Сны снежноягодника. 10 мистических историй для холодных вечеров
– А, молодой человек! С Рождеством вас!
– И вас, – буркнул Антон в надежде, что на этом от него отстанут. Но вышло наоборот – даже Мотя, оказавшаяся девочкой, подошла и стала обнюхивать его ботинки.
– Смотрите, вас и собачка поздравляет! А купите безделушку, порадуйте кого-нибудь.
– Спасибо, не нужно.
– А что так?
Антон хмуро втянул голову в плечи. Нагрубить или просто уйти ему никогда не позволяло чертово воспитание, будь оно неладно.
– Закончились праздники уже.
– Да будет вам! Порадовать можно и без календаря!
Обреченно вздохнув, мужчина стал рассматривать безделушки. На столе, местами припорошенном снегом, скопилось много хлама, как на блошином рынке: какие-то бокалы, значки, шкатулочки, старые открытки. Антон даже разглядел пачку махорки – его дед курил ее через «козью ножку»: сворачивал трубочку из газеты и подгибал кончик вверх, чтобы дым не так ударял в голову. Гадость какая. И зачем продавать эту отсыревшую древность? Хотя вот так поджечь бы, да подышать дедовым ароматом, как в детстве…
– Я не люблю праздники, – вдруг выдал Антон, удивившись своему откровению.
– А чего так?
Тем временем любопытная и сытая Мотя устроилась прямо на кончике его ботинка и зевнула. Не самый внимательный слушатель.
– Раздражает вся эта мишура. Суета. Подарки. Елки.
– Ну, стало быть, вам повезло, что все это почти закончилось, – не став его переубеждать, засмеялась торговка.
Антон взял в руки пачку махорки, принюхался, но так и не понял, тот это запах или не тот. Больше пахло отсыревшей коробкой.
– Все это – сплошная декорация. Корпоратив на работе – декорация, украшения – декорация, даже жена и сын декорацией становятся. И… всё, в общем. Картонное, как в дурацком телешоу. Переснимают сцены по миллиону дублей, только меняют таблички для зрителей: «Аплодисменты» или «Смех». И я среди этих созерцателей, и не уйти никуда – сказали в ладоши хлопать, вот сиди и хлопай.
Он раздосадовано бросил пачку махорки обратно на стол. Чего он так разговорился-то?
– Э, милок… Нет, тебе ничего у меня покупать не надо. Не продам.
– А… что так? – тупо спросил Антон, как будто его вдруг лишили чего-то важного.
– На вот тебе, – торговка достала из кучи хлама старое зеркальце, с пару ладоней размером, в обычной деревянной раме с простенькой резьбой. – Это не за деньги и не в подарок.
Антон машинально взял протянутое зеркальце, повертел его и так, и эдак.
– Зачем?
Мотя грозно гавкнула на подлетевшего голубя, тот шумно поспешил ретироваться, подняв крыльями вихрь снежинок.
– Разобьешь – узнаешь.
* * *Ничего бить Антон, конечно, не намеревался. Он положил зеркало в сумку и вообще забыл про него, пока не стал собираться на работу. Оно выскользнуло из рук молниеносно, ударилось о край стола, тут же раскололось, поранило Антону ладонь, приземлилось на пол и раскололось еще больше.
Другой Антон снова появился «в кадре» одного из кусочков. Здешний Антон смотрел – а что еще он мог сделать? Бородач был странно одет, как будто в форму врача, да и обстановка была похожая: белые кафельные стены, широкий стальной стол… И маленькая новогодняя елочка на полу в самом уголке.
Появилась женщина и притащила следом какую-то модную псину – то ли шпиц, то ли еще какая «хуа». Антон немного побеседовал с хозяйкой (ни звука не было слышно), потом поднял собаку на стол и стал осматривать, поглаживая пса по спине и улыбаясь.
Вот те на! Антон – ветеринар!
