Начистоту. Книга писем

Дневник писателя 2 июля 2002-го.

Пытка литературой

Не знала, что есть пытка – литературой. Мне прислал стихи Коков. Он живет в Финляндии. Это умный талантливый человек. Когда-то давно я помогала ему делать книжку, а потом он перестал писать, так как окружающим – там – людям это не нужно. Бизнес, переводы, шины – это востребовано, а стихи – это так… Когда он мне стал это говорить, я возмутилась до предела. И подарила ему на день рождения камень астрофиллит – самый бесполезный, самый красивый камень на свете! Черный, с золотистыми нитками. Он даже испугался, пошел проверять на радиацию. Эх, Коков… И вдруг после долгого перерыва – куча стихов. Приношу в редакцию нашего журнала, и подержав их с неделю, редактор приходит и начинает меня пилить, как это плохо, то да се, да надо всё править. Кокова! Философа! Знатока Гумилёва! Значит, путевые заметки о поездке в Германию взял, а стихи – нет! Я молчу, дрожу, потом говорю: «А Савельева вы поставили, а это же вообще как бы… А потому поставили, что он ваш друг детства». «Побойся Бога! – гремит редактор. – У него же рак». – «Ага, – говорю, – а это литературный довод?» И тут он начинает… Это нельзя пересказывать… Это порнография. Когда строчки, полные любви и энергии, у меня на глазах начинают терзать, выкручивать им руки, меня бьет током. Все умирает, все. Когда Сопину выпустили книгу! Просто так: пришли люди и напечатали тираж 3000. И подарили! Когда я эту книгу дала Наугольному, он на другой же день принес быструю и четкую рецензию – я так обрадовалась. Что вышел из запоя, что мысль ясна, как молния, – эх, Наугольный! Да что же мир ничего не знает? Сопин сам не знает! Я к редактору: вот, новинка. Он посмотрел, а потом говорит: «Как это, „Сопин – подпольщик“?» Жена Сопина: да он член Союза! Я говорю, не в этом дело. Речь идет об инакости, инакомыслии…

Выбросили рецензию Наугольного…http://www.proza.ru:8004/author.html?naugol

И много чего выбросили. И мальчик сегодня чудный приходил, редактор тоже его послал, рявкнул, что надо учиться. И журнал идет в городские школы, а печатает одних пенсионеров… Боже мой. Хотела тут же подать заявление. Дети говорят, нельзя, мама, досиди до пенсии, хоть раз в месяц покупаешь колбасу, и то ладно…

Какой это ужас, так любить слова, так жалеть их, как живых людей, какой это ужас, когда рядом такой мастодонт. Я не могу, у меня все планы творческие пропали, я разучилась выдавать идеи, всё! Они изнасиловали меня. ВСЕ.

Дневник писателя 29 июля 2002-го.

Деревня на «Тенетах»

Посмотрела на «Тенета». Меня туда повесили, и я пошла глянуть. Сначала не могла понять, но Пашка пришел и показал. Произведения не открываются, то есть люди ничего моего прочесть не могут. Ссылки не работают. Стала жаловаться – получила по морде. Как мне ответил Делицын, жалуйтесь Путину. Или – может, вам кофе в постель? То есть я больше никогда не буду общаться с Делицыным, который, не видя человека, так может отхлестать. И с Рудисом тоже. Только на позор выставили. Понравилась Ирина Дедюхова, да больно уж горда. Такая советы слушать не будет. И еще: пока лично не попросишь, никто не колыхнется читать. Но как попросишь, когда не знаешь никого? Один крупный облом: я обычно не ошибаюсь, но тут на читательницу Машу накинулась, чтоб она свое показала. А у нее нет своего-то. Не верю. Тонкий аналитик, не может простой читатель так комментировать. Наверняка просто не призналась. Кто я для нее?

Такое впечатление, что люди собрались для сведения счетов. Грязи, грязи-то! Всё равно я знаю, что пишу не хуже тех, кого успела прочесть, но нет, нет никаких оправданий, чтобы терпеть всё это безобразие, изнанку… Я помню, мы пили с подругами пиво на кухне, а дочка Даша, она меланхоличная обычно, но тут на наши грубости вдруг взвилась: «А еще члены Союза!»

