Заколдованная жизнь
– Э… могу ли я пойти вниз, чтобы… э… выпить чаю? – запинаясь, спросил мальчик.
– Чувствуй себя как дома, – ответила Мэри (как показалось Муру, холодновато).
Он побежал вниз, думая, что, возможно, не произвел на горничную должного впечатления.
Чемодан Гвендолен высился в самом центре ее комнаты. Сама она восседала в царственной позе возле круглого стола у окна. Перед ней стояли большой оловянный чайник и две тарелки: в одной – серый хлеб с маслом, в другой – печенье.
– Я сказала горничной, что сама распакую свои вещи, – объявила Гвендолен. – Ведь и в чемодане, и в коробке у меня кое-что припрятано. И я попросила ее немедленно принести чай, поскольку умираю с голоду. Но ты только посмотри на это! В жизни не видела подобного убожества. У них даже варенья не нашлось!
– Может, хотя бы печенье вкусное? – с надеждой предположил Мур.
Увы, печенье оказалось так себе.
– И вот мы должны голодать – посреди всей этой роскоши! – трагически простонала сестра.
Ее комната и впрямь сияла великолепием. С голубыми бархатными обоями идеально гармонировала кровать, сверху донизу обитая тем же материалом и застеленная покрывалом той же расцветки. На стулья не пожалели позолоты. Туалетный столик с золочеными ящичками и кисточками, а также длинным овальным зеркалом в обрамлении позолоченных листьев и цветов сделал бы честь любой принцессе. Столик Гвендолен понравился – в отличие от платяного шкафа, расписанного гирляндами и майскими плясунами[1].
– Шкаф нужен для того, чтобы вешать одежду, а не разглядывать его, – недовольно пояснила она, – а эти картинки меня отвлекают. Но ванная прелестна.
Мур заглянул в ванную, облицованную голубым и белым кафелем. Сама ванна располагалась очень низко, на уровне пола, тоже покрытого плит кой. Над ней, как полог над колыбелью, висели голубые занавески. Полотенца были под цвет кафеля. Муру больше приглянулась его собственная ванная, но, возможно, это объяснялось тем, что в ванной сестры ему пришлось просидеть довольно долго – она заперла его там, чтобы он не мешал ей распаковывать чемодан. Сквозь шум воды (Мур устроил настоящий потоп – а что ему еще оставалось делать?) он услышал, как Гвендолен раздраженно обращается к кому-то, кто пришел забрать остатки скудного угощения и, очевидно, застал ее с открытым чемоданом. Выпуская Мура, она все еще была вне себя от возмущения.
– Мне кажется, здешние слуги не слишком-то учтивы, – выпалила Гвендолен. – Если эта девица скажет еще одно слово, я позабочусь о том, чтобы у нее на носу вскочил фурункул, хоть ее и зовут Юфимией! Впрочем, – снисходительно добавила Гвендолен, – я склонна думать, что носить такое имя – само по себе суровое наказание. Ладно, Мур, ступай к себе и надень свой новый костюмчик. Как объявила эта Юфимия, до ужина всего полчаса и нам следует переодеться. В жизни не слыхала столь сухого и официального приглашения!
– А я думал, ты рассчитывала именно на такое обращение, – заметил Мур, не очень-то любящий церемонии.
– Можно быть светским и естественным в одно и то же время, – возразила Гвендолен.
И все-таки мысль о скором триумфе подействовала на нее умиротворяюще.
– Надену-ка я голубое платье с кружевным воротником, – промолвила она. – А носить имя Юфимия действительно слишком тяжелое бремя даже для того, кто очень груб.