На третьем курсе экономического он чуть было не срезался во время сессии – в гробу он видал всю эту эконометрику и финучеты. «Дорогие родители, я хочу бросить экономику и поступить в ветеринарный институт».
Мама и папа Антона тогда не оценили сыновнего порыва, подсчитали, во сколько им уже обошлись пять семестров в престижном вузе и категорически отказались принимать в свою реальность «Антошу-Айболита». Он затаил на них крепкую обиду, но доучился, нашел хорошую работу, потом еще одну – получше. И так дослужился до сытной должности в крупном банке. Про ветеринарный институт он и не вспоминал до сегодняшнего дня и никогда не заводил дома ни одного животного, даже когда сын Сеня вымаливал хомяка. Как отрезало.
– Ничего себе! – в дверном проеме возникла жена Наташа и оглядела учиненный Антоном бардак.
Он машинально схватил три самых крупных осколка, те, на которые попала его кровь, и спрятал в сумку. Мало ли что еще там можно разглядеть? А о том, что за чертовщина такая творится, он подумает позже.
– Я же сказал, ерунда. Сейчас приберу.
Но Наташа уже сходила за веником и совком. Подметала она шумно, осколки бряцали и неприятно резали слух Антона (как будто порезанной ладони мало).
– Что ты вообще разбил-то такое? Не припомню этого зеркала.
– Да старая безделушка, в ящике стола нашел, уронил. Теперь уже неважно.
Жена озадаченно посмотрела на битые сверкающие кусочки.
– Плохая примета. Говорят, семь лет несчастий приносит. Ты же не смотрелся в осколки?
Антон тоскливо глянул на жену и, ничего не ответив, продолжил собираться на работу.
* * *Первые рабочие будни после новогодних праздников едва ли можно назвать трудовыми. Время все течет, а день никак не кончается, и прошлогодние уже стикеры, напоминающие о задачах, кажутся чьей-то шуткой.
Работать Антон не мог. Не мог даже имитировать работу: все мысли его были заняты осколками зеркала, лежавшими в сумке. Он украдкой достал тот кусок, где жил Антон-ветеринар, но увидел лишь собственное отражение. Промычав что-то себе под нос, стал всматриваться в другой – на нем тоже осталось пятнышко его крови, уже бурое, смазанное и почти стершееся.
Зеркало как зеркало. Но через мгновение он увидел ее. Их обоих. Они наряжали елку, а рядом крутилась собака – так, наверное, выглядела бы повзрослевшая Мотя.
Здешний Антон встретил Кристину несколько лет назад на совместном с партнерами корпоративе. Уже… Да, четыре года прошло. Надо же. Потом они виделись на деловых ужинах. И, наконец, в квартире у Кристины. Замуж она не хотела, детей тоже, домашний очаг ее не интересовал. Только постоянный любовник, «надежный, как скала». Антон стал этой скалой. Отчего-то ему нравилось жить на два фронта – воюя на одном, он отдыхал от другого. Но спустя полтора года боев он устал, и вовсе не совесть мучила его. С совестью легко договориться. Но Кристина тоже постепенно превращалась в декорацию, и Антон уже не знал, где проходит граница между сценой и залом и кто заправляет всем этим представлением.
Но в осколке зеркала они казались совсем другими. Антон различил знакомую обстановку – загородный дом Кристининых родителей, там он бывал не раз. Они были женаты (на безымянном пальце у девушки сверкало кольцо) и как-то по-свежему счастливы. В каждом движении, в каждом поцелуе проскальзывала жизнь необремененная, легкая. Антон смотрел на эту парочку и спрашивал себя: «А было ли такое здесь, в этой жизни? Или всегда – лишь имитация?» Нащупать правильный ответ он так и не смог.
– На что ты там смотришь? – окликнул его Денис, младший менеджер.
Антон поспешно убрал осколок в ящик стола.
– Да так… Диафильмы.
– Диа… что?
