Рассказы и сказки для взрослых
Уже после, когда они, отдышавшись, пришли немного в себя, они поняли, что были на волосок от смерти, причем не в первый раз. Никто больше не сомневался в том, что Степана сожрала эта или подобная ей тварь. Патроны… Они перевернули все рюкзаки. В общей сложности патронов осталось только на один автоматный рожок.
Костик докурил сигарету до самого фильтра и запустил окурок в темную глотку тоннеля. Сердце, бившееся, как будто он бежал стометровку, вернулось к обычному ритму работы. На душе стало спокойно. Ему даже захотелось спать. Он потрепал Михея по плечу.
– Пора? – пробормотал тот сонным голосом.
– Держи, – Костик передал ему автомат и тут же заснул, где сидел, прислонившись спиной к стене.
Они не разбились только потому, что провалились сквозь тонкий прогнивший пол тоннеля у самого края огромной воронки, по краю которой и скользили какое-то время. Далее ход поворачивал в сторону, что тоже замедлило падение. В конце концов, выскочив всего метрах в трех от земли, они плюхнулись в воду.
Конечно, подобная прогулка кувырком вряд ли способствовала философски-созерцательному восприятию действительности, но настоящий шок они испытали уже после того, как выбрались из воды и слегка отдышались. Они были в царстве простора и света. Вверх смотреть было невозможно. Оттуда лился яркий, слепящий свет. Вокруг бассейна, куда они так удачно совершили посадку…
– Да это же цветы! – пришла в себя Женька, – Трава, цветы и деревья!
И люди. К ним уже спешили люди. Красиво одетые мужчины и женщины. Костюмы, фраки, платья, каблуки… Все женщины были в платьях, с красивыми прическами и в туфлях на каблуках, от чего Женька почувствовала себя неловко в старой военной форме и солдатских ботинках.
– Здравствуйте, – только и нашелся сказать Костик.
– Какие милые варвары! – воскликнула шикарно одетая дама.
– Варвары, здесь? При всем уважении, Беатрисса, – произнес, подчеркнуто грассируя, щеголь средних лет в шикарном смокинге.
– Сами полюбуйтесь. Или вы хотите сказать, что это эллины? – слышалось из разряженной толпы.
– Никогда не видела эллинов.
– В любом случае суббота обещает состояться, как вы считаете?
– О чем они? – толкнула Женька Костика. Ничего не понимаю.
– Подожди, – перебил ее Михей, – не будем дергаться. Пусть придут в себя. Тем более что их все равно больше.
– О чем ты? Это же мир! – воскликнула Женька.
– Они все путают, – всплеснула руками одетая как кукла старушка, – это Рим, деточка, Рим, а не мир. Мы – народ Рима, а откуда прибыли вы?
И тут они поняли, что не в состоянии ответить на этот вопрос. На выручку пришла все та же дама в шикарном платье:
– Да чего мы их мучаем. Им надо прийти в себя, выспаться, приготовиться к субботе…
Римом оказался огромнейший по меркам подземелья, шириной в несколько километров грот с высоченным, никто не знал, насколько высоким, потолком, излучающим яркий горячий свет, позволяющий расти траве и деревьям. Все свободное пространство Рима занимала городская площадь, превращенная трудами рабов в благоухающий парк. Здесь же в шикарных домах, вырытых в стенах грота, жили так называемые граждане Рима. С одной стороны это великолепие венчал обрыв, на краю которого, во всю ширину грота и был возведен Колизей. С другой стороны дома постепенно становились все хуже и хуже. Рим заканчивался лачугами рабов, сразу за которыми начинался непроходимый колючий кустарник.
Костик лежал на спине на поистине королевском ложе и смотрел в никуда, сквозь высокий лепной потолок. Несмотря на внешнее благополучие и роскошь ему было не по себе.
«Рим, Великий и Единственный, – думал он. – Еще одна подземная химера. Или не химера, а так, пародия на химеру. Или это первый круг рая? То-то их так встретили. Отдельные дома по несколько комнат. Жратва, какая хочешь, вина… Прелесть. Кровать, вот, огромная, больше, чем самая большая квартира там… Женьку завалили нарядами. Она от такого счастья в себя прийти не может. – Костик вспомнил, как она в первый раз пыталась легко пройтись на каблуках, и чуть не сломала ноги. – Дитя дитем. Она бы в этих туфлях и спала, если бы не уставали ноги. Михей нервничает. К нему еще и рабыню подселили для полного счастья, а он весь напряженный. Не нравится ему в Риме. Тем лучше. Мы же не собираемся навсегда…»
Размышления Костика прервало появление Михея.
