Йерве из Асседо
– Без чего? – спросила принцесса.
– Без этого самого…
– Щепетильности? – пришла ей на помощь Аннабелла.
– Без заумных слов, из которых должно следовать, что ты чем-то лучше меня.
– Я так воспитана, – фыркнула Аннабелла.
– Так перевоспитывайся быстрее.
– Пункт пятый, – прошелестела Аннабелла. – Никто не посягает на мое личное пространство, граница которого проходит вот здесь.
Она встала и, как канатоходец, процокала каблуками по плиточным швам аккурат посередине комнаты, между моей бывшей кроватью и Аленкиной настоящей.
– Пункт шестой, – сказала я. – Мы выключаем свет после отбоя, не шумим, не слушаем громкую музыку, ложимся спать не позже одиннадцати, никого в нашу комнату не впускаем и не мешаем друг другу учиться и отдыхать.
– Лады, – с тяжелым вздохом согласилась Алена. – Хоть я и привыкла ложиться в двенадцать и, между прочим, не могу заснуть без “Металлики”, “AC/DC” и “Сектора Газа”.
И она красноречиво достала из чемодана двухкассетник Sharp и гору расписанных фломастерами кассет.
– Сектор Газы – это там, где война? – вспомнила я папины слова.
– Боже, – содрогнулась Аннабелла. – Как твои уши не вянут от этого мерзейшего кошмара?
– А ты что слушаешь? – без особого интереса спросила Алена. – Небось “Поручика Голицына” и Изабеллу Юрьеву?
– Мы с моим отцом предпочитаем слушать Башлачева, БГ, Щербакова и Берковского, – презрительно ответила Аннабелла, – а играть – Моцарта, Шопена и Шуберта. Я окончила художку и музыкальную школу по классам фортепиано и скрипки. В изобразительном же искусстве мне нравятся немецкие экспрессионисты и венское ар-нуво, а особенно Фриденсрайх Хундертвассер. Я посетила его выставку в Русском музее. В вашей Од эссе хоть слышали когда-нибудь об этом художнике?
– Нет, – призналась я с большим интересом, а Аленка только нетерпеливо покачала головой.
Звучное имя моментально завладело моим воображением. Фриденсрайх Хундертвассер. Так должен называться герой романа о тевтонских рыцарях. Он, несомненно, невозможно красив и благороден, этот Фриденсрайх. Хундертвассер. Лучше Таузендвассер. Лучше фон, раз он дворянин. Фриденсрайх фон Таузендвассер. И очень загадочен. Друзья называли его Фридом… Фридом Красавцем.
Демонический Фрид во всех баталиях был преданным соратником дюка, владыки Асседо…
– Пункт седьмой, – выдернула меня из грез Алена. – У кого-нибудь есть седьмой пункт?
– Есть, – сказала Аннабелла. – Вы никогда не станете расспрашивать меня о моем прошлом.
– Без проблем, – заверила ее Алена.
– Почему? – спросила я.
– И вообще давайте без лишних вопросов.
– Ну, давайте, – пришлось согласиться. – Но тогда восьмая заповедь: раз уж мы вместе живем, так нам надо друг дружке во всем помогать и защищать от обидчиков.
– Каких таких обидчиков? – вскинулась Аннабелла. – Я похожа на девушку, которую можно обидеть?
– Ну, мало ли что… ты не похожа, а я…
– Ты тоже не похожа, – сказала Алена. – Ты вообще ни на что не похожа. А я?
– Ты?! – удивилась Аннабелла. – Да ты сама кого угодно обидишь и даже не заметишь.
– В общем, мы заключаем пакт верности, – подытожила я.
– И вот еще, – вспомнила Аннабелла. – Пускай мы друг друга возненавидим, что вполне вероятно при данных обстоятельствах, но мы будем хранить секреты друг друга даже под страхом исключения из программы.
– Да? – Я в задумчивости погрызла карандаш.
– Это совершенно необходимо, – сказала Аннабелла. – Клянусь, я ни слова никому о вас не расскажу, пусть вы тут хоть поубиваетесь. Особенно важно хранить тайны от мадриха и домовой, это каждому ясно.
– Принцесса права. Я тоже клянусь, – кивнула Алена. – Девятая заповедь – не стучать.
– Ладно, – пришлось согласиться и мне.
– Итак, пункт десятый, – торжественно заявила Алена. – Соблюдать чистоту и порядок. Туалет моем по очереди. Мусор выносим по очереди. Полы моем. Пыль вытираем.