Денису было двадцать. Он не знал, что такое диафильмы.
– Неважно.
Похоже, коллега спугнул второе видение – теперь и этот осколок показывал давно приевшееся усталое лицо. Иллюзия (или не иллюзия?) счастливой жизни с Кристиной развеялась так же, как и Антоша-Айболит.
А вот третий осколок, о который он оцарапал палец до крови, доставая его из сумки, показал ему что-то совсем уж несуразное.
Облизывая саднящий порез и чувствуя на языке привкус железа, здешний Антон увидел в зеркале почти что свою реальность. Он, Наташа и Сеня сидели за праздничным новогодним столом. Были там и прочие люди, друзья-приятели – вот Вадик с Оксаной, Гена тоже пришел, Алена. Веселились и гуляли – смех, улыбки, видно, что застолье проходит душевно. Антон, непривычно одетый в безразмерный уютный свитер, а не в рубашку, обнимал Наташу. Надо признать, выглядела она чудесно – не было на лице обыденной печати озабоченности. Сенька носился вокруг стола. Снова ни звука, но здешний Антон практически мог слышать его заливистый смех.
Он вспомнил, как на самом деле встретил этот Новый год. Они посидели дома, втроем, над закусками из дорогого ресторана. Какую-то рыбину даже доставили специальным рейсом с Камчатки, чтобы была свеженькая. Почти сразу после боя курантов Антон отнес закемарившего Сеню в кровать, Наташа тут же начала прибирать со стола. А сам он ушел, сославшись на желание подышать воздухом. Жена, наверное, подумала, что он отправился к любовнице. Ему было наплевать. На улице грохотали салюты и гуляли раззадорившиеся компании, пили шампанское прямо из бутылок и хохотали. А он ходил по улицам, тихо и угрюмо, изредка отклоняя приглашения незнакомых людей присоединиться к веселью. Он чувствовал себя пустым, словно его выпили, как бутылку шампанского, и поставили в сугроб. Декорации, сплошные декорации.
Третье изображение жизни, какой у него не было, исчезло на его глазах – подернулось маревом и растворилось. Антон остался с тем же чувством картонной пустоты, с каким встречал Новый год. Вот тебе и примета: как встретишь, так и проведешь.
После работы он пошел к метро с твердым намерением разыскать ту торговку. В конце концов, надо же убедиться, что он не сходит с ума? Был у него знакомый психиатр… Впрочем, об этом он подумает потом.
* * *Женщина по-прежнему была там, несла свою торгово-караульную службу. Неужто она целыми днями вот так торчит здесь, заманивая прохожих в подозрительные обстоятельства? Тот же тент, те же безделушки. И Мотя привычно шныряет под ногами.
– А, а вот и ты! – узнала его торговка. – Ну что, разбил?
Пестроты в ее одеждах как будто поубавилось: не такой цветастый платок, не так много побрякушек. Антона это почему-то успокоило. Он достал из сумки три осколка с остатками резной деревянной рамы и разложил на столике.
– Не разбил. Оно само. Что это было?
– Зависит от того, что ты видел.
Торговка улыбнулась и сверкнула на него золотым зубом. Этой детали он в прошлый раз не заметил. Или заметил… Тьфу, да какая разница! Может, его вообще затянуло в зазеркалье – ведь в одной из версий там он и вовсе носил бороду. У Антона немного закружилась голова.
– Себя видел. Вернее… Не совсем себя. Иного. В других жизнях, сделавшего другой выбор.
– И как, по нраву пришлось, что увидел? Пощекотало под ребрами?
Тут Мотя развалилась перед ним и стала покусывать шнурок на его ботинке.
– Да, – признался Антон, пытаясь отогнать щенка. – Похоже, в каждой из этих жизней я был счастлив.
– Но?
– Но они же не настоящие. Настоящее-то здесь, сейчас. Что же это получается, я всюду ошибся в жизни? И профессию не ту выбрал, и семью? Я безнадежен?