– Лежишь? – спросил тот, останавливаясь у входа в спальный покой.
С тех пор как они свалились в Рим, Костик практически не вставал с постели, словно стараясь отоспаться за все прошлые и будущие дни и ночи в бесконечной веренице пустых туннелей. Женька, та наоборот, едва вскочив на ноги, отправлялась на рынок за новыми шмотками – благо римляне считали за честь подарить лучшее, что у них есть, гостям Рима.
– Заходи. Хочешь вина? – обрадовался другу Костик.
– Не откажусь. Жаль, что у них тут нет ни пива, ни сигарет.
– Зато есть многое другое. Первый круг изобилия или рай.
– Как бы он не стал нашим адом.
От этих слов по спине Костика прошла неприятная липко-холодная волна, настолько они перекликались с его тревогами.
– Не нравится мне здесь, – продолжил Михей изливать свою душу. – Не знаю еще, почему, но не нравится. Что-то у них тут не так.
– А, по-моему, тут у них слишком все так. Мы о подобном даже мечтать не могли, – возразил Костик, скорее, для собственного успокоения.
– У нас хоть тряпки да жратва попроще, зато нет всего этого… Не нравится мне. Варвары, эллины, римляне, патриции, рабы, гладиаторы. Я поговорил тут со своей. Ей сказали, она живет у меня, скажут завтра меня зарезать…
– Если бы они хотели нас убить, давно бы это сделали.
– Мы для них новая игрушка, забава. Пока им с нами интересно – никто еще в Риме не видел варваров, а что будет, когда им надоест?
– Почему ты на все смотришь с какой-то мрачной стороны?
– Ты думаешь, Рим безграничен? – усмехнулся Михей.
– Причем здесь…
– Думаешь, Рим безграничен?
– Нет, но…
– Вот именно. Если они будут здесь со всеми нянькаться.
– Ты же не собираешься здесь оставаться?
– Дело не в том, что собираюсь делать я. Вопрос в том, что собираются делать они.
– И что собираются делать они?
– Ты не интересовался субботой?
– Нет, я…
– И ты не знаешь, что такое гладиаторские бои?
– Наверно какие-нибудь соревнования.
– Да, только до нас соревновались исключительно проштрафившиеся граждане, да плохо работающие рабы.
– Хочешь сказать, что это своего рода наказание? Но за что нас наказывать, да и относятся к нам не как к наказуемым.
– В том то и дело. Почет, слава, жратва, бабы… Почему же тогда для них бои хуже рабства?
– Значит, они рабы, а не бойцы, – Костика уже начал злить этот разговор.
– Мы как будто в разных городах живем, – не унимался Михей. – Женька, та вся в тряпках, помадах, цацках. Она ничего больше ни видеть, ни слышать не хочет. Ну да ладно, ей простительно, но ты… Ты-то почему не видишь Рим?
– Ты считаешь себя самым умным? Ну да, у одних дворцы, у других хижины, одни работают, другие нет, ну и что? Что у нас по-другому? Здесь вилла с бассейном, у нас склад с тушенкой. Кто успел, тот и взял. Люди везде одинаковые.
– А ты давал кому-нибудь на халяву тушенку? То-то и оно.
Суббота. Еще задолго до начала представления весь Рим, включая детей и рабов, устремился на трибуны Колизея. В городе оставались лишь они, да еще необходимая свита. Их нарядили в яркие костюмы и дали мечи. Настоящее боевое оружие.
– Вот тебе и почести, – прошептал Михей.
– Ничего. Не из таких переделок выходили, – Костик бодрился с большим трудом.
Они вышли на арену и буквально утонули в цветах, так народ Рима приветствовал гладиаторов.
– Начало пока ничего, – прошептала Женька.
– Подожди, в еду они здесь тоже чего только не кладут, – приободрил ее Михей.
