А еще была бабушка по материнской линии. Печальная бабушка Фрэнсис. В молодости жена третьего виконта Скудамора, урожденная Фрэнсис Дигби, была большой оригиналкой, склонной к благородной меланхолии. Это о ней поэт Александр Поуп когда то написал Роберту Дигби, что «леди Скудамор ведет себя возмутительно, потому что слишком долго была в вашей компании. Она притворяется, что открывает глаза, потому что восходит солнце, и притворяется спящей, потому что наступает ночь, пьет чай в девять утра, делает вид, что уже помолилась, и бесстыдно рассказывает о хороших книгах».
Три леди Фрэнсис в трех поколениях, два незаконнорожденных в трех поколениях и скандальный развод по причине измены и мнимой импотенции. «Как это все сошлось в моей жизни?» – думала леди Фрэнсис, лежа на кровати в комнате в Брэмптон Брайан Холле на четвертый день пребывания в поместье. Эту ночь, как и две предыдущие, она провела с Перси Чарльтоном. Почти всегда в полночь, когда Марта засыпала, она надевала плащ служанки, тихо выходила в коридор, спускалась по лестнице, открывала дверь для слуг и шла в домик садовника. Перси встречал ее, и тоска тут же исчезала, как будто тоски никогда и не было, как будто скрип петель его двери пробуждал ее от кошмарного сна.
«Перси. Где его медальон?» Фрэнсис слышала голоса слуг на первом этаже. «Может быть служанка, убираясь тем утром, после их первой ночи, забрала монету на цепочке со столика? Но почему она забрала подарок Перси? Как теперь спросить…» – Фрэнсис вспомнила, как подшучивали над Перси в Брэмптон Брайан, то что он рассказал ей о происхождении своей семьи, и улыбнулась. Рядом никого не было. Она улыбалась сама себе, своим мыслям, как не делала уже очень давно.
«Нужно жить как Перси. Делать то, к чему лежит душа. Ни о ком не думать плохо. Не изводить себя мыслями. Не тосковать. Но как не тосковать? Сейчас придет этот ужасный дурно пахнущий человек. Он будет сидеть тут, громко болтать, размахивать руками. Зачем он пытается понравиться мне? Он же знает, что не нравится. Не хочет ни моей любви, ни дружбы. Просто не может остановиться, хочет всем понравиться, всех очаровать. Сколько же он ест! Какой-то бегемот, а не человек. Если мы сегодня уезжаем, я больше не увижу Перси», – Фрэнсис заплакала. Открылась дверь. Вошел Чарльз Говард-младший:
– Как ты, любовь моя? В обед мы возвращаемся в Норфолк-Хаус.
* * *
Сьюзен Харли не знала, что и думать. Она хотела Чарли и получила Чарли. Она желала стать женщиной и стала ей. Но теперь не была уверена, стоило ли оно того. Приятного-то было мало, вспоминать особо нечего.
Когда Чарли в их первую ночь причинил ей боль, все произошло настолько быстро, что у нее невольно промелькнула мысль, что она стала жертвой какого-то заблуждения, обмана, жульничества. Как, например, на это намекают в романах? Предвкушение, томление, восторг. Она предвкушала, томилась, но не испытала восторга, просто была рада ему угодить. Чарли взял ее на своем халате, потом спокойно надел этот халат, испачканный девственной кровью, и удалился из темной комнаты, шепча слова и обещания любви. Утром, казалось, он был доволен, смог украсть у нее пару поцелуев наедине и заверил, что следующей ночью будет на высоте, что о боли можно забыть, что ее ожидает буря чувств. И что же? Боли действительно не было, но и бури чувств не было. Что-то отдаленное, как прелюдию, она уловила в себе, он пыхтел и старался, но потом все кончилось, а она осталась лежать на кровати в недоумении и с немым вопросом, где же обещанная буря чувств. На третью ночь, наконец, Сьюзен немного расслабилась, легкая волна удовольствия окутала ее всего на пару мгновений. Но буря чувств, восторг? «Поток страсти, все сметающей и дарящей наслаждение», как говорил Чарльз. Она ничего такого не узнала и не испытала, а сегодня они с женой уезжают. И стоило ли ради этого так рисковать быть пойманной с мужчиной в постели, жертвовать девственностью?
Утром к жене ее любовника приходил доктор, потом мать навестила леди Фрэнсис и о чем-то с ней беседовала. Затем отец поговорил с Чарли, и было решено, что супруге лорда Говарда нужен столичный врач. Доктор графа упомянул французское слово «la grippe», сказал, что болезнь схожа с нашей инфлюэнцей, но пришла из России сорок лет назад и иногда протекает легче, без тяжелой горячки. Как бы то ни было, леди Фрэнсис стало заметно лучше, она спустилась на первый этаж впервые за четыре дня, на ее щеках появился румянец. По мнению доктора, которая поддержала ее мать, супруга лорда Говарда вполне может перенести дорогу, тем более что на улице потеплело, сам Бог велел отправляться сейчас.