Торговка хитро прищурилась и достала из кармана портсигар, а оттуда – заготовленную самокрутку. Подожгла, с удовольствием затянувшись – до Антона долетел запах махорки. Той самой, дедовой. Все-то она знает.
– Те жизни тоже настоящие. Ты, какой-то из многих «ты», их выбрал. А здешнюю, получается, что нет. Здесь ты в декорациях. Нас всех разрывают многие «ах, если бы». Но знаешь что, милок? Если бы да кабы – во рту выросли грибы.
Антон хохотнул – да, дед часто это говорил. И вообще, причем тут он-то?
– Ты поглядел на разные свои судьбы. Что было бы, коли так, а что – коли эдак. У нас много жизней, и все они случаются одновременно. И все, что ты можешь сделать для своего счастья – выбрать то, что держишь в руках прямо сейчас.
Она говорила загадками, выпуская в морозный воздух грязно-сизый дым. Мотя продолжала жевать его шнурок – ну что за упрямая обормотина, в самом деле…
– Как я это сделаю-то? – проворчал Антон, за загривок оттаскивая упрямого щенка. – Я вроде бы и так выбрал, живу же я сейчас.
– Так ты же в зрительном зале, сам говорил. Миллион дублей, сидишь, в ладошки хлопаешь, когда надо. Может, порежиссируешь?
Порежиссируешь…
– Жить жизнь, которую ты действительно выбрал, легко и приятно. Расшевелись, подтянись, а то грибов полон рот, вышел целый огород.
– Гав! – подтвердила Мотя, весело крутя хвостом.
* * *Антон стоял на лестничной площадке с букетом цветов и с подарочными пакетами в руках. Рядом с ним радостно переминалась с лапы на лапу Мотя, на которую он нацепил нелепый красный бант. Антон нажал на кнопку звонка – внутри щелкнула щеколда, дверь открылась.
– Чего это ты звонишь? Ой, а это еще кто?
Собака тявкнула и тут же пробралась в квартиру, шмыгнув мимо ног хозяйки.
– А это Мотя, знакомься. Ну что… Поживем?
Чертополох для Лиды
Город утопал в позднем мае. Уже летал первый пух, подсохшие лужи желтели пыльцой, пахло липой. Благодать. Демьян шел по улочкам, переступая через корни, там и сям приподнимавшие асфальт. Это был старый район: дома не выше пяти этажей, грубые деревянные двери подъездов. Кое-где окна были распахнуты настежь, и оттуда доносились звуки обычной жизни – вон, на втором этаже гремели посудой, видно, собирали на стол к обеду. Из другого окна кричало радио, шел футбольный матч. На тихом третьем этаже на подоконнике рдели герани, а слабый ветерок колыхал тюль, демонстрируя прохожим люстру-абажур.
Демьян любил ловить моменты такой простой жизни – они щекотали нутро своей нормальностью, сразу хотелось глубже дышать. Все-таки это приятно: проходить мимо устаканившихся, гармоничных чьих-то судеб, где распахивают окна и гремят посудой. Да, благодать.
Он дошел до нужного дома, завернул в подъезд и поднялся на пятый этаж. На каждом лестничном пролете он встречал по скучающему цветку в горшке – где розу, где фикус, где подпорченную невниманием пальму. Такое навязывание жизни – хоть бы следили за этим, что ли. Люди… С пальмы Демьян содрал сухой лист и растер его в порошок – просто ради этого чудесного ощущения на пальцах. Был лист – стала пыль. Превосходно.
А вот и нужная квартира. Звонок не работал, пришлось стучать – звук вышел громкий, он неприятно раскатился где-то внутри квартиры. Демьян поморщился. С той стороны кто-то пошаркал тапками, два раза повернул ключ в замке, и дверь распахнулась.