Поднимаясь по винтовой лестнице, Мур услышал, как замок наполняется раскатистым гулом. Этот звук, впервые нарушивший тишину, встревожил Мура. Впоследствии он узнал, что так звучит гонг, означающий: до ужина осталось полчаса, пора переодеваться. Мур, конечно же, мог надеть свой костюмчик гораздо быстрее, поэтому он успел еще разок забраться под душ. Когда горничная с никудышным именем Юфимия пришла за ним и Гвендолен, чтобы проводить их в гостиную, где уже собралась вся семья, Мур чувствовал себя совершенно отсыревшим и еле волочил ноги, как если бы вода лишила его сил.
Одетая в прелестное голубое платье, Гвендолен вплыла с достоинством. Мур тащился за ней. В комнате оказалось полно народу, при чем Мур не мог взять в толк, каким это образом все они являются членами семьи. В гостиной сидели: старая дама в кружевных перчатках; человечек с могучими бровями и громким голосом, вещавший о курсах акций;
мистер Сондерс, чьи руки и ноги были длинноваты для его потертого черного костюма;
по крайней мере две молодые леди;
по меньшей мере два молодых человека.
Мур увидел Крестоманси – тот был великолепен в темно-красном бархате. Волшебник тоже посмотрел на Мура и Гвендолен, но, судя по его рассеянной, растерянной улыбке, по-видимому, не смог вспомнить, кто они такие.
– О, – промолвил Крестоманси. – Гм… Это моя жена.
Их подвели к пухлой даме с кротким лицом. На ней было великолепное кружевное платье – Гвендолен, вне себя от восторга, так и пожирала его глазами, – но в остальном жена Крестоманси казалась самой обыкновенной дамой. Она обратилась к ним с дружеской улыбкой:
– Эрик и Гвендолен, не так ли? Зовите меня Милли, мои дорогие.
Оба вздохнули с облегчением – они уже начали ломать голову над тем, как обращаться к миссис Крестоманси.
– А теперь вы должны познакомиться с моими детьми, Джулией и Роджером, – продолжила Милли.
Из-за ее спины выглянули двое пухлых ребят, бледных и одышливых. На девочке было такое же, как у матери, кружевное платье, а на мальчике – костюм из голубого бархата, но даже нарядная одежда не могла скрыть того, что оба они обладают внешностью еще более заурядной, чем их мать. Они вежливо посмотрели на Гвендолен и Мура, а затем все четверо поздоровались друг с другом. Больше сказать было нечего.
К счастью, очень скоро появился дворецкий, он распахнул двери и объявил, что ужин подан. Гвендолен снова возмутилась.
– Почему это он не открыл дверь перед нами? – свирепо прошипела она Муру, когда все в беспорядке потянулись в столовую. – Почему мы должны пропускать вперед экономку?
Мур ничего не ответил – он из последних сил старался не отстать от сестры. Все расселись за длинным, празднично накрытым столом, и если бы Мура усадили далеко от Гвендолен, он наверняка упал бы в обморок от ужаса. К его облегчению, все обошлось, но ужин и без того был ужасен. Из-за левого плеча Мура постоянно возникали серебряные блюда с яствами, и, поскольку это происходило неожиданно, он каждый раз подскакивал, задевая тарелку. Но хуже всего было то, что он левша. Ему было не с руки орудовать ложкой и вилкой, ведь они лежали у него так же, как у всех остальных. Пытаясь поменять их местами, он ронял ложку, а решив оставить все как есть, проливал соус. Лакей неизменно повторял: «Ничего страшного, сэр», отчего Мур совсем сник.
С беседой дела обстояли не лучше, чем с трапезой. На дальнем конце стола громкоголосый человечек неумолчно тараторил об акциях, а там, где сидел Мур, рассуждали об искусстве. Мистер Сондерс, по-видимому, все лето пропутешествовал за границей. Он видел статуи и картины во всех европейских музеях и был от них в полном восторге. От волнения молодой человек то и дело с силой ударял по столу. Он взахлеб говорил о студиях и школах, кватроченто и голландских интерьерах. У Мура голова пошла кругом. Мальчик взглянул на худое, скуластое лицо мистера Сондерса и с благоговением подумал о множестве знаний, заключенных в этой голове.
