Он рывком открыл дверь и, достав пистолет из кобуры, решительно шагнул внутрь. Монахи читали мантры, но при появлении военных пение мгновенно прекратилось.
– Граждане монахи, ваш монастырь закрывается! Солдаты вооружены, поэтому без фокусов: всем выходить и строиться! Где настоятель? – обратился лейтенант к одному из монахов, которым оказался Татурсин.
– Учитель медитирует у себя.
– Пойдём, покажешь мне! Сержант Идэ, всех связать и распределить по машинам! Дальше знаешь, что делать!
Лейтенант и Татурсин подошли к келье Ласарэна. Монах почтительно склонил голову, совершая обряд приветствия. Офицер оттолкнул его и, войдя в жилище, грозно обратился к настоятелю:
– Гражданин монах, ваш монастырь решением правительства ликвидируется. Вам необходимо пройти со мной.
Учитель Ласарэн, казалось, не слышал слов военного. Он не открывал глаз и, раскачиваясь, продолжал распевать мантру.
Офицер выругался и выстрелил вверх.
Связанные монахи замерли, вместе с солдатами повернув головы в сторону кельи настоятеля. Татурсин за дверью перед входом упал на колени и стал неистово молиться.
Учитель Ласарэн открыл глаза и спокойно спросил у лейтенанта:
– Ты знаешь, зачем пришёл? Делай своё дело и не мешай исполнять мою Работу, – он опять закрыл глаза и попытался продолжить медитацию.
– Именем Монголии ты арестован!
– О, дорогой! У Монголии нет имени, которым она может арестовывать кого бы то ни было, – неожиданно рассмеялся настоятель. – Есть голубое небо, есть бескрайность светлых просторов одна на всех, и есть Будда, которого арестовать невозможно. И эти три луча перспективы Монголии сходятся здесь, в монастыре. Что ты собираешься ликвидировать – землю, которая тебя родила и кормит? Ты в своём уме, солдат?
– Ты мне зубы не заговаривай! Выходи!
Настоятель упрямо покачал головой, не принимая приказа. Офицер растерялся. Видно было, что неповиновение монаха застало его врасплох, но нерешительность длилась лишь мгновение:
– Ну что ж, сам выбрал свою долю!
– Ты тоже, – тихо, но отчётливо выговаривая слова, ответил Учитель Ласарэн. Он закрыл глаза и продолжил прерванную незваным гостем медитацию.
Солдаты обходили кельи монахов и обливали их бензином. Лейтенант лично вылил содержимое канистры на стены обители настоятеля:
– Последний раз предупреждаю: выходи!
До слуха Татурсина донеслись слова мантры Учителя. Ученик подхватил молитву. Монахи, стоявшие связанными друг с другом в кузовах автомобилей, вслед за Татурсином начали повторять заклинание.
Одна за другой запылали кельи монахов, последним подожгли жилище настоятеля…
Старый монгол с тревогой вглядывался в сторону зарева на горизонте. Мимо его стойбища проехали машины с монахами. Солдат Идэ приветственно помахал рукой Танге, но девушка ответила ненавидящим взглядом.
Глава 6
В тесной тюремной камере несколько арестантов-уголовников играли в карты. Иван Денисов лежал спиной к проходу, безучастно рассматривая треснутую штукатурку. Лицо его было изуродовано шрамами. Изнурительные ночные допросы сломали волю. Происшедшие перемены запечатлелись глубоким безразличием в глазах. Единственное желание полностью подчинило себе – жажда смерти. Он перестал молиться, и в страшные минуты пробуждения после встреч со следователями, когда избитое тело давало знать о себе со страшной болью, как заклинание повторял только одно:
– Господи! Спаси и помилуй, Господи! Спаси и помилуй, Господи!
Другие арестанты смеялись над его причитаниями:
– Конечно, так он тебя и спасёт! Держи карман шире, поп! Не дождёшься! Да и чем ты лучше других?! Мы хоть деньги можем ему предложить или девочку, а ты, шпана поднебесная, кроме портков рваных, что можешь дать?
Священник не слушал и был тотально поглощён своим:
– Господи, спаси и помилуй! Господи, спаси и помилуй!