Протрубили трубы, и рабы при помощи специального подъемного механизма подняли ворота Колизея, те, что были напротив гладиаторских. Оттуда на арену неторопливой походкой…
3
Жизнь возвращалась болью. Болела каждая клеточка, каждый миллиметр его несчастного тела. Казалось, у него не осталось ни одной целой косточки. Голова не только готова была разорваться от боли, но еще и кружилась, а в глазах летали мушки, рыбки, зайчики в окружении разноцветных кругов, как у героев мультфильмов. Вслед за болью пришли вода и холод. Вода была холодной и лилась откуда-то сверху. Надо было открывать глаза, и вообще, возвращаться к жизни. Он попытался сесть. Тело принялось возмущаться на разные голоса, но, тем не менее, повиновалось.
Он сидел на старой, поросшей какой-то светящейся дрянью металлической решетке в колодце для стока воды, стенки которого тоже испускали тусклый холодный свет. Здесь все было заброшенным и прогнившим. На стене были старые ржавые скобы. Михей попытался встать. Новый приступ боли и головокружения, но если держаться за скобы… Удивительно, но он был цел. По крайней мере, руки, ноги, голова. Господи, и почему оказался прав он, а не Костик!
Скобы были склизкими и шершавыми от толстого слоя ржавой плесени. Когда боль и головокружение становились нестерпимыми, он привязывал себя к скобам остатками своего дурацкого костюма и ждал, когда силы вновь к нему вернуться. Он двигался медленно, и каждая новая скоба, каждое движение приносили нестерпимую боль. Несколько раз, впадая в отчаяние, он был близок к тому, чтобы отпустить руки, но его останавливала мысль, что он может выжить после падения, раз каким-то чудом выжил в первый раз, но только с более серьезными последствиями. И он вновь, матерясь, глотая слезы и проклиная судьбу, продолжал ползти по осклизлой стене этого проклятого колодца.
Боковой тоннель. Крепкий сухой пол, и никаких больше скоб. Михей без сил рухнул на пол.
Тварь была намного крупнее первой. Она нехотя выходила из своей норы на арену, не обращая никакого внимания на трибуны. Сюда бы автомат, но оружие потерялось во время падения в Рим. Боевые мечи выглядели зубочистками на фоне не столько страшного, сколько омерзительного зверя. Тварь нехотя принялась кружить вокруг них, выбирая момент для прыжка. Неожиданно резкий бросок, и Михей едва успевает уклониться от зловонной пасти, но, получив сильнейший удар лапой, летит на землю. Костик тоже уже на земле. Женькины глаза полны ужаса. Она, не глядя, куда-то тычет мечом, и в следующее мгновение тоже лежит на арене, только из ее горла хлещет кровь. Тварь поворачивается к Михею. Следующий прыжок. Теперь он придавлен сильной жилистой лапой с острыми длинными когтями. Меча нет, а вонючая зубастая морда в нескольких сантиметрах от его лица. И тут Костик втыкает свой меч в ее невидящий глаз. Их крики сливаются в один, полный ненависти и боли вопль… И вот он в этом колодце.
После отдыха тело разболелось еще сильней. Первый шок прошел, да и ушибы на другой день всегда болят сильнее. Головокружения, правда, не было. Была сильная пульсирующая боль в висках, но голова уже соображала. Надо было вставать и идти дальше, но сил не было, словно отдых отнял у него последние. Боль, усталость и бессилие. Михею приходилось преодолевать себя, чтобы сделать каждый следующий шаг. Он брел вперед, не останавливаясь и не отдыхая. Голова была тупой и ватной, ни одной мысли, что, вероятно, было и к лучшему. Он даже не заметил стену, которой заканчивался коридор, и врезался в нее на полном ходу. Тупик. Михей рухнул на пол с одним только желанием: умереть прямо сейчас, возле этой проклятой стены…
Человеческая речь совсем рядом, прямо здесь, возле него. Люди! Михей окончательно проснулся. Люди! Первым его побуждением было закричать, позвать на помощь, но наученный горьким опытом, он предпочел затаиться. Говорили за стеной. О чем, понять было невозможно, да это и не было важно. Люди! Но какой сюрприз принесет встреча с ними?
Ждать было еще трудней, чем идти, но он терпеливо выждал, пока голоса стихли, затем подождал еще, для гарантии, и только потом принялся ломать стену. Ему определенно везло. Стена оказалась тонкой и непрочной. Кирпичи клали кое-как, на плохой раствор. Иначе… У него не было ничего, даже пилочки для ногтей.