– Но… – замялась Аннабелла.
– Чего?
– Я не умею мыть полы. К тому же у меня маникюр.
И она продемонстрировала нам длинные острые ногти с перламутровым лаком.
– Пианистка хренова, – сказала Алена и тут же извинилась: – Простите, барышня, я нарушила третий пункт.
– Какое наказание понесет нарушившая заповедь? – поинтересовалась я.
Девочки задумались.
– Двое других будут ее судить, пока не придут к единогласному решению. Помните? Как было на экзаменах. У вас тоже такое было?
Мне пришлось воскресить в памяти жуткое групповое задание со времен тестирования, о котором я до сих пор боялась вспоминать.
– Было. Я согласна.
– Я тоже, – сказала Алена.
Отобрала у меня тетрадь, выдрала лист и пришпилила к доске над своей кроватью.
– Осталось расписаться кровью, – предложила я.
– Елки, Комильфо! – воскликнула Алена. – Ты что, читаешь мальчиковое чтиво?
– Да, – призналась я.
– Какой твой любимый роман? – с неподдельным интересом спросила Аннабелла.
– Это моя персональная тайна, – с флером загадочности произнесла я. – Мы же договаривались – без лишних вопросов. А твой?
– Для меня это вовсе не тайна, – сказала Аннабелла и извлекла из чемодана потрепанный томик с заглавием “Лолита”.
– Про что это? – спросила я с искренним любопытством. – Дашь почитать?
Аннабелла посмотрела на меня с нескрываемым презрением:
– Не доросла еще.
Глава 10
Клуб
– Ты уже разговаривала с родителями? – спросила я у Алены, после того как мы в третий раз постучали в двери ванной, оккупированной Аннабеллой.
На часах была половина восьмого, а Тенгиз сообщил, что явиться в клуб необходимо в без четверти восемь. Аннабелла, вероятно, заняла туалет задолго до того, как к нам зашла Фридочка и разбудила, объявив: “Подъем, красотулечки, нам предстоит очень важный день, ведь сегодня мы знакомимся с нашей новой семьей”, – и поцеловала в носы. Когда мы открыли глаза, кровать третьей уже пустовала.
– Вчера, – ответила Алена. – Мама делает вид, что ничуть не переживает, но я-то знаю, когда она нервничает. Я ее успокоила и рассказала, что мы в раю.
– Я тоже вчера позвонила своим, – сказала я. – Только разве за пять минут можно толком поговорить? Я даже поплакать как следует не успела, и карточка закончилась. Сообщила, что ты тоже тут, и бабушка страшно обрадовалась. В Одессе дожди. И еще бабушка потребовала, чтобы я позвонила маминым родителям, которые тоже живут в Иерусалиме. Но я еще не решила, как с ними быть. В общем, я обещала написать подробное письмо.
Мы постучали в четвертый раз. Аннабелла наконец выплыла из туалета, при полном параде, похожая на Наташу Ростову на именинах. Под бежевым плащом виднелось красное платье в обтяжку и кружевные чулки. Волосы уложены, макияж как у невест, что фотографировались у Оперного перед загсом.
– Быстрее, – оторвала меня Аленка от восхищенного лицезрения, – ты не успеешь почистить зубы.
После чистки зубов мы с колотящимися сердцами направились в Клуб.
Это была просторная комната в другом конце коридора, со старыми, но хорошо сохранившимися диванами, креслами и стульями. Кроме того, в Клубе обнаружились телевизор, видеомагнитофон, музыкальный центр, книжные полки и странный длинный мраморный стол, отгораживающий комнату от кухни. На стенах висели веселенькие транспаранты, разноцветно желающие “хорошего года в Деревне” и “счастливого прибытия”. Спрятавшись за спины Алены и Аннабеллы, я принялась разглядывать присутствующих.
На кухне у плиты суетилась Фридочка, а Тенгиз доставал из холодильника упаковки и бутылки и расставлял их на столе, возле пластмассовой посуды.
Общую комнату занимала куча разношерстного народа, который было затруднительно классифицировать. Некоторые походили на сельских жителей, некоторые – на детей дипломатов. Кое-кто был одет в дорогую импортную одежду, в которой преобладали полосатые ветровки, гетры, блестящие лосины и вареные джинсы, а кое-кто красовался в обычной советчине из “Детского мира”. Но всех объединял взбудораженный вид.
Всех, кроме одной группки.