– Посмотрите, ну чистый придурок, что с него возьмёшь?
Однажды ему приснилась Прасковья. Она протягивала руки навстречу, а он пытался прикоснуться к её пальцам, но ничего не получалось. Потом вдруг любимая показалась Ивану с ребёнком на руках, и он спросил: «Кто это? Мальчик или девочка?» Но Прасковья прижималась щекой к малышу и не отвечала. Заплаканный Денисов долго лежал с закрытыми глазами, пытаясь вспомнить прошлую жизнь. Как красочные страницы иллюстрированной книги, проносились перед взором счастливые дни любви и радости. Однако на допросе тогда его избили как никогда свирепо, и пришло понимание простой истины – чем дальше держать взаперти светлые воспоминания, тем легче адаптироваться к страшной реальности.
Уголовники, с которыми он делил пространство тюремной камеры, пытались насмехаться над его саном, но Иван Денисов отнёсся к похабным шуткам с таким безучастием, что интерес к нему пропал. Сокамерники заключили пари на предмет «дотянет поп до суда или помрёт раньше». Иван Денисов после побоев на допросах сквозь забытьё иногда слышал какую-то возню возле себя, но уже не реагировал. Жизнь медленно угасала в нём. И знал он точно: после убийства Прасковьи делать ему на Земле больше нечего. Он и молиться перестал, понимая, насколько кощунственна для сана священника сама мысль о добровольном уходе. Иван Денисов и не собирался торопить смерть: шлагбаум был открыт, и оставалось чуть-чуть потерпеть, чтобы всё случилось естественно: «Господи! Господи! Помилуй и прости, Господи! Помилуй и прости, Господи!»
…Дверь в камеру со скрипом отворилась, и два дюжих надзирателя внесли кажущееся безжизненным тело нового заключённого:
– Принимайте монаха! – скалясь и показывая гнилые зубы, сказал один из них.
– Куда, начальник?! У нас и так переполнено! Подожди, пока поп окочурится, тогда и уплотняй!
– Тебя не спросили, шваль подколодная! – надзиратели зло выругались и, по очереди пнув ногой выступающего за «справедливость» молодого вора, вышли.
Тяжёлая дверь закрылась. Вокруг новенького собрались арестанты. Все, за исключением Ивана Денисова, продолжающего пребывать в полудрёме, рассматривали нового избитого сокамерника:
– Ты смотри, казах какой-то… Глянь, глазки узенькие, как прорези. Наверное, материала не хватило у родителей, когда делали ребёнка, – камера разразилась хохотом.
– А руки-то, смотри, холёные, как и у нашего попа… Видать, тоже тунеядец! Не любит работать! А может быть, вор, из наших?
– Так ты слышал, что сказали – монах он.
– Вот те на! А что это такое? Шпана, кто это – монахи?
– Да толстые такие, сытые, и народ обворовывают!
– Так этот вроде бы не толстый! А, понятно, молодой ещё, пузо не успел отрастить…
Довольные собой арестанты вернулись к своим занятиям.
Спустя некоторое время, в забытьи, новенький вдруг стал говорить что-то, восклицая не на русском языке. Несколько раз он чётко произнёс слово «Будда». Иван Денисов, очнувшись, повернулся лицом к проходу. Новенький опять замолчал. Тело его было покрыто многочисленными ссадинами, лицо заплыло от синяков, из раны на лбу сочилась кровь.
– Что смотришь? Помоги товарищу! Он тоже, как и ты, поп.
Кто-то поправил:
– Не поп, а монах!
– Да какая разница! Всё одно – опухоль на шее трудового народа…
Иван Денисов с трудом затащил новичка на свободные нары, расположенные рядом со своими. Оторвав рукав нательной рубахи, намочил тряпку в воде и стал смывать кровь с лица незнакомца. Он не знал, зачем помогает арестанту, в тюрьме подобное поведение было не принято. Тем не менее, он вначале тщательно вытер запёкшуюся кровь на висках, на подбородке, потом попытался напоить водой беднягу, так и не приходящего в сознание. Иван Денисов аккуратно, стараясь не причинять боли, успел укрыть нового друга, как его вызвали на очередной допрос…