Коридор был теплым и обжитым. Пахло людьми, едой, жизнью. Михей очутился в превращенной кем-то в бытовку нише. Старый топчан, стол, на столе остатки еды. Михей подмел все до последней крошки, и только потом обратил внимание на то, что стол застелен большими книжными страницами, разделенными на колонки. «Газета выходит с…» Газета! До этой минуты он видел газеты только на экране. Их читали вечерами важные люди в креслах у камина, в них заворачивали бутерброды, ими застилали столы… Газеты! Неужели я…? Но до поры до времени он отогнал эту мысль.
Здесь все было другим: Пол, потолок с тусклыми лампочками на одинаковых расстояниях друг от друга, стены, вдоль которых тянулись кабеля и трубы, воздух. Воздух был наполнен незнакомыми запахами. Следующей находкой была старая грязная ватная куртка, в кармане которой лежали сигареты и спички. Сигареты были странные, в тусклой бумажной пачке с длинным мундштуком вместо фильтра. Михей затянулся и закашлялся. Да, ну и табачок тут у них! Коридор слегка задрожал, и до Михея донесся странный, он никогда раньше не слышал ничего подобного, гул. Михей прибавил шагу. Уже через пару минут он оказался на узком выступе, идущем по краю тоннеля. Ниже, по всему полу шли какие—то непонятного назначения коммуникации. Вновь послышался нарастающий гул, и из—за далекого поворота вырвался луч ослепительного яркого света. Мимо Михея пронеслось что-то огромное, громыхающее и затягивающее под себя. Михею с большим трудом удавалось держаться на ногах. Вот и дракон. А демоны… Счастливый ты человек, преподобный Джо. Мало того, что занесла тебя судьба в это странное место, так ты еще умудрился вернуться живым и невредимым. А для гарантии решил прикинуться дурачком – мало ли чего, вдруг кто по следу идет. А так милый сумасшедший дурачок, поехавший на своем боге. Безвредный, да и кто такого примет всерьез? Прав был Костик, ой как прав. Михей вновь услышал голоса, гул множества голосов. Сколько же их там?
Станция метро. Сколько раз он видел ее на экране. Просторная, светлая, с множеством людей, идущих каждый по своим делам, но при этом образующих мощные людские потоки. Люди ныряли в чрево одноглазых драконов, чтобы через несколько минут возродиться на свет божий уже на другой, далекой станции. Даже после римского великолепия станция поражала своей… Михей задумался. Он не мог сказать, что его захватывает, поражает и удивляет, но он был ошеломлен. Забившись в темную нишу, он принялся ждать, когда последний человек покинет эту тайную обитель двух миров.
Безлюдная станция продолжала поражать его внимание. Да, создатели такого великолепия были способны на все. А вот и ангелы. Они были выложены на стене из кусочков разноцветных камней, добрые белые ангелы с крыльями. А вот и карта миров – схема метро. Круг с расходящимися, пересекающимися отрезками. Лестницы. Огромные высокие лестницы, ведущие наверх, туда, где красовалась заветная табличка «Выход». Но выход оказался запертым. Ерунда. Михей легко нашел боковой служебный ход, и через несколько минут уже был в неглубоком колодце, через металлическую крышку которого доносился шум.
Черная бесконечность с яркими пушистыми комочками, звуки, запахи… Целый мир слов, таких как небо, звезды, свежий воздух, ветер начали обретать значение и смысл.
Опьяненный этим великолепием, Михей отодвинул крышку и рванулся вверх, в этот удивительный, волшебный мир, в существование которого он не мог поверить буквально до самого последнего момента. Мир встретил его яркой, ослепляющей вспышкой света, резким, бьющим по ушам визгом…
И уже через мгновение глухой удар…
Голос
Кто ты? Сильный ты или слабый? Раб или господин? Чего желаешь ты?
О чем мечтает раб? О свободе? Нет, свобода нужна свободному, рабу нужен раб. Кто более униженного сможет насладиться, унижая? Кто мечтает о власти более чем раб? Во все времена самыми страшными деспотами были дорвавшиеся до власти рабы. Для кого слаще всего власть, как не для того, кто испытал ее на себе в полной мере? Кто сильнее раба грезит о троне, и где, как не у подножия трона человек более всего раб?