Тут в разговор вступили супруги Крестоманси. Милли сыпала именами, которых Мур в жизни не слыхивал, а волшебник отзывался о них так, словно речь шла о его близких друзьях. Мур подумал, что, какими бы обыкновенными ни казались все прочие члены семьи, в самом Крестоманси не было ничего заурядного. У него были яркие черные глаза, притягательные, даже когда он выглядел рассеянным или задумчивым. А уж если речь шла о чем-то интересном, например об искусстве, то казалось, что сияние глаз Крестоманси заливает все его лицо. К огорчению Мура, дети волшебника тоже поддерживали разговор. Они так весело щебетали, словно бы действительно понимали, о чем идет речь.
Мур чувствовал себя ужасным невеждой. Неудивительно, что из-за этой беседы и внезапно возникавших серебряных блюд у Мура совершенно пропал аппетит (к тому же он имел глупость съесть все печенье, поданное к чаю). Насилу одолев лишь половину торта из мороженого, Мур завидовал сестре, с невозмутимым и даже высокомерным видом вкушавшей изысканные яства.
Наконец трапеза завершилась. Юных Чантов отпустили на свободу, и они удалились в роскошную комнату Гвендолен. Девочка со всего размаху плюхнулась на свою бархатную кровать.
– Какое ребячество! – воскликнула она. – Они выставляют напоказ свои знания, чтобы мы почувствовали себя ничтожествами. Мистер Нострум меня об этом предупреждал. Они пытаются скрыть свое малодушие. Какая жуткая у Крестоманси жена! А видел ли ты когда-нибудь более некрасивых и глупых детей, чем эти двое? Да, замок меня уже угнетает. Чувствую, скоро я все здесь возненавижу.
– Может, когда мы привыкнем, жизнь покажется нам не столь ужасной? – без особой надежды предположил Мур.
– Будет еще хуже, – пообещала Гвендолен. – С этим замком что-то не так. Я чувствую его дурное воздействие. Здесь есть нечто мертвящее, высасывающее из меня жизнь и магические способности. Я здесь задыхаюсь.
– По-моему, ты все выдумываешь, – возразил Мур, – потому что хочешь вернуться назад, к миссис Шарп.
Он вздохнул, поскольку сам по ней скучал. – Нет, не выдумываю, – упорствовала Гвендолен. – Кстати, замок давит так сильно, что даже ты можешь это почувствовать. Давай-ка сосредоточься. Разве ты не чувствуешь это омертвение?
Муру не пришлось особенно сосредоточиваться, чтобы понять, о чем говорит Гвендолен. Действительно, с замком творилось нечто странное. Сначала Мур подумал, что это всего лишь тишина, но он ошибся. В атмосфере ощущалась какая-то мягкость, а в то же время и тяжесть, как будто все слова и движения были придавлены огромной периной. Обычные звуки, например их голоса, казались очень тонкими и не давали эха.
– Да, немного странно, – согласился Мур. – Странно? Да просто ужасно! – роковым голосом произнесла Гвендолен. – Буду рада, если мне удастся выжить. – И, к удивлению брата, добавила: – Хотя я не жалею, что попала сюда.
– А я жалею, – признался Мур.
– Ну и кто бы, интересно, за тобой присматривал? – спросила сестра. – Ладно. Принеси мне колоду карт – ту, что лежит на туалетном столике. Вообще-то, карты волшебные, но если мы скинем все козыри, то сможем, если хочешь, поиграть в снэп[2].
Глава четвертая
Наутро рыжеволосая Мэри разбудила Мура, и его тотчас обволокла все та же тишина и мягкость. Неровные стены комнаты были залиты ярким солнечным светом. Даже теперь, когда Мур знал, что в замке полно людей, он не слышал ни звука. Казалось, и за окнами царит безмолвие.