То же самое хотелось мне крикнуть на «АнтиТенётах», когда они там Тайганову поливали. Главное, отсутствуют понятия снисходительного отношения к женщинам. Орут все как бешеные. Когда было очень погано, я возвращалась в свои «АнтиТенёта» возле «Графоманки» и читала милого Ры, как он передразнивает крутого Делицына. И смеялась. Ры похож на Саканского. Смех – освобождение.

***

Я показала Наугольному Дудкина из Кадуя, а Наугольный – мне: Дудкин – гностик. И две страницы про это. И никакого отношения. Я стала допытываться, чтоб перевел, а он: Дудкин темен и ничего еще не сказал своего. И надо ж две страницы кошмаров заумных наворотить!. Наугольный сам-то гностик. Сам еще ничего своего. Да и я такая же. Еще на «Тенётах» болтаюсь! Сидела бы. У Дудкина огромная библиотека. Более 1000 томов, лучшие издательства ему шлют тематические планы, и он, представьте, не просто покупает. ОН ЧИТАЕТ. У Дудкина я попала в пещеру сокровищ, я испытывала сильное волнение оттого, что не знала, что читать сначала. Уткнулась в сводные тетради Цветаевой, там письма к Воконскому. А кто он такой? И Дудкин тут же несет на подносе том с закладкой. Я говорю: «Вот Г. Сахаров на „Илье-премии“ мне рассказал про Рыжего, который повесился…» Дудкин берет и несет на подносе две книжки Рыжего от пушкинского фонда. Я так и вцепилась. Я прочитала Могутина, его интервью и стихи с матом. Я тут даже не решаюсь повторить, но понравилось. Три года не могла прочесть версию Парамонова про смерть Марины («Солдатка» в книге «Конец стиля»). А тут пожалуйста. И вторая книга там же, и теперь я понимаю, почему ФАУСТОВ ЛЮБИТ ПАРАМОНОВА. Короче, у людей горе от ума. Я всё твержу: дайте мне ваши культурные пласты, то, на чем вы взросли. А у них одни пласты. Лучше бы не знали ничего, как Жаравин, лучше бы вообще были дерёвней, тогда я бы сказала – НУ? И надо было бы ответить своим. А не набором умных прочитанных книг. Я много читала в деревне, много писала. О новых стишках говорить не буду, их можно глянуть на http://www.stihi.ru/author.html?rakel

И беда с ними совсем. Люди говорят: брось, Галя, зря изводиться, худые стихи, ты слишком на смысл напираешь, всё забито плотно, нету воздуха, нету музыки, ты стихи пишешь, как прозу, невозможно так. Ну что ж…

Дневник писателя 14 августа.

Когда шелестят листья августа

Теперь, когда уехала семья, такая благодать, что я даже смущаюсь, не уйти ли мне совсем от них. С ними я всё время чувствую себя рабой. А одна я почувствовала себя человеком. Впервые за долгие годы – хозяйка сама себе… Я перестала готовить еду вагонами. Поджарю четыре коляски кабачка: две себе, две бабке. Куплю полкило сыру – на неделю. Компот – на два дня. Батон – на три. Или, если она не хочет ничего, просто чищеную картошку оставлю, она варит. Она ничего давно не видит, только слабые тени. Почти ничего не слышит. Я прихожу с работы в семь часов, кричу: про что думаешь? Она говорит: спала, слушала радио, вот опять всех затопило. И думаю: что придумать, чтоб не было скучно. Ничего невозможно придумать! Иногда даже читаю ей – то книжку «Русские анекдоты» Пьецуха, вот, кстати, всем интересно: и детям, и бабке, и мне. Надоело – отложи, потом опять с любого места. То свою статью про визит богослова Осипова: «Бог говорит с человеком через совесть». Статья прошла сто порогов, ее ободрали как липку, но разрешили напечатать, сам владыка подарил библио редакции…