Я вспомнила бывалую Иру, которая в самолете посоветовала мне вычислить в толпе звезду тусы, вокруг которой происходит весь движняк, и тут же поняла, что она имела в виду.
В центре группы, состоявшей из двух девочек и четверых мальчиков, восседал парень в кожаной куртке с косой молнией и кучей заклепок. Его черные волосы были коротко острижены на затылке, а с высокого лба волной спадала челка, похожая на воронье крыло и настолько нагеленная, что она казалась деревянной. На звезде были черные джинсы, пояс с массивной пряжкой и ковбойские сапоги. На шее у него висела тяжеленная золотая цепь с тем самым символом, который красовался на флаге в Еврейском Сообществе Сионистов.
Группа заняла самый удобный бархатный диван и пространство вокруг него. Ковбой, закинув ногу на ногу и заложив руки за голову, развалился на диване как у себя дома.
Я заметила, что Аннабелла глядела туда же, куда и я. Не прошло и минуты, как она, оценив ситуацию, процокала каблуками к центральному дивану и подошла к простоватому здоровенному блондину в спортивном костюме, что почтительно стоял чуть поодаль от ковбоя, как будто был его телохранителем.
– Здравствуй, – сказала наша третья блондину. – Я Аннабелла-Владислава из Санкт-Петербурга. Можешь звать меня просто Владой.
– Здорово. – Блондин распрямил плечи и стал выше еще на несколько миллиметров. – Я Миша с Чебоксар.
– Очень приятно, – улыбнулась Аннабелла. – Когда я нервничаю, у меня всегда дикая жажда. Не будешь ли ты так любезен принести мне попить?
– Ты че, блин? – сделал круглые глаза Миша из Чебоксар и, явно не зная, как поступить, вопросительно посмотрел на ковбоя.
Но ковбой смотрел не на Мишу, а на Аннабеллу.
– Мишаня не может решить, по понятиям ли носить телке воду, – объяснила мне Алена. – С одной стороны, это пацанский поступок, а с другой – шестерочный.
Теперь круглые глаза сделала я.
– Комильфо, – сказала Алена с упреком, – хоть леди ты так и не стала, ты все же росла в нафталине и тебе очень многому придется научиться, если ты собираешься здесь выжить.
Тем временем ковбой властным жестом отодвинул мальчика, который сидел рядом с ним, и похлопал по освободившейся диванной подушке, приглашая Аннабеллу присесть. Но Аннабелла сделала вид, что ничего не заметила, и снова обратилась к Мише:
– Видимо, в Чебоксарах производятся исключительно чурбаны. Я сама принесу себе попить.
И, виляя бедрами, как на подиуме, направилась к столу.
– Стой, – подал голос ковбой.
Аннабелла выразительно остановилась и повернула голову, взмахнув каре.
– Чего тебе, красотка? Воды или сока?
– Малогазированную. Тамбовский волк тебе красотка. Меня зовут…
– Слышали, – сказал ковбой, вставая. – Я Арт.
– Откуда ты приехал, Арт? – спросила Аннабелла.
– Из Москоу, – ответил ковбой.
– Его предки – совладельцы “Фриойла”, – подсказал мальчик, которого сдвинули. – Я тоже из Москоу.
– Понятия не имею, что это значит, – изобразила Аннабелла бесстрастность.
– Это значит, что его пахан нехилое бабло срубает, – объяснил здоровый блондин.
– Благодарю вас, Миша из Чебоксар, за полезную информейшен, – презрительно бросила Аннабелла.
Девочки, окружавшие Арта, пронизывали Аннабеллу недоброжелательными взорами.
– У нее фирменный плащ от “Берберри”, – шепнула грудастая девчонка в сиреневом платье соседке, у которой были волосы до бедер и непропорционально большие синие глаза, отчего она походила на персонажа из японских мультиков.
– Реально?! – тоже шепотом спросила японка.
– Ты не туда смотришь, – вдруг одернула меня Алена. – Это все фигня и дешевые столичные понты. Смотри вон туда!
И кивнула головой на дальний угол Клуба. Там рядом со столом стояли двое парней и тихо ржали.
– Это наши, – заявила Алена. – Члены команды КВН сто девятнадцатой школы.
– На Жуковского, что ли?
– Ага. Идем, я тебя с ними познакомлю.
И Алена уверенной походкой направилась к кавээнщикам. Те обрадовались Алене как родной сестре, поприветствовав фамильярными поцелуями в щеку.