– Драгоценная жена моя, – четвертый граф Оксфорд и Мортимер стоял в столовой спиной к дочери и не слышал, как она подошла. – Я согласен, что она печальна, но меланхолия ли это? Надобно нашему доктору тебе это слово растолковать, как оно докторами употребляется. А по тому делу, касательно Перси Чарльтона, не уверен я совершенно, что ты, сердце мое, не поняла его превратно, раз уж сама сказала про меланхолию. Может статься, были просто невинные встречи, ну там слезы, родственные души, беседы двух страдальцев?
– Какие страдальцы, отец? – Сьюзен появилась перед графом Эдвардом Харли и весело засмеялась. – Ужели вы, батюшка, стали читать романы? А я гляжу, из покоев моих пропали «Несчастные любовники», Les Amants malheureux, господина Бакюлара д’Арно, и думаю, кто же мою книгу взял? А это вы, папа.
– Книгу я у тебя забрала, глупая, чтобы ты голову себе не забивала срамом и пустыми мечтаниями, – ее милость выразительно подняла брови, дернула мужа за рукав камзола и строго посмотрела на дочь. – Мы говорили о делах одного пресловутого семейства из анекдотов дяди твоего, сэра Томаса, чего на самом деле не было. Что тебе надо? Завтракать пришла? Все уже поели давно.
– Что за пресловутое семейство из анекдота? И при чем Персифаль Чарльтон? Что натворил Перси? – девушка поцеловала отца в щеку, подошла к столу и подняла серебряную крышку с блюда для завтрака.
– Я скажу тебе, дочь моя, сколько тебе знать надобно в твоих летах, – строгий тон отца подействовал гораздо лучше слов матери. Сьюзен обернулась. – Анекдоты дяди твоего не для ушей твоих, а родственника нашего, Персифаля, упоминали мы только в наилучших выражениях. Он, не то что ты, целыми днями не прохлаждается, романов не читает, а посему на полке в доме у него учебники, наставления ремеслу, книги отца твоего и дяди Джона. Проповеди, введение в законы, деятельные основания науки. Умные книги. И находит он время читать в часы, когда мог бы развлечься или отдохнуть от работы.
– Хватит поучать меня, папа, – дочь заискивающе улыбнулась и, обхватив отца руками, с силой сжала в объятиях. – Перси не девушка, зачем ему романы д’Арно читать, он за их чтением, и Джонсон ему шею намылит, чтобы не дремал.
– Дурочка ты, – граф засмеялся, пытаясь избавиться от объятий дочери. – Дурочка пустоголовая. Вот сию минуту войдет кто, а ты на отце повисла, как мочалка. Нынче лорд Говард с женой, твой дядя Томас с семьей и сэр Таунсенд уезжают. Не убегай никуда, выйдешь попрощаться с ними на парадное.
– И вот еще что, Сьюзен, – графиня взяла дочь под руку. – Дворецкий сказад экономке, а она мне, что второй ключ от покоев твоих тобой взят без надобности и что было бы хорошо тебе его вернуть дворецкому, дабы могла экономка держать отчет о вещах и драгоценностях твоих перед отцом.
Сьюзен насторожилась, услышав про ключ, кивнула, отпустила отца и села завтракать. Родители вышли из столовой и продолжили говорить друг с другом в холле, но уже шепотом.
– Не буду я Перси донимать расспросами, мой свет. Не знаю, почему бы это все так было. И мне кажется, я готов тебе не во всем верить, и сама ты себе не веришь, а в тревоге многое вообразила, – четвертый граф Оксфорд и Мортимер пожал плечами. – если ты в Перси сомневаешься, изволь сама ему высказать, дознаться, и послушаешь, что он ответит.
– Как тебе угодно, дорогой, прямо сейчас и дознаюсь. – ее милость улыбнулась мужу и пошла к главному входу. У дверей лакей подал ей накидку и чепец. Графиня надела накидку, вернула лакею чепец и, когда он распахнул перед ней двери, вышла на крыльцо. Спустившись по ступеням, она нащупала в кармашке свою улику и двинулась по дорожке вдоль стены, к домику садовника. Постучала в окно. Нет ответа. Попыталась войти, но дверь была закрыта. Ее милость огляделась, не увидела помощника управляющего рядом с домиком и направилась к конюшням, откуда доносились мужские голоса. Персифаль Чарльтон был тут и помогал с погрузкой больших тюков с тряпьем на повозку. Юноша увидел графиню и поклонился. Конюхи и рабочие стянули с голов шляпы и также поклонились.