Кто сильнее, нежели господин, повелевающий судьбами и вершащий историю, устав от забот, мечтает о слабости? Кто более него желает хоть на миг стать ребенком у нежной груди, и кто, пресытившись властью, не стремится хоть на миг оказаться у чьих-то ног? Сколько мужей власть имущих трепещут в экстазе, унижаясь перед властной женщиной? Сколько страниц истории написано женскими капризами? А сколько женщин покоряются силе и грубости, называя это страстью? Сколько их терпит унижения от так называемых настоящих мужчин, настоящих только тем, что женщина у них низший сорт, лишенный слова? Сколько женщин хамство воспринимают как силу и не хотят иной участи?
А радость любви? Откуда им знать ее? Стремление владеть, сделать своей вещью или игрушкой – вот их любовь. Жажда новой победы – вот их страсть. И не жди пощады в этой борьбе за власть.
«Ты не нужна мне», – говорит победитель и смотрит на новую крепость.
«Я презираю тебя, – говорит победительница, – но я оставлю тебя. Надо же обо что-то вытирать ноги», – и ищет другую цель.
Пресыщение – вот итог этих игр. Только замкнувшийся круг приносит удовлетворение. Только право быть и тем и другим, господином или рабом по желанию. По желанию возноситься на пьедестал или падать ниц, к ногам…
Было это так: Сотворил господь мир. Сотворил он людей по своему образу и подобию, мужчину и женщину. Жили они в раю, прославляя бога, и были они безгрешны. Росли в том саду два запретных дерева. С чего бы? Говорят, что змей-искуситель ввел людей в грех по своему коварству в тайне от бога. Не верь тому, кто так говорит. Думаешь, легко обмануть бога? Думаешь, есть от него тайны? Только творец знает всю глубину творения, только он, творя, создает нас такими, какие мы есть, заставляя воплощать его замыслы. Неужели ты думаешь, что не ведал он, что творилось в саду, а, узнав, прогневался и проклял людей и змея?
Грех нужен был ему. Ради греха совершалось это действо. Послал он верного раба своего, змея, искусить людей. Дар греха он преподносил им. Красноречив был змей. Вкусили они от дерева, и только тогда бог отдал им Землю, а змею в награду приказал ползать на брюхе, но не среди камней, а у ног создателя, дав испытать всю радость унижения, раболепия и подобострастия. Возвысил затем он змея, сделав князем тьмы и властелином Земли.
Наслаждался бог властью над людьми, заставляя их страдать и радоваться, стирая с лица Земли целые народы и вознося рабов своих, делая их царями, а потом враз отнимая у них все и отдавая другим. Пресытился он. Захотел испытать радость раба. Воплотился он в сыне своем, ибо едины они. Пришел он на Землю, чтобы искупить грех, испытав на себе всю радость унижения и боли, сладость падения и величия. Принял он муки, как простой смертный, испытав на себе всю низость человеческую: предательство, боль, презрение, чтобы потом, после смерти вознестись на небо во всей славе своей.
О эта сладость греха! Подарил ее бог людям, и жили они в грехе, а как иначе? Ведь греховны все человеческие деяния, даже помыслы. Познав грех, полюбили люди его, а как его можно не любить? Уже сам по себе он сладок. А запретность! Преступая законы, как бы возвышаешься над ними, переча самому богу. Затем сладкая боль вины и страх наказания. Падает человек ниц перед богом как можно ниже и познает всю глубину унижения. Но бог милостив. Прощает он грешника, обещая ему царство свое. И еще. Чем ниже он склоняется перед богом, тем выше возносится над людьми. Святыми зовут тех, кто глубже других познает экстаз унижения, и склоняются перед ними. Так замыкается круг греха.
Теперь ты. Смотри, вот она. Посмотри, как она прекрасна. Она желает тебя. Смотри, как она дышит. Но кто она для тебя? Кто тебе нужен? Чего жаждет сердце твое? Сорвать с нее одежды, взять ее, войти в нее господином, словно в пылающий город с мечом в руке, пресекая саму возможность противиться воле твоей, или, слизывая пыль с ее туфель, молить о приказе и наказании?
Дождь
Дождь. Мелкий моросящий дождь. Пахло травой, деревьями, небом. Сергей знал, что небо не пахнет, даже в детстве небо не пахло никогда, как он ни пытался уловить его запах, но сейчас небо пахло, а еще пахло бензином и моторным маслом.
То, что еще несколько минут назад было новенькой «Десяткой», валялось вверх колесами и походило на шевелящего в агонии лапками раздавленного жука. Одно колесо продолжало крутиться, напоминая собой пресловутый perpetuum mobile, рожденный в каком-нибудь сельском кружке «Юный техник». Авария произошла недавно, и попадающие на выхлопную трубу капли, с характерным шипением испарялись белым дымком.
