И солнце взойдет. Возрождение

«Если однажды на стол перед тобой попадёт дорогой для тебя человек, ты должна забыть его», – вспомнила Рене.

«О, Тони!»

– Ты не бесчеловечный!

– Да ну? Решили поиграть в двойные стандарты, доктор Роше? Или забыли клятву, которую давали? А может, в медицинских школах Канады проигнорировали Женевскую декларацию?

Ланг наигранно вскинул брови, и она отвернулась. Возражений в голове вертелась целая сотня, но в чём смысл, если Тони не желал ни слушать, ни слышать? Рене тряхнула головой, а потом поднялась на ноги, чувствуя, как по спине стекают капли пота.

– Мне нужно в душ, – пробормотала она и под непонимающим взглядом побрела в сторону приоткрытой двери. Вряд ли Энтони ждал чего-то подобного, но ей требовалось время.

На ходу она повесила на вешалку тяжёлое мужское пальто, полностью влажная куртка отправилась в корзину с грязным бельем, ну а мокрый шерстяной свитер оказался с наслаждением стянут ещё до того, как закрылась дверь в ванную. Теперь он жёлтым пятном валялся на кафельной плитке, и всегда аккуратной Рене было на это плевать. Она впервые хотела что-нибудь пнуть или разбить, поскольку ругань уже не помогала, но вместо этого уселась на холодный бортик обшарпанной ванной и вытянула нывшие от затаившейся температуры ноги.

На самом деле, собственная чистота и комфорт волновали гораздо меньше, чем необходимость остаться наедине с мыслями. К такой правде Рене оказалась не готова. Мозг пребывал в печальной апатии и вяло выдавал факт за фактом, пока она мыла голову. Безусловно, Тони нарушил все врачебные принципы. Но он был человеком, на на чью совесть повесили тонну вины и ответственности, которой он не заслужил. Его пытались назвать убийцей, но при этом Тони спас больше жизней, чем прожил на свете дней. Он загадка для этики, у которой нет и не будет ответа. Впрочем, Ланг в нём и не нуждался. Наоборот, день за днём усугублял сложность своей ситуации и культ вины, продолжив заниматься саморазрушением.

На этой мысли Рене замерла, осознав, что хорошо знакома с подобным чувством. Бесконечный поиск причины, чтобы считать себя виноватым, когда знаешь, что сделал бы это снова. Поднял нож, опустил скальпель, отступил или сбежал. О, уж она-то прекрасно понимала, какие именно сны видел по ночам доктор Ланг. Отчего просыпался с желанием размозжить свою голову, лишь бы больше не думать. И теперь ясно, почему Энтони брал самые сложные случаи. Но, право слово, тысяча чужих жизней не вернёт обратно убитого тобою или умершего за тебя. Что же, Рене действительно не психиатр. Только вот они с Тони оказались слишком похожи…

– Ох, глупый… мой глупый гений.

Из ванной она вылетела через несколько минут, на ходу завязывая пушистый халат, однако Ланга в гостиной не обнаружила. Он нашёлся на кухне, по локоть в невесть откуда раздобытой муке и рядом со скворчащей на плите сковородкой. На соседней конфорке грелась кастрюля с чем-то неведомым, на маленьком столике среди грязной посуды лежал распотрошённый пакет из аптеки. По дому разносился аромат корицы и сахара.

– Ты голодна? – как ни в чём не бывало спросил Тони. Ловко перевернув на сковороде кусок сладко пахнущей еды, он бросил взгляд в сторону замершей на пороге Рене. Как будто ничего не случилось, ни двух разговоров, ни откровений. Похоже, когда доктора Ланга не накрывал душный сплин, он вполне хорошо жил на своём кладбище.

– Да… я… что это?

В желудке Рене предательски заурчали остатки полуденного злакового батончика. Однако вместо ответа Энтони уверенно открыл холодильник, окинул тот скептическим взглядом и выудил из дверцы два пятнистых банана.

– Эй! Ты жаришь тараканьи лапки? Или паучьи головы? Потому что больше у меня ничего нет. Я не планировала так скоро возвращаться…

– Хвост бобра.

– Что?

Она растерянно моргнула и невольно оглянулась в сторону гостиной, где осталась игрушка.

– Я жарю тебе «хвост бобра», – совершенно невозмутимо произнёс Ланг.

«Действительно, бобёр – дело серьёзное».

И тут Рене не выдержала. Громко расхохоталась, а потом подлетела к Тони и обняла за шею, притягивая для поцелуя. И её не волновало, что рядом брызгало горячее масло. Что не ожидавший такого Ланг покачнулся, и они оба едва не обожглись о раскалённую конфорку. Что испачканные в муке руки теперь вовсю марали её мокрые волосы, за которые цеплялись то часами, то пальцами. Что губы обкусаны и обветрены, а щетина на лице Тони больно царапала тонкую кожу на шраме. Что полы наброшенного на голое тело халата вот-вот разойдутся. И что их могут услышать. Рене просто целовала любимого человека и наконец-то ни в чём не сомневалась, потому что все тайны этого вечера оказались вдруг неважны. То, к чему она так стремилась, наполовину обесценилось, и ничего не изменило ни в её душе, ни в отношении к Энтони. И когда дыхание окончательно сбилось, а с плиты потянуло горелым, Рене обняла стремительно повернувшегося к сковороде мужчину и с улыбкой прижалась к тёплой спине.

– Это профессор Хэмилтон тебя так назвал? – тихо поинтересовалась она.

– Что? – Теперь пришла очередь Энтони растерянно хмуриться. Он замер с ножом в руке и почти нарезанными на тарелке бананами.

– Бесчеловечным. Его любимое слово… – Рене прижалась губами куда-то под лопатку и почувствовала, как вновь напряглись под свитером мышцы. – Ваша ссора не могла состояться на пустом месте. Ты ведь бежал не только от совести, но и от того разговора, верно? И авария… я знаю, профессор часто становился рассеянным, когда его что-то сильно расстраивало. Что он тебе сказал? Чем так обидел, какие привёл…

– Пытался вызвать в моей душе чувство вины, – коротко отрезал Ланг и, возможно, излишне резко вывалил на тарелку две плоских лепешки, которые и правда напоминали знаменитый хвост. – Утверждал, что моя «жажда справедливости» весьма «инфантильна, опасна и неконструктивна». И если всё настолько плохо, то мне место на кушетке у психиатра, а не в операционной. В общем, проклял тот день, когда возложил на меня большие надежды, ведь лучший ученик оказался недостоин уделённого внимания. После слушаний он велел мне убираться, что я и сделал.

Тони хмыкнул, а Рене изо всех сил зажмурилась и стиснула в руках тонкий вязаный джемпер, отчего ткань обиженно затрещала. И в этот момент перед глазами, словно наяву, возникла та давнишняя ссора. В ушах зазвенели никогда не слышанные обвинения, а потом мир закрутился чередой мокрой дороги и талого снега. Рене не видела той аварии даже на фото, но теперь чувствовала боль в вывернутых кистях, слышала эхо скрежещущего металла и грохот взорвавшихся подушек безопасности. А ещё ощущала безмерное одиночество и полную неизвестность. И захлебнувшись всем этим сразу, она рванула прочь из чужих воспоминаний, а может, собственных галлюцинаций, вызванных наверняка вновь поднимающейся температурой.

Примечания