«А, знаю, на что это похоже! – подумал Мур. – Так бывает, когда ночью выпадает снег». От этой мысли ему стало уютно и тепло, и он снова погрузился в сон.
– Эрик, тебе правда пора вставать, – затормошила его Мэри. – Я приготовила для тебя ванну, а уроки начинаются в девять. Поторопись, а то не успеешь позавтракать.
Мур вскочил. Мысль о ночном снегопаде настолько засела у него в голове, что он сильно удивился солнцу и почти летнему теплу. А выглянув в окно, Мур не поверил своим глазам: перед ним расстилались зеленые лужайки с цветами, над пышной листвой деревьев кружили дрозды. Мэри уже ушла. Это обрадовало Мура, ведь он еще не понял, нравится она ему или нет, да и боялся опоздать на завтрак. Наспех одевшись, он забежал в ванную и вытащил из ванны затычку. Потом сбежал вниз по винтовой лестнице и влетел в комнату Гвендолен.
– Ты знаешь, где мы завтракаем? – спросил он сестру.
По утрам она всегда бывала не в духе. Вот и сегодня, восседая на голубом бархатном стуле перед зеркалом с гирляндами, она свирепо расчесывала свои золотистые волосы. Это занятие постоянно выводило Гвендолен из себя.
– Понятия не имею, и вообще мне все равно! Замолчи! – огрызнулась она.
– Как ты нехорошо разговариваешь, – заметила Юфимия, быстро входя в комнату вслед за Муром. Она была очень даже симпатичной девушкой и, по-видимому, вовсе не считала свое имя обузой. – Мы ждем вас, чтобы подать завтрак. Идемте.
Гвендолен отшвырнула гребень, и они пошли вслед за Юфимией в одну из комнат дальше по коридору. Комната, квадратная и просторная, с большими окнами, выглядела довольно запущенной. Глаз отмечал потертую кожаную обивку стульев, пятна на зеленом ковре. Ни один из шкафов плотно не закрывался: отовсюду торчали заводные паровозики и теннисные ракетки. Джулия и Роджер в ожидании сидели за столом у окна. Их поношенная одежда вполне соответствовала беспорядку вокруг.
Мэри, тоже поджидавшая Гвендолен и Мура, воскликнула: «Ну наконец-то!» – и стала возиться с очень любопытным лифтом, спрятанным в особом шкафу у камина. Когда что-то лязгнуло, Мэри открыла дверцы лифта и вытащила оттуда большую тарелку с хлебом и маслом, а также дымящийся коричневый кувшин с какао. Она принесла все это на подносе к столу, и Юфимия налила каждому ребенку по кружке какао.
Гвендолен презрительно взглянула на тарелку с хлебом:
– И это все?
– А что еще тебе нужно? – поинтересовалась Юфимия.
В воображении Гвендолен проплыли овсянка, яичница с беконом, грейпфрут, тосты и копченая селедка. Не в силах выбрать что-то одно, она продолжала молча смотреть перед собой.
– Решай побыстрее, – не выдержала служанка. – Мне, знаешь ли, тоже пора завтракать.
– Нет ли у вас джема? – очнулась от оцепенения Гвендолен.
Юфимия и Мэри переглянулись.
– Джулии и Роджеру запрещено есть джем, – пояснила Мэри.
– Но мне никто не запрещал его есть, – с расстановкой произнесла Гвендолен. – Немедленно принесите мне джем.
Мэри подошла к переговорной трубе возле лифта, и после длительного громыхания и победного лязганья явилась банка с джемом. Горничная поставила ее перед Гвендолен.
– Вот спасибо! – воскликнул Мур.
Ему очень хотелось джема, а какао он терпеть не мог.
– Не стоит благодарности, – чуть насмешливо ответила Мэри, и обе горничные удалились.
На некоторое время воцарилось молчание. Затем Роджер обратился к Муру:
– Передай мне, пожалуйста, джем.
– Да ведь тебе нельзя, – возразила Гвендолен, по-прежнему воинственно настроенная.