И совсем без какого-либо перехода милиционер с рулеткой и намокшей («Черт, не тянется!») сигаретой, и заспанные небритые санитары с носилками…
– Ты кричал во сне.
– Ничего, медвежонок, это просто сон…
Он прижался к ней, как терпящий кораблекрушение хватается за… Ох уж эти метафоры! Сергей обнимал ее заспанную, и поэтому капризно—пассивную, но она уже отвечала на поцелуи. Серый полумрак рассвета делал ее детское лицо еще больше похожим…
– Ой, извините!..
Он обдал ее водой из лужи, что называется с ног до головы. Потом, после душа (Сергей привез ее к себе в номер, чтобы она смогла привести себя в порядок) в казенном халате, босиком, с чашкой кофе в руках…
– Ада.
– Странное имя.
– Моя мама была из этих… Дети цветов и рок-н-ролла.
Она улыбнулась, и на мгновение… Сколько лет назад? Глупый разговор, пролитый кофе, и слова, после которых… Прорыв во времени? Попытка номер два? Разве может эта девочка, лет на двадцать его моложе…
– Почему ты на меня так смотришь?
– Как?
– Странно как-то.
– Обман зрения. Уловки здешнего освещения, – они сидели в небольшом уютном кафе, пили вино, разговаривали.
Совпадение? Чтобы так улыбаться, так держать бокал, так щурить глаза.
– О нет, я совершенно свободна. Родители? Они в командировке. Что-то там ищут, наверно нефть или кости мамонтов. Муж? Какие глупости…
Опять этот смех.
– Не выключай свет, я хочу тебя видеть, – они были в номере.
Слишком много, чтобы… Это был ее жест. Она всегда так ставила ногу, когда хотела, чтобы Сергей снял с нее туфли. Он всегда снимал с нее туфли… Шнурки на ботинках не хотели развязываться, и ему пришлось слегка повозиться. Наконец, ботинки, джинсы, трусики…
– Перестань, щекотно, лучше иди сюда…
Опять этот смех! Ее смех, ее руки, ее губы, ее объятия…
– Я на день, не больше.
– Возьми меня с собой.
Его бросило в дрожь. Он отчетливо увидел… Небритые санитары с носилками. Лицо закрыто простыней, безжизненная рука и рукав ее куртки!
– Я только на день. Я позвоню… позвоню сразу же, как приеду.
Но откуда эта боль и тоска, это чувство потери? Ее куртка! Она лежала на заднем сиденье, рядом с термосом и бутербродами. Он остановился перекусить. Сергей прижался к куртке лицом и втянул в себя воздух… Что же это… Тебе ведь… да и знакомы вы всего…
Но перед глазами стояли носилки, а сердце… Он надел куртку, так казалось ближе… Куртка была маленькой. Плечи давило, рукава были почти по локоть. Не порвать бы… Пора. Если он поторопится…
Что-то большое бросилось под колеса. Он резко выкрутил руль…
Простыня! Белая, пахнущая больницей простыня, закрывающая лицо, мешающая дышать, мешающая смотреть… Простыня! Вот что ускользало от него во сне.
Дом с тысячей дверей
– Подходите, не стесняйтесь, достойные истории за достойное вознаграждение!…
В последнее время на базаре было полно разных клоунов. Кто побирался, кто играл на чем горазд, а этот устроил настоящее представление. Так когда-то папа, который выращивал и продавал помидоры ради удовольствия, а часто и себе в убыток, любил кричать на весь базар:
– Кому помидоры! Кому хреновые помидоры! Самые хреновые помидоры на рынке! – и у него всегда была очередь.
Мужик был высокий, седой с длинными волосами и бородой. Вылитый Лев Толстой. Он кричал на весь базар, но его предложение спросом не пользовалось.
Заметив мой интерес, он замахал мне руками, как старому другу.
– Подходи, не бойся, одна монетка – одна история. Оплата после рассказа.
– А если я не заплачу?
– Заплатишь. У меня для тебя есть история, за которую точно заплатишь.
– Ты уверен?
– А как, по-твоему, я не умер от голода?
«Логично», – подумал я, а вслух спросил:
– У тебя много историй?
– Столько, сколько у тебя монет. Достойные истории за достойные монеты.
– И насколько достойные у тебя истории?