– Это Комильфо. Она же – Зоя, – представила меня Алена. – Моя бывшая лучшая подруга. А это Леонидас и Фукс, они же Леня Пекарь и Гриша Боеничев.
– Значит, нас четверо! – вскричал осчастливленный Фукс, который Гриша Боеничев. – Нас почти столько же, сколько москвичей. Ну шо, Комильфо, присоединяйся.
Алена и ее двое знакомых завели оживленную беседу о последнем полуфинале, пропущенном ими из-за полета. Оказалось, что Алена слыла главной болельщицей команды “Тело в тельняшке”, всегда посещала игры во главе группы поддержки и все полтора часа стоя держала плакат, несмотря на то что это тяжкий труд, а потом освистывала обнаглевшее жюри.
Вставить свои пять копеек в этот междусобойчик было почти невозможно, и я довольно быстро почувствовала себя гостьей на свадьбе очень дальних и незнакомых родственников. Я заскучала и принялась разглядывать остальных.
Аннабелла принимала второй пластмассовый стакан из рук Арта, глядя при этом на атлетического вида парня, который ковырялся в салате. Москвичи и чебоксарец все так же не подпускали никого к центральному дивану.
Три темноволосые кавказские девочки, неуверенно державшиеся, не отставали ни на шаг от Тенгиза и помогали ему накрывать на стол.
Молдаванок ни с кем невозможно было спутать, и я сразу их вычислила по похожей на Софию Ротару бойкой девчонке, громко расписывающей более робкой соотечественнице прелести Деревни, с которыми она успела вчера ознакомиться, – включая курилку в третьей беседке от забора, где собираются местные.
Кудрявый невысокий мальчик смущенно общался с двумя очень белобрысыми и немодными девчонками в устаревших мыльницах. Все трое выглядели умными, хоть мальчик отчаянно краснел.
Впервые в жизни я осознала, что Советский Союз действительно состоял из пятнадцати республики и к тому же развалился. Также я впервые задалась вопросом, почему все евреи настолько не похожи друг на друга. А еще я содрогнулась от мысли, что мне придется провести с этими незнакомцами три года жизни, и мне опять невыносимо захотелось домой.
Я осмотрела всех, но тут поняла, что кое-кого упустила.
Одинокий долговязый худощавый субъект в очках стоял у выключенного телевизора и вертел на указательном пальце пластмассовую тарелку. Бабушка называла таких типов словом “несграбный”. Рука парикмахера давно не прикасалась к его всклокоченным волосам, и выглядел он так, будто вскочил с постели и, не успев в ванную, побежал прямиком в Клуб. Коричневые сандалии, обутые поверх черных носков, создавали жуткую дисгармонию с безобразными оранжевыми шортами и поношенной футболкой с фотографиями динозавров.
Субъект подмигнул мне.
Я отвернулась в ужасе от того, что именно мне он посмел подмигивать. Я даже оглядела свою собственную одежду, чтобы убедиться, что она не настолько кошмарна. Но нет, я была в обычных своих любимых просторных варенках, присланных тетей Галей из Америки, в клетчатой рубашке с пуговицами и в сандалиях без носков. Правда, с каждой минутой я все больше сожалела о том, что надела эту рубашку, потому что становилось все жарче.
– Шалом, – сказал субъект, внезапно оказавшись в непосредственной близости от меня.
– Здрасьте, – вынужденно отозвалась я.
– Я не был уверен, мальчик ты или девочка, но по голосу сразу слышно, что девочка.
– Ты что, слепой? – удивилась я.
– Ма питом! – произнес субъект на тарабарщине. – Просто ты какая-то андрогинная.
Честное слово, никогда в жизни я не знала оскорбления больнее этого.
– Что такое “мапитом”?
– А это на иврите означает “с чего это вдруг?” или “с какого перепугу?”. Ну, приблизительно, если игнорировать нюансы. То есть если ты чем-нибудь возмущена, или если кто-нибудь в твоем присутствии сморозил полнейшую чушь, как, например: “вот, типа, не Иерусалим столица Израиля, а Тель-Авив”, или “Иешуа из Назарета является коллективным бредом, а не исторической личностью”, или “Атос неправ, потому что он повесил миледи, не спросив, откуда у нее клеймо”, так и кричи сразу: “Ма питом!”
Я совершенно опешила. То есть полностью.
– Ты вполне можешь кричать “ма питом!” и в том случае, если кто-нибудь заявляет, что ты андрогинна, – заявил субъект. – Давай потренируемся. Ты андрогинна… Ну? Попробуй. Ты андрогинна.
