– Один глазком, – Марина одергивает мою руку, а затем ловко ныряет за спину и осторожно толкает вперед.
Из светлого коридора попадаю в полумрак. Долго фокусирую зрение.
Мерное гудение и спокойное тиканье аппаратов. По центру палаты – кровать. На ней человек, я не вижу какой он с этого расстояния. Лоб перебинтован, кожа на лице – сплошной синяк, нос разбит, на нем пластырь. Пячусь назад, но Марина не пускает.
– Мне это не нужно, – умоляюще шепчу.
– Иди, говорю. Это поможет выбраться из стресса. Дурочка! – последнее девушка бросает так резко, что я послушно ступаю дальше: шаг, и еще один. Словно по горящим углям.
Теперь меня мучает любопытство. Кто он? Почему он? Почему я? Каждый метр, как приближение к пропасти: волнительно и страшно. Будто, если я подойду слишком близко, назад дороги уже не будет.
Первое что вижу – его ресницы. Длинные, но местами оборванные, опаленные. Густые брови, тоже пострадавшие и свалянные. От гематом щеки и скулы обвисшие и красно-синего цвета. Смолистые волосы венчиками торчат из-под бинтов на лбу, они длинные, часть лежит на подушке, другая касается рельефного плеча, тоже иссеченного порезами и приукрашенного ранами и синяками.
Руки мужчины лежат вдоль тела. Бегу взглядом от его шеи до сгиба локтя, перескакиваю трубку капельницы, устремляюсь к предплечью, кисти и пальцам: крупные кости, выраженные вены, на безымянном – кольцо. Смотрю на свою руку – тоже кольцо. И как я не заметила сразу? Не могу вспомнить, было ли оно вчера.
Осторожно касаюсь золотистого металла на правой руке и от беспомощности выдыхаю горячий воздух, скопившийся в легких. Меня трясет, как контуженную. Под кольцом – белая полоска незагоревшей кожи. Не может быть! Это игры памяти? Пытаюсь снять «оковы», но сбитая припухшая косточка не пускает.
Склоняюсь над мужчиной и внимательно осматриваю его кисть. Прикладываю рядом свою. Кольца похожи, цвет и стиль совпадают. Но это еще ничего не доказывает!
Оборачиваюсь. Марина ждет у выхода, строго глядит на меня и кивает на больного.
– Давай! Ну?!
Не понимаю, что она хочет. Мое лицо перекашивает от непринятия настоящего, от этого больно тянет порез на щеке. И, впервые за утро, простреливает под грудью.
– Поцелуй его, – подсказывает медсестра.
Я непроизвольно прыскаю смешком. Еще чего! Но застываю взглядом на губах Марка, изрезанных и вспухших. Сейчас трудно сказать какой они формы, цвета, но, у меня возникает нелепое ощущение неги и желания коснуться их. Вот это уже слишком!
Случайно задеваю его руку: прохладную и гладкую. Прикладываю уже смелее свою ладонь так, чтобы сравнить кольца. От неудобной позы стреляет в ребрах. Перевожу дыхание и приседаю рядом. Вцепляюсь в его пальцы грубее и, словно в лупу, разглядываю оба украшения. Сквозь кожу чувствую его тепло, и меня бросает в дрожь.
На кольцах очень мелко выбиты буквы, слишком крошечные, чтобы прочитать. Холодеет сердце. Я обманута своим же сознанием. Значит, правда, все-таки? Или нет?
Рука Марка чуть вздрагивает и тут же сжимается. Мужчина хрипит, губы приоткрываются, и он что-то говорит, но я не могу разобрать и слова.
Резко отпускаю его и отступаю.
– Пора, – вдруг оживляется Марина. Слышу за спиной скрип двери.
Аппарат тикает и тикает: действует на нервы. Кажется, пиканье участилось. Рука Марка собирается в кулак, и трубки от капельницы натягиваются.
– Е… у… о…и…
Долетает мычание.
Марина вытягивает меня из палаты.
Я иду покорно и стараюсь дышать не часто, чтобы не упасть от головокружения. Тошнота уже привычно поднимается по пищеводу, и я едва переставляю ноги.
В каморке позволяю себе прилепиться к стене и съехать на пол, не обращая внимание на боль под грудью. Марина тщетно пытается поднять и потащить меня на кровать. Я не кричу: просто смотрю на кроваво-красный настил и понимаю, что все теперь не так, как раньше. Все чуждое и ненастоящее.
Кто я? Вика.
Ты уверена?
Внезапно в палату заходит Бенедикт Егорович.
– Ну, что? Готова к осмотру? О, а что это мы разлеглись? Мариночка, давай, неси капельницу.
Приподнимаю голову, и умоляюще смотрю на девушку. Она всем видом показывает: «Я же говорила».
– Не нужно. Просто голова закружилась, – оправдываюсь я хриплым голосом и осторожно встаю. Шатает. Медсестра помогает добраться до кровати, затем быстро уходит. Уже у двери замечаю ее улыбку и подмигивание. Благодарно киваю.
– Как спалось? – доктор Бенедикт подтягивает стул и усаживается. Неприятный скрип режет по ушам. – Что за старье? – возмущается он, а я, пользуясь его промедлением, думаю, как правильно ответить.
– Без сновидений.
– Хм, неплохо для начала. Есть новость.
Меня коробит от его слов, но я стараюсь это скрыть.
– А когда меня выпишут? – решаю перевести тему.
– Погоди ты, – отрезает доктор и прикусывает шариковую ручку. Она уже прилично изжеванная, видимо, у доктора застарелая привычка, а мама, наверняка, говорила, что так делать некрасиво. Хочется истерически засмеяться, но я сдерживаюсь.
Рассматриваю Бенедикта Егоровича, пока он молчит и думает. Сегодня вид получше: на его лице совсем нет красных пятен, и от мужчины пахнет свежестью.
– Вика, твой муж пришел в себя. Хочешь увидеться с ним?
Чувствую, как по спине ползет холодная рептилия страха. Это все игры памяти. Я должна вспомнить, ведь не бывает таких совпадений.
Автоматом киваю, потому что не знаю, что сказать.
– Марк – твой муж. Помнишь?
Хочу замотать головой «нет», но снова киваю. Я не хочу в «дурку», не хочу, чтобы в моей душе ковырялись и, что еще хуже, пичкали меня антидепрессантами и подобной гадостью. Я хочу выбраться из больницы, а потом уже разбираться, где, кто и что напутал.
Бенедикт Егорович удовлетворенно выдыхает.
Несколько минут он прощупывает мои ребра, слушает стетоскопом. Когда опускается к груди, подозрительно стреляет змеиным взглядом. Только сейчас подмечаю какие у него золотистые и узкие глаза. Густые брови сходятся на переносице.
– Точно все в порядке, Вика?
Сжимаю губы, криво улыбаясь. Короткое «да».
– Отлично! Вот сейчас и убедимся, – он набрасывает стетоскоп на шею, встает и зовет за собой.
Снова странный холод забирается под футболку и неприятно щекочет щупальцами душу.