Было беззаботно, потом деньги кончились. Деньги кончились потому, что отправила знакомой Тане Калашниковой (с которой подружилась по Интернету) в Канаду бандерольку с книгами-журналами, у нее сильная тоска по Родине. Ну, она пообещала выслать деньги сразу, как получит, но для нее это мелочь, 10 долларов, а для меня 300 р. – неделю жить. Скрутила с сахаром два ведра черной смородины. И никто не заставлял меня, я так как-то, спокойно. Я просто стала такая Ларичева-Ларичева…

Дата моя на меня повлияла (50 лет). Я как-то протрезвела сразу и перестала бегать, задравши хвост. Я поняла, что вот двадцать лет занималась самиздатом, и всё это уже устарело, уже при мне. Да и мне эти папки ни к чему. Значит, я умру, и всё это будет на помойке. Тогда я стала узнавать, и мне помогла Юлька Клюкинова, чтобы пристроить мешки с бумагами в бывший партархив, ну наконец, это получилось. Может, сумок десять-двенадцать, так и называется: «Литархив Щекиной». За это я им дала фотографии семьи, так как у них программа «Вологда и вологжане». И всё бесплатно. С нового года сделают опись и откроют архив для всех желающих. А там много интересного, например, протоколы заседаний Лито, есть и личные письма, например, две папки тайгановских писем, это вообще бестселлер. Есть множество макетов книг, которые я делала, любой теперь может взять и переснять это себе… Это произошло 2 августа. Машины не было, и я просила водителя Лёню из фирмы, т.к. наш гараж как раз во дворе моего дома. Потом купила ему «Балтику-лимон» – вкусная вещь! Меня в деревне Дудкин угостил, вот теперь я тоже распробовала, и еще «Балтика-апельсин». Про Дудкина ниже. Архив – это вовсе не потому, что, допустим, я шишка на ровном месте. Мне просто кажется, надо иногда думать о вечности.

***

Когда шелестит роскошной листвою август, когда лето вместо палящей жары гладит лицо прохладным ветром, мы внезапно останавливаемся посреди этого великолепия. Останавливает простой факт – памятник. Августовским теплым утром друзья и близкие остановились на Пошехонском кладбище перед памятником Юрию Макаровичу и Надежде Сергеевне Ледневым. Здесь они, как и в жизни, рядом, потому что ушедшего в апреле 2001-го Юрия Макаровича преданная жена пережила всего лишь на четыре месяца… Их любовь и дружба стала настоящим символом для всех, кто их знал. И вот стараниями любящих детей открыт двойной памятник черного камня. Приехали сын и дочь. Пришли друзья, писатели.

Я не смогла быть на открытии памятника и оказалась там три дня спустя. Много слов теснилось в душе, когда я посмотрела на этот черный камень, на фотографию веселого бородатого человека. Этот человек первый сказал мне, что я должна писать. Он прочитал детские рассказы, когда их было всего три. Объяснял, как их надо разворачивать в повесть. Вписал в литературную истории Вологды яркую страницу не только своим творчеством, но и созданием литобъединения «Ступени». Скольким он передал секретов рукомесла, терпения и тепла! Однажды я зашла к нему за рукописью, а получила еще рюмочку и хрусткие грибы… Между нами не раз кошка пробегала, да к тому же черная. Были разговоры даже очень тяжелые. В машине, когда ехали в Кадуй, он, морщась, говорил, что всё это под нажимом Союза… Было понятно, что это только обстоятельства… Иначе бы мы никогда не расстались… Я и сейчас работаю в журнале, который он начинал делать… Посмотреть на эти два памятника: листья с одного перелетают на другой. Такой простой и мудрый рисунок, кстати, Копьёв делал. Как горестно и светло. В такие моменты не думаешь о мелочах, только о вечности. А вечность наступает очень быстро.