– Ма питом, – пробормотала я.
– Красавица, – одобрил субъект. – Схватываешь на лету. И это круто, что тебе знакомо слово “андрогинна”, раз ты на него обижаешься.
– Может, я и андрогинна, но я не дура, – буркнула я.
– Ма питом дура! – воскликнул субъект. – Никакая ты не дура. Это тоже сразу видно.
– Что еще тебе видно? – спросила я на всякий случай.
– Видно, что ты из Одессы. Но больше ничего особенного, – ответил субъект, и я почему-то опять обиделась. – Как тебе нравится наша новая семья?
– Я о них еще ничего не знаю, – тактично ушла я от ответа.
– Прямо так и ничего?
– Прямо так.
– Врешь ты все, – заметил тип. – Ну да ладно. Как тебя зовут?
– Комильфо.
– Это ты пытаешься сразить меня интеллектом, красиво увильнув от вопроса? – сощурился собеседник. – Или утвердить свою андрогинность?
– Да нет, меня все так зовут с самого детства.
– Комильфо, значит. Окей. Будем знакомы, я Натан Давидович Вакшток.
Эту фамилию я уже когда-то слышала.
– Ты откуда?
– Отсюда.
– Что значит “отсюда”?
– Из Иерусалима, вестимо.
– Я не понимаю.
– Так я тебе объясню. Я родился здесь, в Израиле, а потом мои родители уехали в СССР работать посланниками Еврейского Сообщества Сионистов. Сперва они работали подпольно, а когда Совок развалился – легально. Так что всю свою сознательную жизнь я, к сожалению, провел в Одессе.
– К сожалению?! – вскричала я, и Алена с кавээнщиками повернулись в мою сторону.
– Привет, – помахал им тарелкой Натан Давидович. – Ну да, естественно, к сожалению. Когда человека отрывают от родины, это вряд ли окажется приятным. Нес па, Комильфо?
– Па, – согласилась я.
– Вот я и решил вернуться на родину, пока мои родители отбывают каторгу своего призвания. Нет лучшего пути возвращаться назад, чем через программу “НОА”. А раз ты тоже из Одессы, значит, ты стопроцентно встречалась с моей мамхен. Ее зовут Маргарита Федоровна. Или Магги.
– Точно! – вспомнила я “сыночка”, которого Магги тоже собиралась отправлять в Израиль.
– Да, это она меня, грешным делом, родила.
– Нас пятеро! – радостно воскликнул Фукс, который прислушивался к последней части разговора.
– Нет, увольте, пожалуйста, – заявил Натан Давидович. – Я вам не одессит. Я иерусалимец.
– Все кончаем болтовню и рассаживаемся на полу! – загремел на весь Клуб голос Фридочки.
– Почему на полу? – удивилась Алена.
– Чтобы приблизиться к корням, – улыбнулся Натан Давидович. – В Иерусалиме чем ты ближе к земле, тем ближе к небу. Такой парадокс.
И перестал быть похожим на субъекта.
Глава 11
Письмо № 1
Через пару недель после прибытия в землю праотцев моей галахической мамы я написала родителям письмо. Бабушка сохранила его, как и все остальные письма, полученные в тот период.
Вот что я писала.
Дорогие бабушка, дедушка, мама, папа и Кирилл!
Сперва сообщаю вам, что у меня все отлично, чтобы вы сразу были спокойны.
Мы с вами не успеваем обо всем поговорить по телефону, поскольку нам выдают телефонные карточки, которых хватает от силы на семь минут, а очередь в автомат состоит из десяти человек минимум каждый день. Так что не обижайтесь на меня за то, что я редко звоню: у меня очень мало свободного времени, а его я должна потратить на учебу. Математика, английский, русский язык и литература тут легкие, а ничего другого мы пока не изучаем, кроме иврита, которому выделена целая куча часов.
В свободное от уроков, групповых занятий и знакомства с местными обычаями и правилами время я занимаюсь этим ивритом. Он дается мне относительно легко, но все равно требует серьезных усилий.
Мне предложили выбрать дополнительные кружки. От пения и спорта я сразу отказалась, потому что мне хватило детских травм, так что и не настаивайте.