– Никто не узнает, если я возьму его одним из ваших ножей, – безмятежно сказал Роджер.
Передавая ему банку и свой нож в придачу, Мур полюбопытствовал:
– А почему вам нельзя?
Джулия и Роджер безмятежно переглянулись. – Мы слишком толстые, – объяснила Джулия.
Она преспокойно взяла у брата нож и всерьез занялась джемом.
«Ну еще бы», – подумал Мур, глядя, сколько джема эти двое умудрились нагромоздить на хлеб. Джем высился над кусками хлеба, словно липкие коричневые скалы.
Гвендолен с отвращением взглянула на Роджера и Джулию и самодовольно оглядела свое аккуратное льняное платье. Разница была велика.
– Ваш отец такой мужчина! Ему, должно быть, очень неприятно, что вы оба пухлые и неказистые, как, впрочем, и ваша матушка.
Толстяки невозмутимо выглядывали из-за своих приторных утесов.
– Я как-то об этом не думал, – признался жующий Роджер.
– Быть пухлым удобно и уютно, – заявила Джулия. – А вот фарфоровым куклам вроде тебя наверняка живется несладко.
Голубые глаза Гвендолен сверкнули. Она тихонько щелкнула пальцами под столом. В ту же секунду кусок хлеба с толстым слоем джема выскользнул из рук Джулии и с размаху шлепнул ее по щеке. Джулия изумленно охнула: джем залепил ей пол-лица.
– Не смей меня оскорблять! – крикнула Гвендолен.
Джулия неторопливо сняла с лица хлеб и достала носовой платок. Мур подумал, что она хочет вытереться, но не тут-то было: Джулия и не подумала приводить себя в порядок, и джем стал вязко стекать по ее пухлым щекам. Зато она завязала на платке узелок и стала медленно его затягивать, выразительно глядя на Гвендолен. Узел затянулся, и тогда наполовину полный и все еще дымящийся кувшин какао взмыл в воздух. Поколебавшись в нерешительности, он направился в сторону Гвендолен и завис прямо над ее головой. Затем он начал толчками наклоняться.
– Прекрати сейчас же! – задохнулась от возмущения Гвендолен.
Она подняла руку, пытаясь оттолкнуть кувшин. Тот ловко увернулся и продолжил наклоняться. Гвендолен снова щелкнула пальцами и пробормотала странные слова, однако кувшин ее не слушался. Какао подступило к самому его носику; казалось, еще секунда, и оно польется на Гвендолен. Та отклонилась в сторону, но кувшин в мгновение ока снова навис над ее головой.
– Может, позволить ему пролиться? – невозмутимо спросила Джулия.
Под слоем джема на ее физиономии играла едва заметная улыбка.
– Только попробуй! – завопила Гвендолен. – Я все расскажу Крестоманси! Я…
Она выпрямилась, однако кувшин тоже не дремал. Гвендолен попыталась его схватить, но он опять проворно отскочил.
– Осторожно, какао может выплеснуться. Неужели тебе не жаль своего чудесного платьица? – не скрывая ликования, проговорил Роджер.
– А ты вообще заткнись! – крикнула Гвендолен и на сей раз отклонилась так, что оказалась почти на коленях у брата.
Мур с опаской смотрел на угрожающе нависший над ними кувшин, из которого, казалось, вот-вот польется горячее какао.
Но тут открылась дверь, и вошел Крестоманси, облаченный в цветастый шелковый шлафрок – пурпурно-красный, с золотой отделкой по вороту и манжетам. В этом одеянии волшебник выглядел удивительно высоким, изумительно стройным и невероятно величественным. Он мог бы быть императором или исключительно суровым епископом. Крестоманси вошел, приветливо улыбаясь, однако улыбка исчезла с его лица, когда он увидел кувшин.