***

У нас сильно похолодало, сейчас в среднем 13—15. Я перестала умирать от жары. Начала наконец потихоньку писать. Много надо человеку, чтобы он как-то вошел в норму. Я езжу на дачу раз в неделю. Работаю мало. Поливаю теплицу, срываю огурцы и кабачок, чесноку да мяты и два часа пью чай и смотрю в небо. Деревья очень разнообразно шумят, разными голосами: одно лип-лип-лип, мелко, часто, другое шир, ширр – мерно, длинно, третье кло-клокт, с перерывами… Я удивляюсь, почему я никогда не слышала это раньше. Я стала настоящим тормозом. И горжусь этим. Поскольку Наташка уехала жить в Москву, у меня стало больше личного времени. Она письма не умеет писать, вертоголовая, иногда только звонит, раз в месяц. Платит за квартиру 1,5 тысячи, то есть всё, что зарабатывает. Сначала работала в какой-то юридической конторе помощником юриста, но потом подыскала что-то еще. Ночами она работает в престижном кафе-магазине «ОГИ». Там много новых книжек и много ярких людей. Только ночные смены, поскольку она новенькая. За смену платят 240 р. Писать она совершенно бросила, даром что компьютер туда отвезла. Там ведь если деньги заведутся, сразу в клуб, на концерт «Ночных снайперов» надо бежать. Тут она показала супер в смысле поэзии, там ее бросила, пошла зарабатывать. Значит, кончился запал, фонтан вдохновения иссяк. Обидно ли мне? Обидно. Такое впечатление, что ничего и не было, на что я потратила столько лет и сил. Вот и Яшка Авербух тоже, поехал в какой-то фальшивой «Синей птице» ездить по стране, по 10 тысяч зарабатывать. Придет такой в 12 ночи, с коробкой конфет – чаю ему давай. Весь с сотовым, в дорогой одежде, гитару фендеровскую за 12 штук купил… Воображают перед Галей. А денег на книжку никто не даст, всего и надо 3 тысячи. Ну и ладно. Дети-то ведь тоже выходят совсем не такие, как мне надо, но я не обижаюсь на них. Никто из них не любит читать книжки, тем более те, что пишет глупая мать. Которая тормоз. В то время как все люди хорошо живут, или хотя бы пытаются, она им долбит про какую-то духовность и ходит в рваных колготках.

О чем я пишу? Кроме тех книг, которые я писала раньше – «Графоманка», «Чудовищный цветок» (стихи), «Бася», «Мелисса», «Ария», у меня в работе около 4 сборников статей под общим заголовком «Крупным планом». Это тоже для вечности. Там разные люди: Тайганова, Архипов, Сопин, Щекина, Жаравин, Сучкова. Поскольку были всякие мероприятия, и в том числе литературные чтения, статей накопилось много. Большинство я набрала на компьютере сама. Теперь надо аккуратно по авторам размакетировать, распечатать. Если кто-то будет изучать историю вологодской литературы, это будет нужно. В этом году Тайганова пыталась пропиарить вологодских авторов в Интернете, повесила туда и мою «Графоманку» на какой-то конкурс «Тенёта-Ринет». Ничего я там, конечно, не займу, там все такие крутые, акулы пера, но прибавилось пять читателей, тоже нормально. (Грустно лишь то, что она, видимо, пытается привлечь меня к совместной работе, но я уже не могу. Моя преданность ей давно кончилась. Да. Это было дело жизни, но оно рухнуло. Это, однако, еще не конец света…)

Я кое-что доделала из своих произведений, кое-что начала. Закончила большую работу «Горящая рукопись». Это поэма в 140 страниц, написана практически вся белым стихом (без рифмы, но ритмом). Это очерк подпольной литературы плюс всякие истории, даже любовь есть. Андеграунд, подпольная литература – это существует и теперь, когда, казалось бы, можно печатать всё. Но в Вологде засилье патриотических писателей-почвенников, и народ так привык их любить и почитать, что всё прочее в упор не видел. Это же многолетняя пропаганда была, а что я могу сделать, если одна тонкая книжка встает в 3 тысячи? Они все тиражи бесплатно получили, партия помогала. Так целое поколение вымерло. Поэтому рукописи и горят… Михалыч сейчас мало вникает в мои писания, он увлекся культурологией, пишет пресс-релизы об образовании. Но он сказал, что «Горящая рукопись» – энциклопедия провинциального культурного сознания.