Про детские травмы нам рассказывает Виталий, представитель программы “НОА”, который бывает у нас раз в неделю и проводит с нами групповые занятия, чтобы сплотить нас в коллектив. Все называют его психологом, хоть он сразу заявил, что он не психолог, а “педагогический куратора, но этот термин многим сложно запомнить. Виталий мне нравится, потому что относится к нам как к взрослым людям и не сюсюкается, как Фридочка. Он всегда использует сложную терминологию, а тем, кто ее не понимает, задает читать про это в деревенской библиотеке. Я тоже получила термин, который нужно было самостоятельно искать в книгах. Мне задали “фрустрацию”. Вы когда-нибудь слышали о таком слове?
“Фрустрация” не переводится дословно на русский язык, но это полезное понятие, потому что описывает состояние, когда чего-то очень сильно хочешь, но не можешь получить, и бьешься головой об стенку. Как, например, когда простаиваешь полуторачасовую очередь к автомату, а потом выясняется, что захватила с собой опустевшую телефонную карточку. Это очень фрустрирует. Мне бы хотелось, чтобы Виталий был нашим домовым вместо Фридочки, потому что он разбирается в подростковых конфликтах, а Фридочка не очень, и это тоже меня фрустрирует.
Фридочка, наша домовая (то есть наместница мам на еврейских землях), мне не очень нравится еще и потому, что она постоянно лезет с вопросами и требует, чтобы мы ей ежедневно докладывали, “ма нишма”. На иврите это значит “что слышно?”. Обычно на это отвечают “беседер” или “окей”, что значит “в порядке”, но ее это не удовлетворяет, и она нас упрекает в том, что мы ничем с ней не делимся, а она хочет все о нас знать, потому что мы ей дороги, как родные дети.
У Фридочки трое своих родных детей, которые живут вместе с ней и с ее мужем на территории Деревни, так что мне не совсем понятно, зачем ей еще двадцать. Все это как-то странно. А поскольку Виталий всегда спрашивает, какие чувства у нас вызывает то или это, и советует их проговаривать, я так ей и проговариваю: “Фридочка, вы вызываете у меня недоверие”. На что Фридочка смеется, целует меня в лоб и говорит, что я молодец. На этом диалог заканчивается. Ругаться с Фридочкой совершенно невозможно, а иногда хочется с кем-то поругаться, потому что ругань – это самый легкий способ избавиться от фрустрации.
Еще у нас есть воспитатель и наместник пап, “мадрих”. Его зовут Тенгиз. Сперва, когда я была единственным ребенком в его группе, он делал вид, что я ему интересна, но потом перестал обращать на меня внимание, потому что теперь нас двадцать человек. Он очень скрытный, о нем никому ничего не известно, и вообще он странный тип и совсем не похож на педагога, в отличие от папы. Скорее он похож на чернорабочего. Кузнеца какого-нибудь или каменотеса.
С Тенгизом часто ругается Арт и его подпевалы – москвичи и один чебоксарец. Арта на самом деле зовут Артемом, он сын директора бензоколонки, и, видимо, поэтому все хотят с ним дружить. Хотя Аннабелла утверждает, что вовсе не поэтому, а потому что он невозможно харизматичен и является самцом альфа не по происхождению, а по биологическим данным. Аннабелла – это наша с Аленой соседка по комнате, и на самом деле ее зовут Влада, но это имя ничуть ей не подходит. Я никогда в жизни не видела таких красивых девочек, а одевается она, как женщины из модных журналов, которые лежат у Фридочки на столе в кабинете вожатых. Фридочке тоже кажется, что она модно одевается, но это настолько же далеко от истины, как я – от вас.
Но мне не грустно, не подумайте, я прекрасно справляюсь. Аннабелла многому меня учит. Она обладает богатой эрудицией и обширными знаниями в сфере современного искусства, музыки и литературы. У нее, должно быть, очень интеллигентная семья, какая мне и не снилась. То есть я не имею в виду, что наша семья не интеллигентная, но мы менее прогрессивны. Благодаря Аннабелле я пришла к выводу, что Одесса не такой уж и культурный город, как мне всегда казалось, и получается, что я всю жизнь жила в провинции.
Аннабелла всегда носит длинную и закрытую одежду, несмотря на то, что в Израиле постоянная жара. Она многим жертвует во имя красоты, что я очень приветствую, поскольку благодаря этому о ней никто никогда не скажет, что она андрогинна.
А про меня так сказал Натан Давидович. Он коренной израильтянин и сын одесской посланницы Еврейского Сообщества – той, что помогала нам собирать документы для программы. Он тоже очень умен, как Аннабелла, только в другом смысле. И он тоже держится особняком, как я. Но мне не одиноко, не подумайте ни в коем случае.