– Ваша милость, доброе утро, – Перси немного испугался, увидев, что графиня смотрит прямо на него строгим взглядом.
– И тебе того же, – миледи повернула голову к повозке. – Вы закончили? Мне нужно говорить с тобой наедине, Перси, по делам поместья.
– Где угодно вам, ваша милость? – спросил Перси.
– Отойдем в сторону, – графиня пошла к домику садовника. Перси стал догонять ее быстрыми шагами. Когда они достаточно удалились от конюшни, миледи повернулась к юноше и посмотрела ему прямо в глаза:
– Персифаль Чарльтон, сударь мой, растолкуй мне, каким образом к гостье нашей, леди Говард, попал твой медальон, серебряная монета на цепочке, которую в другие времена видела я у матери твоей и у тебя самого в Брэмптон Брайан Холле?
– Мой медальон? – молодой человек совершенно растерялся, в его глазах промелькнул страх. – Мой медальон, старый грош, отдал я одной девушке, служанке гостей вашей милости. Одарил ее, мне он был без надобности.
– Служанке, – графиня плотно сжала губы. – Не лги мне, Персифаль Чарльтон. Я знаю тебя с малолетства. Три ночи я не сплю, стою у окна, и что вижу? Она приходит в твой дом, ты впускаешь ее, вы в доме много часов одни, а далее она ключом для слуг, который был дан тебе по милости графа, отпирает дверь и идет в покои свои. Она леди, Перси. Из очень знатной и богатой семьи. У нее есть муж. Ты беды ищешь? Я медальон твой взяла со стола ее первым же утром. И скажи мне теперь, на что же все это похоже, Персифаль? Не на любодеяние ли то похоже?
– Простите, миледи, – Перси был готов расплакаться. – Я не знал, что она леди и у нее муж. Я во всем том повинен и в воле вашей нахожусь, а ее вины тут нет, я сам позволил ей остаться у меня. Умилосердствуйтесь, не губите ее и меня.
– Да как же ты повинен один? Ужели так? – графиня всплеснула руками. – Глупый ты, как дитя малое. Разве ты держал ее силой? Разве не она к тебе пришла ночью? Мы после ужина искали ее по парку, когда гость наш видел ее в окно и не узнал, а она и не думала идти к мужу своему и утешиться с ним, если плохо ей было. Вот твой медальон. Забери его немедля, и спрячь, или матери верни. Поклянись мне Богом, что до отъезда ее в Лондон не станешь искать встречи с ней. Поклянись сей же миг, Персифаль.
– Клянусь, ваша милость, – Перси весь дрожал, беря серебряный грош из руки графини. – Умоляю, Христом Богом молю, не разглашайте никому. Если неугоден я вам, опозорил дом ваш, я уеду нынче же, миледи.
– Не думай даже об этом. Ты глупый мальчишка и не понимаешь, что взрослая замужняя женщина от тебя хотела. Если граф тебя и выгонит, то за неуважение или нерадение к семье нашей. Но разврата я в доме моем не потерплю, так и знай. Беги на конюшню, – графиня вздохнула, развернулась и пошла в дом. У парадного крыльца ее ждал муж, Эдвард Харли. Когда миледи приблизилась, граф заложил руки за спину и произнес.
– Ну, дозналась, душа моя?
– Да как же, муж мой, мне и не дознаться? – графиня взяла мужа под руку и потянула к дверям. – Перси врать никогда не умел. Представь себе, служанкой эта прелюбодейка ему назвалась. Служанкой, Боже святый! А он медальон свой ей отдал. Так я взяла медальон у нее, пока она спала, и ему сейчас вернула. Выговаривать я ей на стану. Пусть они, как решили утром, закладывают карету и отбывают к себе. Нам какое дело до их разладов? У нас дочь невинная на выданье и гостей почтенных полный дом.
– Карету их уже закладывают, – его милость вздохнул. – Иди к себе, приляг. Ты три ночи не спала толком. Не однажды о том уже я думал, что ты, любовь моя, всякий пустяк к сердцу берешь. Я сам их провожу, не тревожь себя. И о Персифале не думай дурно. Знаешь же, каков он, из него любой может веревки вить. Джонсон его любит, как сына, да и я к нему привязался, он юноша не пустой и усердный. Простим ему согрешение, как велел Господь, во спасение душ наших.
– Простим, ей Богу простим, – графиня кивнула.
