Клиника

– Эй, толстуха, смотри на дорогу! – крикнул из автомобиля парнишка с обесцвеченными волосами, обращаясь к инстинктивно вытянувшей руки вперед Эми.

На его проколотой брови блеснула сережка. В салоне машины вовсю грохотала музыка, почти заглушившая голос водителя.

Покрасневшая Эми тронулась дальше, на сей раз внимательно посмотрев в обе стороны, а машина тем временем сорвалась с места и исчезла вдали. Пропотев от унижения под шерстяным кардиганом, Эми остановилась перед шофером микроавтобуса. Тот поднял глаза от своей «Рейсинг пост» и выбросил недокуренную сигарету в заваленный мусором кустарник у обочины. На кармане его клетчатой ковбойской рубахи красовался именной бейджик: Глен.

– Направляетесь в «К прекрасной себе»? – спросил он, протянув руку.

Эми энергично ответила на рукопожатие, однако водитель высвободил вялую ладонь из ее захвата, буркнув:

– Вообще-то я просто хотел подсобить вам с багажом. – Он посмотрел на руку Эми и заглянул ей за спину. – Путешествуете налегке, а?

Она обернулась и уставилась на перрон вокзала. Поезд только что отошел, увозя ее чемодан.

5

Дженни шла вдоль дороги с наушниками в ушах, наслаждаясь треком «Очаровательный» в исполнении группы «Смитс». Темные круги под глазами с трудом удалось замаскировать слоем тонального крема, выжатого из древнего тюбика. Она нашла его под кроватью, в коробке с остатками косметики. Беспокойный сон пришел только под утро, и то ненадолго. В голове крутилось предложение Боба. Похоже, ее мечты сбываются, хотя ради них придется вновь окунуться в давний кошмар.

Дженни не хранила почти ни одного свидетельства своей жизни за последние двадцать семь лет – об этом говорили и развешанные на стенах фотографии. Она до сих пор выглядела как девчонка, особенно в красном макинтоше, черной джинсовой мини-юбке и привычных тяжелых ботинках «Док Мартенс».

Общество анонимных алкоголиков преподало ей урок на всю жизнь: стоит прибегнуть к спиртному для облегчения душевной боли, и время для тебя останавливается. Так и вышло. Дженни надолго застряла в подростковом возрасте, когда у тебя есть единственный императив: «Защищай себя, чем только можешь». Завязав с алкоголем, через два года она научилась смотреть в лицо трудностям, не погружаясь во временное забытье, которое несла с собой выпивка.

В глубине души Дженни ощущала гордость – ведь именно ей Боб доверил важное задание: проникнуть в здание бывшей психиатрической лечебницы и сфоткать те его недостатки, которые могли представлять опасность для посетителей. Фотоматериалов будет достаточно, чтобы создать ажиотаж в инспекциях по здравоохранению и безопасности труда. Было еще одно пожелание: порыться в документации и выяснить, как доктору Кавендиш удалось заполучить контракт, обойдя на повороте Боба. Тот не находил себе места, поскольку его бесцеремонно вышвырнули из проекта.

Немного осталось людей, которые знали бы «Сосновый край» как свои пять пальцев. Дженни знала. Помнила путаницу коридоров и комнат; некоторые из них реставрировали, иные же так и остались мрачным готическим лабиринтом. Многие пациенты смылись из Гристорпа после закрытия лечебницы – не вынесли подозрительных взглядов и насмешек. Дженни была упряма и слишком бедна, чтобы позволить себе уехать. Возможно – более адекватна, чем многие из бывших обитателей «Соснового края».

После краха лечебницы Боб задумал сделать в ее здании своего рода недорогой реабилитационный центр для выброшенных на улицу пациентов. Дженни он подобрал с удовольствием и позволил ей встать на ноги. Прошло пять лет, и она осталась в его доме единственной из тех, кто вышел из психушки. Сумма, предложенная Бобом, позволит погасить долг по арендной плате; ее хватит на билет до Уитби, первый взнос за жилье и на многое другое. Он здорово расщедрился. Должно быть, дошел до точки. С другой стороны, Дженни предполагала, что Боб питал к ней нежную привязанность – всегда был добр, что бы ни случилось.

У нее имелось два дня на раздумья. Дальше придется искать деньги на оплату за комнату, и, если она не придумает, где снять другую квартиру, здесь ей бесплатно жить не удастся.

Дженни подумала о родительском коттедже, и горло сжало спазмом. В голове замелькали воспоминания о последнем коротком и суматошном свидании с матерью. С того дня Дженни дважды едва не оказывалась на улице. Однажды провела три дня впроголодь, с прохудившимся ботинком; на дворе, между прочим, была зима. И все же унижаться не стала. Домой она так и не вернулась – из гордости и из страха. В «Сосновый край» Дженни боялась возвращаться еще больше, и все же предложение Боба стало для нее наилучшим выходом.

Прикрыв за собой железную калитку, Дженни бросила взгляд на дом и невольно стиснула в кармане жестяную коробку. Расслабила пальцы: от ворот до входа в коттедж сигарету выкурить все равно не успеешь. Она переступала с одной цветной плитки на другую, избегая ставить ногу на поперечные цементные швы, как делала в детстве. В этой игре ей не было равных, вот только от несчастий ловкость ее не уберегла.