Хозяином квартиры оказался лысеющий старик с водянистыми глазами. Щеки красные, уши торчат, насквозь пропитан усталостью от жизни – таких много водится на свете. Совсем другим был Демьян – молодой, в костюме, со значком в виде черной головы шакала на лацкане и с золотой серьгой в ухе. Какое-то время старик молча рассматривал гостя с той стороны дверного проема – ну довольно, папаша, не в зоопарке же.
– Вы все-таки пришли, – наконец сказал хозяин, потирая шею так, будто с нее сняли коромысло.
– Пришел. Меня зовут Демьян, – гость шагнул внутрь квартиры. После сухой и солнечной улицы здесь было как в пещере: мрачновато, сыро, и пахло чем-то кислым. Демьян снова поморщился. Ладно, привыкнет.
– А мне говорили, мол, не чуди, не придет, – засуетился Николай Яковлевич, так звали владельца квартиры. А тут вон какой орел прилетел!
Он стал подбирать гостю тапочки, вывалив из обувного ящика в прихожей несколько стоптанных пар и бормоча: «Так, ну это не на ту ногу, это вот гостевые вроде бы, да. Пришел, а!» Старик было не на шутку развеселился, но вскоре смущенно пощипал себя за ухо и угомонился.
Демьян проигнорировал клетчатые тапки с драными мысками, которые услужливо поставил перед ним Николай Яковлевич, и, не разуваясь, прошел в дальнюю комнату.
Вот уж где точно было, как в пещере: окна выходили на северную сторону, и солнце не грело стен. Большой тканевый абажур свисал с центра потолка совсем низко – Демьян чуть не ударился об него головой. Старый сервант с цветастой посудой внутри, на паркете «елочкой» – потертый ковер, незамысловатые дешевые картины на стенах. Обычная стариковская квартира, да еще и пыль везде. И сильно пахнет лекарствами. Демьян с удовольствием вдохнул этот горький травяной аромат, пытаясь определить состав; его вообще интересовало всё, что говорило об отчаянной борьбе за жизнь и способах продлить ее.
У окна на кровати лежала старая женщина, судя по всему, без сознания. Дыхание поверхностное, сердце бьется медленно – его почти не слышно. Понятно, недолго осталось. Обойдя комнату, визитер устроился на краешке кровати, а Николай Яковлевич остался стоять в дверях, как не в своем доме.
– Мы посчитали справедливым ответить на вашу просьбу, – важно прогудел гость, – и вот я здесь. Договор, считайте, заключен.
– Да, спасибо… А… – старик запинался, – а что нужно делать? Не особо я в этих делах силен. А если и того вернее – бессилен.
– Ничего не делать. Нужно подождать. А пока расскажите немного о ней. О том, как вы познакомились, вспомните какие-то знаковые моменты, а лучше – места и предметы.
Старик вздохнул, рассеянно огляделся и сел в кресло у кровати. Посмотрел себе под ноги, потер ладони, пожал плечами и, в конце концов, нерешительно взял старушку за руку. Очень уж долго он собирался с мыслями, но Демьян не торопил.
Тикали часы. Это умиляло: регламентированное время, посаженное в клетку точных цифр и нескончаемых «тик-так». И зачем стрелки такие громкие? Люди…
– Мы с детства в одном дворе бегали, – наконец подал голос Николай Яковлевич, – потом школа, ну все это: сперва за косы дергал, потом портфель носил. Разошлись – я в армию служить, она в институт поступать в столицу рванула. А потом встретились там же, в большом городе, у автомата с газировкой. Случайно. Представляете?
Демьян ухмыльнулся. Представляет, чего уж тут фантастического.
– Денег тогда не было, ветер по карманам гулял. Позвал ее в кино, а как подошли, спохватился – не на что. Гулять отправились. Я ей тогда чертополоха набрал, – старик улыбнулся и с нежностью посмотрел на умирающую жену. Июнь заканчивался, иду я за полевыми цветами – а ничего, кроме чертополоха, не растет. Засада, думаю. Но набрал. С тех пор я ей летом часто его таскал.
