всю эту благодать я попросту не примечал. Изменения во мне заметили и люди: «Смотрите на него, – счастья как у дурака махорки, а он светится!»… Да, я светился от счастья, мне было так легко, будто за спиной выросли крылья: Бог принял и простил меня: только Сыну Божьему дана власть прощать и миловать!
Вечером читал Библию и при этом машинально курил сигарету. Проходящие мимо зэки отметили это: «Как же так, святую книгу читаешь и при этом куришь?». Мне стало стыдно, я затоптал окурок. Но курить не прекратил, не бросил.
Но однажды мне принесли заказанную пачку сигарет. Пачка казалась новенькой, блестела свежая обёртка, я представил как сейчас смачно закурю, но… Но когда я открыл пачку, она, как мне показалось, была до отказа набита отвратительными зелёными волосами, – это была плесень! Так я бросил курить. И ещё – заметил, что не могу разговаривать на общепринятом в зоне блатном языке, бранные слова вызывали во мне стойкую неприязнь.
До встречи с Богом моя душа была в темнице, когда же тело моё оказалось в темнице, душа, благодаря воздействию Духа освободилась: в колонии я чувствовал себя свободным…
Освободили меня досрочно.
К стыду признаюсь, – на воле я стал отходить от Бога, меня вновь стала засасывать бездумное бытие бестолковых дней. Но и здесь, как выяснилось, Бог не оставил меня: совершенно, как я тогда считал, случайно я познакомился с одной одинокой женщиной. К счастью, она была христианкой. Стоит ли говорить о том, что мы нашли общий язык, и, благодаря нашим духовным беседам, я полностью отрекся от греховного прошлого. Иисус всецело вошёл в мою жизнь; я обрёл семью, Церковь, и смысл жизни.