Сейчас заканчиваю повесть про художника-самоучку с рабочим названием «Спасибо…» (в расшифровке «Спасибо, господи, что не до смерти»). В рукописи 80 страниц, значит, в книжке будет около 160, для повести как раз. Мне осталось только вставить кое-где описания картин и связать их с настроением глав. Повесть имеет главного героя, чей реальный прообраз есть в жизни. За время работы в гостиной я много интересного о нем узнала, да и вообще о художниках. Наложились и собственные представления о творчестве. Есть даже любовный роман, да и как без него, иначе читать не будут. У меня сильные муки с заголовком. «Спасибо» – это пошлость, «Благодарю» – банально, скучно, «Художник» – может, он таким и не стал, да я и не профи… «Чаша сия» – блин, так высокопарно, но больше всего подходит по смыслу. Наугольный говорит: проще называй, не накручивай…

Начала новую книжку стихов складывать, много уже стихов-то, да вот не найду подходящий заголовок. Что на работе? Редактор очень тупой, я перестала с ним спорить и доказывать. Он ничего не понимает в литературе и давит на психику властью. Что касается шефа фирмы, он принял сторону редактора, и если я когда-то там верила, надеялась на помощь, теперь махнула рукой. Хожу в их шикарное кафе да сижу в Интернете, веду себя непорядочно, отлыниваю от работы, я раньше такой никогда не была. Пришла новая сотрудница Альбина, она готовится к свадьбе, прическу заказала за 400, платье за 3,5. Вот и умница. Говорят, надо подводить итоги, а подводить нечего… Долгие годы битья ни к чему не привели, я устала. Я по-прежнему одна, без друзей и сторонников (ночные звонки пьяных поэтов не в счет). Искусство нужно для чего? Правильно, для того, чтоб напоминать человеку о его божественном происхождении. А за прозрения всякого рода приходится платить одиночеством. Но, как оказалось, это не наказание, а благо. Живет же Дудкин Саша в страшной глуши, работает лесничим в Уйтинском лесничестве, пишет кучу бумаг руками (поэтому я достала и переправила ему старенькую машинку, и для стихов нужно). Библиотека – более 100 новых томов, издательства ему шлют тематические планы, потому что он покупает на 1,5 каждый месяц. Вот это я понимаю. Я когда начинаю его тащить на свет божий, он против. Вот поэтому и против-то, что сладко бывает одиночество. Дудкин очень странный, но встретил нас хорошо. И мы от души накупались в реках, пока он самоотверженно тушил пожары. Мы жили в лесу, в избушке, кругом сосны, – как хотелось бы снова туда… Я сказала: «Напишу о тебе», а он: «Обо мне нельзя писать», вызверился сразу. А что такого в нем плохого, не говорит.

Волкова приходила, мы с ней съездили на кладбище на могилу нашего наставника Юрия Макарыча Леднева, который от нас отрекся. Она машину выбила в радиокомитете. Мы постояли у могилы, поговорили о вечности. Хороший был Макарыч, добрый, а нас бросил из-за пенсии, чтоб не отобрали… Царство небесное. Кто будет стоять у наших могил? А никто (кроме семьи). В этом я отдаю себе полный отчет, тут пред вечностью не соврешь. Никого нет. Волкова – диктор милостью Божьей, вся область наслаждается ее голосом. Но она бросила писать, а мне это скучно. Поэтому встречаемся раз в год по необходимости. И никто ко мне не ходит, и телефон молчит – какое это счастье! Вот отправлю на конкурс в Москву пару человечков и опять буду тихо сидеть. И поздно ложиться, и щеку будет гладить покрывало. А за окном шелестит, шелестит…

Дневник писателя 27 августа.