Демьян поднялся и подошел к серванту, где стояла старая черно-белая фотография: парень и девушка, обычные ребята. Обычная жизнь, каких миллионы. Ничего примечательного.
– Там вон, – Николай Яковлевич приподнялся в кресле и махнул рукой на сервант, – на полке калейдоскоп лежит. Я ей его смастерил по молодости. Такое страшилище вышло, но она его любила, смотрела постоянно узоры, когда тосковала.
Демьян достал трубу с указанной полки. Помятая грубая картонка, серая, неаккуратная, а внутри гремят стекляшки. И правда, страшилище.
Хотелось послушать еще, но больше обсудить не успели: старушка зашевелилась, что-то невнятно забормотала на языке умирания, а после выдохнула и застыла. Стука сердца Демьян теперь не слышал.
Старик запоздало дернулся, издал тихий короткий вой, зажмурился, сжался в комок, да так и замер. Смерть – это подзатыльник, папаша, тут уж ничего не попишешь.
Демьян вернулся к кровати, взял покойную за руку и сосредоточился. Николай Яковлевич этого даже не заметил, сидел трепещущим комочком с плотно сжатыми веками. Вот странно, вроде старик, повидал, наверное, всякого в жизни, а сейчас сидит как ребенок перед уколом. Ладно.
– Возьмите и вы ее за руку, – скомандовал визитер, – и дальше во всем слушайтесь меня.
Старик рьяно закивал, продолжая жмуриться, и нащупал руку покойной жены. Демьян ухмыльнулся. Люди. Ну что ж, пора!
* * *Поезд уже подходил к станции. Демьян открыл глаза, очнувшись от дорожной дремы. Вагон был старый, как и всегда, – с деревянными скамьями, большими окнами и маленькими тусклыми лампами. Снаружи мелькали поля в тумане, поезд постепенно замедлял ход.
Рядом на скамейке сидел другой пассажир – молодой парень лет двадцати, кудрявый и лопоухий. Он уронил голову на грудь и, кажется, крепко спал. Демьян тихонько пихнул его локтем в бок.
– Просыпайтесь, уважаемый, наша остановка.
Парень что-то пробормотал, очнулся и часто заморгал, осматриваясь и не совсем понимая, где он.
– Да-да, извините, – ответил он сонно и послушно поднялся вслед за Демьяном.
Вышли в тамбур. Поезд несколько раз чихнул и остановился, двери открылись. Они шагнули на открытую пустую платформу – здесь не было даже навеса. Кажется, какой-то городишко. Туман рассеялся, по-летнему засветило солнце: похоже на позднее утро, в рощице щебечут, вокруг жужжат. Поезд снова зашипел и отправился дальше по своим маршрутным делам.
Лопоухий парень вдруг удивленно воскликнул и стал разглядывать свои руки. Дошло наконец.
– Что же это…
– А это, – оживился Демьян, – мир смерти вашей Лиды. Тот, что создало ее сознание в миг умирания, для переходного момента. И вы, судя по всему, ощущаете себя в нем молодым парнем, Николай Яковлевич. Не удивляйтесь, здесь все может быть странно. А может быть до оскомины скучно. Вы лучше знали свою жену.
– А… – забормотал «старик», – ну хорошо, хорошо… Понятно… Так что же нужно сделать?
– Найти Лиду, конечно. Она, может быть, вас и не помнит. А может, помнит. В любом случае, нужно ее найти в этом городе и привести сюда, на платформу, к обратному поезду. Он придет, когда мы снова окажемся здесь.
Коля помотал головой. Пожалуй, слишком уж сложно для его понимания, но что поделать – сам подписался.