Двери распахнулись, четвертый граф Оксфорд и Мортимер с ее милостью графиней вошли в дом.
Глава 4
«Норфолк-хаус»
Норфолк-Хаус – городской дом девятого герцога Норфолка, находился на Сент-Джеймс-сквер в Лондоне. Построенный по проекту Мэтью Бреттингема-старшего с 1748 по 1752 годы, этот величественный особняк в стиле палладио имел более ста футов в длину и семьдесят футов в ширину. Материалом для постройки служил белый кирпич, дом был облицован камнем и возвышался на три этажа – первый, главный и камерный. Девять больших окон в ряд на каждом из этажей фасада выходили на запад. Помещения первого этажа состояли из двух секций. Главный вход вел в холл, слева от холла находился рабочий кабинет герцога, справа утренняя комната. Это была первая секция. Из холла через арку открывался проход к лестнице на главный этаж. Прихожую с лестницей окружали по часовой стрелке библиотека, гардеробная, спальня, служебная лестница и столовая. Это была вторая секция. Из столовой можно было пройти в утреннюю комнату первой секции, а из библиотеки – в кабинет герцога. Главный этаж включал в себя музыкальную комнату и две гостиные на стороне фасада, бальный зал над столовой первого этажа, главную спальню и гардеробную на стороне, противоположной фасаду. Снаружи, вдоль фасада, проходила балюстрада из балясин с талией, окна были украшены лепным архитравами, фризами и фронтонами.
Вестибюль первого этажа был спроектирован в палладианском стиле, пол уложен мраморными черными и белыми плитами, в шахматном порядке. Стены покрыты мрамором, с эмблемами Норфолка: белым львом, белой лошадью и собакой Тэлбота. Камин в вестибюле был отделан черным мрамором, его простой архитрав пролегал между узкими пилястрами с ракушками и гирляндами, масками сатиров.
Столовая первого этажа имела два окна на торцевой стене. Белый мраморный камин столовой украшали женские маски, гирлянды и картуш на карнизе.
В феврале 1756 года дом был открыт для проживания хозяев и посещений, по случаю этого состоялся торжественный бал. Гости на балу были потрясены роскошью интерьеров, богатством и великолепием бальной залы, новым стилем музыкальной комнаты и гостиных. Спустя пятнадцать лет Норфолк-Хаус уже не производил такого ошеломляющего впечатления, но, как и прежде, был одним из главных особняков столицы.
Чарльз Говард-младший, наследник девятого герцога Норфолка, жил в Норфолк-Хаусе вместе с женой, леди Фрэнсис Говард пять-шесть месяцев в году. Они занимали спальню и гардеробную первого этажа, расположенные за главной лестницей. Когда герцог Норфолк находился в Лондоне или останавливался в Норфолк-Хаусе проездом, лорд Говард старался не попадаться ему на глаза. Отношения между герцогом и внучатым племянником нельзя было назвать сердечными.
10 апреля 1772 года старый герцог еще не приехал в Лондон из имения, но Чарльз чувствовал себя как на иголках из-за дурных новостей. Плотно позавтракав, он уединился в кабинете и еще раз прочел полученное вчера из Брэмптон Брайан Холла письмо, попытался составить план действий, осмыслить произошедшее, понять, сколько у него есть времени, а затем пошел в столовую, где встретил свою жену.
Супруга лорда Говарда, которую он про себя вот уже два месяца называл «плаксой Фрэнсис», сидела в кресле у окна и задумчиво смотрела на улицу. Когда он остановился в дверях, ведущих в столовую, жена бросила на него взгляд и с фальшивой улыбкой произнесла:
– Чарльз, вы меня вчера спросили о здоровье отца моего, а о подруге моей, написавшей мне накануне, я вам рассказать забыла.
– О подруге? – Чарльз Говард-младший плюхнулся в кресло напротив леди Фрэнсис и пробормотал. – Я, сударыня, не знаком с подругами вашими и не знаю, хочу ли слышать о них.
– Это Элизабет, она мне и подруга, и дальняя родня. Пишет из Шотландии, приглашает нас быть у нее на Пасху. Я намерена ехать к ней сей же день или завтра – леди Фрэнсис посмотрела мужу прямо в глаза. – Вы изволите сопровождать меня, муж мой? Я намереваюсь пожить там, в доме подруги моей, по меньшей мере полгода, а то и до зимы.
– На Пасху? – Чарльз Говард был поражен до глубины души. – Так Пасха через девять дней, а подруга твоя в Шотландии, Фрэнсис. Ты хоть знаешь, сколько до Шотландии миль пути?
– Так изволите ехать со мной, или мне одной отправляться? – Фрэнсис отвела глаза.