Кувшин тоже попытался исчезнуть. Он скользнул обратно на стол, да так поспешно, что какао расплескалось и забрызгало платье Гвендолен (трудно было сказать, случайность это или нет). Вначале и Джулия, и Роджер не смели пошевелиться, а потом Джулия принялась развязывать узел на носовом платке, причем с таким рвением, как если бы от этого зависела ее жизнь.
– Итак, я собирался пожелать вам доброго утра, – медленно произнес Крестоманси. – Но теперь я вижу, что оно вовсе не доброе. – Он перевел взгляд с кувшина на блестящие от джема щеки Джулии. – Если вы оба еще когда-нибудь захотите джема, – отчеканил он, – то лучше не попадайтесь мне на глаза. Кстати, требование вести себя прилично относится ко всем четверым.
– Я ничего дурного не сделала, – заявила Гвендолен с видом оскорбленной невинности.
– Нет, сделала! – возразил Роджер. Крестоманси подошел к столу и остановился, глядя на детей сверху и держа руки в карманах своего благородного одеяния. Волшебник казался таким высоким, что у Мура в голове не укладывалось, как это он не задевает головой потолок.
– В замке есть одно нерушимое правило, – сказал Крестоманси, – которое необходимо запомнить всем. Любые магические действия должны совершаться детьми только под руководством Майкла Сондерса. Гвендолен, ты меня поняла?
– Да, – ответила она. Вне себя от ярости, она сжала губы и скрестила руки на груди. – Я отказываюсь подчиняться этому дурацкому правилу!
Крестоманси то ли не расслышал ее слов, то ли не заметил, как она разгневана. Он обратился к Муру:
– А ты, Эрик, понял?
– Я? – удивленно переспросил мальчик. – Да, разумеется.
– Хорошо, – кивнул волшебник. – Теперь я пожелаю вам доброго утра.
– Доброе утро, папочка, – хором прощебетали Джулия и Роджер.
– Гм… Доброе утро, – робко пробормотал Мур.
Гвендолен сделала вид, что не слышит: в конце концов, в эту игру могут играть и двое. Крестоманси улыбнулся и важно удалился из комнаты, являя собой длинную процессию из одного человека.
– Ябеда! – крикнула Гвендолен Роджеру, как только дверь закрылась. – И эта гнусная проделка с кувшином! Небось вдвоем поработали?
Роджер благодушно улыбнулся, вовсе не реагируя на выпад Гвендолен.
– Колдовство у нас в роду, – пояснил он.
– И мы оба его унаследовали, – добавила Джулия. – Пойду умоюсь.
Она прихватила со стола три куска хлеба, чтобы не умереть от голода по дороге, и направилась к выходу, бросив через плечо:
– Роджер, скажи Майклу, что я скоро приду. – Еще какао? – вежливо предложил Роджер, взяв кувшин.
– Да, если можно, – откликнулся Мур.
Он не имел ничего против еды и питья, использованных в колдовских целях, к тому же его мучила жажда. Он надеялся, что если сначала набьет рот джемом, а потом отхлебнет какао, то напиток не покажется таким отвратительным. А Гвендолен все еще была уверена, что Роджер хочет оскорбить ее. Она нетерпеливо ерзала на стуле, упрямо уставившись в стену. Внезапно открылась дверь – Мур поначалу этого не заметил, – и прозвучал бодрый голос мистера Сондерса:
– Так, ребята, начинаем урок. Сейчас мы посмотрим, готовы ли вы к небольшой проверке.
Мур торопливо проглотил свой джем, пропитанный какао. За дверью обнаружилась классная комната – самая настоящая, хотя и всего с четырьмя партами. В ней были доска, глобус, щербатый школьный пол и даже знакомый запах школы. У стены стоял застекленный книжный шкаф, без которого не может обойтись ни одна классная комната, а в нем – потрепанные серо-зеленые и синие книжки, без которых не может обойтись ни один подобный шкаф. На стенах были развешаны большие фотографии статуй, так пленивших мистера Сондерса.