Они спустились с платформы и прошли через рощицу в сторону города. Низенькие домишки в три этажа, широкие улочки; тротуары здесь тоже треснули под мощью выпирающих корней тополей и лип. Не было ни души, ни машины, ни звука – милый пустынный городок, весь в пятнах солнечного света, а над ним – очень высокое голубое небо. Облака всегда высоко, но здесь они были уже где-то на излете из атмосферы. Такое небо бывает в детстве – очень далекое.
– А я узнаю, – оживился Коля, – это же наш городок, росли мы тут. Вот, прямо пойдем – и на площадь, и правее там через пару домов школа наша.
Демьян слушал его вполуха. Нет у них времени на ностальгию, слишком уж все в таких пространствах сумбурно. Он, конечно, как проводник, понимал, что к чему. Но в мире смерти никогда нельзя быть ни в чем уверенным.
И правда – стоило им пройти дальше, к площади, как дома стали выше и город как будто зашумел. Они действительно вышли на площадь, только столичную. Здесь уже гудели и тарахтели старые машины, по улицам ходили люди. Какая-никакая, а жизнь. Странно, но запахов не было, ни одного, отчего весь город казался иллюзией. Как просто лишить веры в реальность, забрав всего одно чувство.
– Ух ты! – Коля вовсю вертел головой. – А как это нас сюда принесло? Вот те на! Автомобили тоже… Те самые, прежние, как в молодости! А кто это, что за люди?
– Просто люди, – Демьян пожал плечами, – мозг запоминает каждое лицо, даже случайного прохожего. Считай, это массовка. Создают видимость реальности.
Они прошли по кромке площади, и длинный дом по правую руку как будто растворился – на его месте появилось поле. Бескрайнее поле, и всё в пушистых фиолетовых «ежичках». Чертополох!
– Ого! – Коля аж присвистнул. – А ты говоришь, не помнит она меня. Еще как помнит!
И он, радостный, поспешил к полю практически занырнул в него и стал срывать цветки. Демьян не возражал и ждал, пока в руках у Коли не оказалась целая охапка чертополоха.
– Я знаю, куда идти, знаю! К автомату с газировкой! Бежим!
Вот это прыть. Ладно. Прежде чем последовать за Николаем Яковлевичем (за Колей же!), Демьян сорвал один из цветков и принюхался – ничего. А чертополох вообще пахнет?
Замелькал вокруг город. Они вернулись к площади, прошли через несколько кварталов – обычные дома, обычные прохожие, обычный летний день. После очередного проулка перед ними открылась еще одна площадь, поменьше. По центру высился обелиск, вокруг него отдыхали, болтали и смеялись люди. Здесь же топтались и курлыкали голуби. Скучно.
На той стороне площади стояло большое здание, похожее на музей или театр, с колоннами и фронтоном с какими-то статуями. У подножия его широкой лестницы женщина продавала мороженое с тележки, а рядом стояли автоматы с газировкой. Нашли.
Коля рассеянно пригладил волосы, выдохнул, ухватился за букет чертополоха обеими руками и зашагал к автомату деревянной походкой – волновался. Демьян закатил глаза – вот же люди. Волосы он приглаживает. Полчаса назад лысым был!
И вот они у большого красного автомата, вроде тех, из которых раньше газировку пили все из одного стакана. Только стакана почему-то не было.
Прошло минут двадцать. Вокруг так же сновали люди, Коля переминался с ноги на ногу.
– Ничего, подождем, придет, – заверил он. Демьян лишь пожал плечами, сунул руки в карманы и стал рассматривать прохожих, чтобы хоть как-то себя развлечь. Течет человеческая река, а ведь это даже не судьбы и не люди – просто воспоминания. Голограммы. Но бегут, деловые, такие важные. Как будто живут. Люди…
А она все-таки пришла.
– Коля! Неужели ты?
К автомату подошла девушка, та самая, которую Демьян видел на черно-белом фото в серванте: платье в горошек, длинные русые волосы, на лице улыбка. Светлая какая-то, как будто еще одно солнце, если бы вам не хватало того, что в небе.