Нереальная Улицкая

В картинной галерее было малолюдно. На улице шел дождь, я потащила Надю Черкасову, художницу, на выставку «Солнечного квадрата» – ну, там всякое баловство, дело рук молодых художников: «Венера» из проволоки, член и грудь под колпаком, гипсовые слепки рук, неожиданные химические пейзажи и натюрморты, прибитые к щербатой доске. Дали мне фотки, а подписать не подписали, пришлось идти. Выставка мне показалась ехидной и озорной. Тут Воропанов, директор, вдруг меня окликнул: «Галя, иди сюда. Посмотри, кто здесь». Я слепая, ничего не вижу издали, картины смотрю «носом»: «Здрасьте, Владимир Валентинович! Иду-иду».

Подхожу – рядом маленькая черненькая женщина. «Галя, это Улицкая. А это местный литератор Галя Щекина». – «Ах, – закричала я, полностью обалдев, – здравствуйте! Я ваша поклонница, знаете…» И замолчала. Она улыбнулась: «Мы с мужем здесь на минутку, говорим о возможной выставке. – Муж, художник Красулин, стоял тут же. – А это мой сын, работает на „Северстали“ (красивый черноглазый юноша!) – „Северсталь“ – это очень круто, – сказала я невпопад. – У нас на фирме сильно обсуждали ваш последний роман. Споров было, споров…» – «Кукоцкого? Надо же, в такой глуши еще читают Кукоцкого… А о чем спорили?» – «Да вот о том, что людям много дано, а они несчастны. Героиня, видевшая насквозь, это ж такая эзотерика… А чем кончилось? Вообще, слишком тяжелый роман». – «Да, он тяжелый. А кто сказал, что тонко чувствующим людям легко жить? Вообще, роман ничего не утверждает, он же только ставит вопросы… Нам правда некогда, мы уходим». – «Это очень жалко. А вы приедете еще? Владимир Валентинович, вы мне скажете?.. Я же не отстану теперь…» – «Скажем, скажем… Увидимся…»

Мне сказали «до свидания». Я попятилась, всё еще в шоке. Потом на другой день стала бегать, всех напрягать насчет ее книг. Я ведь только «Медею» читала да «Кукоцкого»… Вдруг правда приедет. Наташка пришлет чего-то из «ОГИ», тут мне Люда дала «Веселые похороны». Удивительно человек умирает, осмысленно и к другим по-человечески. А я прожить жизнь по-человечески не могу. Всё это как-то нереально. Но есть свидетели, Надя всё же видела. Она говорит, ну, с тобой и ходить в картинную галерею…

Дневник писателя 13 сентября 2002-го, пятница. Лихорадка

В такие дни, говорят, лучше отключиться от всего суетного. Но приходит человек из администрации: я админ сайта культуры Вологодской области, дайте мне то-то и то-то. Даю. Приходит поэт Паша: дайте мне то-то. Даю. «А зачем тебе, Паша?» – «А затем, что Фрэд делает НЕФОРМАТ-сайт для андеграунда». – «А я?» – «А ты уже квадратная». Я улыбаюсь. Андеграунд считает меня квадратной. Квадратные – андеграундом. А кто же я?

Сегодня опять нервотрепка по поводу кабинета для Лито. Целую неделю нервы мотали. Да что это вы без аренды, да зачем вы, да к нам перевели загс, свадьбы три раза в неделю! Ну и что, а мы в уголке… И мы про вас напишем в журнале, а? Нет, вы сходите на «Рубцовскую осень», а кабинет потом. Нет, сейчас!

Да мы пойдет на «Осень» эту, совсем они заквадратели с ней. Прошлый раз было скучно, ну ладно. Дали кабинет. Но уже поздно, я никому не сообщу. Шесть вечера. Руки-ноги дрожат. Ну а самое главное – О ЧЕМ РЕЧЬ? Четверо едут на картошку, нужен бы Наугольный… Кстати, где он, не в запое? Архипов будет с женой. Девочек по «Илья-премии» позвать. Боже мой, не успеть. Соколова пришла – у меня не готова ее найбойка. То есть набор ее текстов. Она вся в обидах. А что обижаться? Я и так на разрыв… Не могу ей даже сказать, что новый рассказ написала. Что мне роднее мои рукописи, чем ее.