Две из четырех парт были старые, коричневые, а две другие – новые, желтые от лака. Гвендолен и Мур, не сговариваясь, сели за новые парты. Тут вбежала Джулия, сияя старательно вымытыми щеками, уселась за старую парту, стоящую за партой Роджера, и допрос начался. Мистер Сондерс неуклюже расхаживал взад и вперед у доски, задавая каверзные вопросы. Твидовый пиджак раздувался у него на спине точно так же, как это недавно происходило с его курткой на ветру. Возможно, именно поэтому длинные руки мистера Сондерса торчали из рукавов на целый фут. И вдруг Мур увидел, что костлявый указательный палец направлен на него.
– Какую роль сыграло колдовство в войнах Алой и Белой розы?[3]
– Э… – промычал мальчик. – Гм… Кажется, я этого еще не проходил.
– Гвендолен? – продолжил допрос мистер Сондерс.
– О… очень важную роль, – наугад выпалила она.
– Неверно. Роджер?
Из проверки стало ясно, что, хотя Роджер и Джулия порядком подрастеряли свои знания за время летних каникул, они все равно опережали Мура во многом, а Гвендолен – почти во всем.
– Что же ты изучала в школе? – в некотором раздражении спросил мистер Сондерс.
Гвендолен пожала плечами:
– Думаете, я помню? Ничего интересного.
Я целиком посвящала себя колдовству, и, надеюсь, так будет и дальше.
– Боюсь, что нет, – возразил учитель. Гвендолен уставилась на него, не веря своим ушам.
– Что? – почти взвизгнула она. – Но… но ведь я очень талантлива! Я должна продолжать свои занятия!
– Твой талант никуда не денется, – урезонил ее мистер Сондерс. – Ты сможешь снова заняться колдовством, когда выучишь что-то еще. Открой свой учебник по арифметике и сделай первые четыре задачи. Эрик, а тебе, пожалуй, стоит заняться историей. Напиши-ка мне сочинение о короле Кнуте[4].
Сказав это, учитель направился к Роджеру и Джулии.
Мур и Гвендолен открыли учебники. Гвендолен сначала покраснела, а потом побелела. Когда мистер Сондерс нагнулся к Роджеру, чернильница с ее парты взмыла в воздух и вылилась прямо на спину учителя, на его раздувающийся пиджак. Мур закусил губу, чтобы не засмеяться. Джулия молча наблюдала. Мистер Сондерс, по-видимому, ничего не заметил. Чернильница благополучно возвратилась на место.
– Гвендолен, – сказал учитель, не оборачиваясь, – достань, пожалуйста, банку с чернилами и воронку из нижнего ящика шкафа и наполни чернильницу. Да смотри хорошенько наполни.
С независимым видом Гвендолен вскочила из-за парты, нашла большую банку и воронку и принялась наполнять чернильницу. Прошло десять минут, а чернильница все еще не наполнилась. Сначала лицо Гвендолен было удивленным, потом покраснело, а потом побелело от злости. Она попыталась поставить банку на стол, но поняла, что это ей не удается. Тогда она попробовала произнести заклинание.
Мистер Сондерс обернулся и внимательно посмотрел на Гвендолен.
– Вы невыносимы! – крикнула она. – И между прочим, я имею право колдовать в вашем присутствии.
– Ни у кого нет права поливать чернилами своего преподавателя, – бодро ответил мистер Сондерс. – Кроме того, как я уже сказал, тебе придется на время забыть о колдовстве. Продолжай наполнять чернильницу, пока я тебя не остановлю.
Гвендолен лила чернила еще примерно полчаса, и с каждой минутой ее негодование нарастало.
Мур был потрясен. Он заподозрил, что мистер Сондерс довольно могущественный волшебник. Конечно же, вскоре перед ним мелькнула безупречно чистая спина мистера Сондерса – от чернил не осталось и следа.