Дженни нажала на кнопку дверного звонка, и внутри раздался перезвон вестминстерских колоколов. В матовом окошечке мелькнул размытый силуэт. Кто-то вышел с кухни и не торопясь приближался к двери. Она не услышала ни щелчка замка, ни звона снимаемой цепочки – просто повернулась ручка, и дверь распахнули изнутри.

Опаска сменилась растерянностью. Перед ней стояла девушка. Что за смутное ощущение? Словно нашла в пакете из супермаркета то, чего вроде бы и не покупала. Юная девчонка – даже двадцати еще нет. Густые золотистые волосы собраны в свободный пучок наверху, яркие голубые глаза… На девушке были мешковатые брюки маскировочной окраски и безразмерное худи с капюшоном. В ушах покачивались серебряные серьги в виде колец. Знакомые черты… Мамина форма глаз, высокие, как у отца, скулы.

– Ты, наверное, Клара? Мы с тобой незнакомы, но…

Ее голос прервался.

– Дженни?

– Разве ты меня помнишь?

– Тебя забудешь, – улыбнулась Клара, вздернув брови.

Господи, как унизительно… У Дженни внутри все перевернулось.

– Ну да…

– Проходи.

Дженни впала в замешательство от доброжелательности Клары и той легкости, с которой ее пригласили в дом. Младшая сестра придержала дверь, и Дженни бочком протиснулась в прихожую, вдохнув запах духов с ароматом кокоса и ванили. Они прошли в гостиную.

– Мама только что выскочила в магазин, скоро вернется. Ты ведь ее хотела повидать?

Дженни кивнула, озираясь в уютной комнате. Чужой комнате… Белый камин, огороженный латунной решеткой. Стоит щелкнуть выключателем, и декоративный уголь покраснеет, наполнив гостиную теплом. В эркере стоит пианино, на пюпитре – ноты, скрепленные маленькими металлическими зажимами.

– Играть умеешь? – поинтересовалась сестра, и Дженни, невольно сморщившись, покачала головой.

– Она ведь наверняка тебя учила? Меня посадили за нотную грамоту, когда я еще толком говорить не умела.

– И что, освоила? – спросила Дженни.

Клара помолчала, словно почувствовав, что невольно уязвила сестру.

– Ну, самые основы. Примитивные произведения более-менее сыграю.

Дженни ощутила укол зависти, глянув на тонкие пальчики Клары. Для пианино – в самый раз. Родители воспользовались своим шансом вырастить хорошую младшую дочь, раз старшая никуда не годится.

– Чем занимаешься? – поинтересовалась девушка.

– Я художница. Ну, типа того. Рисую глупые карикатуры, иногда что-то продаю на ярмарках искусств. Не бог весть.

– Мама с папой никогда не упоминали о твоих достижениях.

– Вряд ли они тебе вообще что-то обо мне рассказывали.

Дженни бросила взгляд на стены гостиной. Сплошь семейные фото: каникулы, школьные постановки, церемонии награждения и круглые столы у отца на работе, в совете города. Она быстро пробежалась по снимкам. Так и есть. Радостные фотографии, лучащиеся счастливыми улыбками, только ее нет ни на одной. Семья вычеркнула старшую дочь из своей жизни.

– Так, чуть-чуть.

– Что?

– Немножко рассказывали. Говорили, что с тобой не все в порядке, что тебе требовался особый уход. Наверное, просто не хотели вторгаться в твои личные дела, потому и помалкивали. Я ведь была совсем маленькой, когда ты жила… в том месте, вот родители и не желали меня пугать.

Дженни до крови закусила губу, подавив горькую усмешку.

– Плохо, что мама не сообщила тебе о похоронах папы. Он ведь и твой отец…

Сестра махнула рукой в сторону дивана, но Дженни покачала головой. Не хотела утонуть в белоснежном уюте, не собиралась оставаться здесь надолго. Ей бы увидеть мать, обсудить кое-что, а потом – прочь отсюда, покурить с тоски.

В серебристой клетке в углу комнаты зашевелился волнистый попугайчик, заскреб коготками по застеленному бумагой дну.

– Знаешь, папа о тебе заговаривал не раз, особенно когда немного выпьет. Дожидался, пока мама выйдет из комнаты. По-моему, он скучал по тебе, Дженни.

– Не знаешь, когда она вернется? Дело в том, что я немного…

– Он рассказал мне о твоем ребенке, – перебила ее Клара. – Ну, то есть начал рассказывать, а потом она… мама вернулась в гостиную. Слушай, мне правда жаль; наверное, это было ужасно…

У Дженни заколотилось сердце. Она машинально дотронулась до голубого сердечка на бусах, приобретенных за десятку в антикварном магазине, как будто искала в холодном камне волшебную силу.

– Даже не знаю, как ты это…

– Знаешь, мне пора. Сама не понимаю, зачем пришла. Приятно было тебя повидать. Видишь, я сегодня трезвая, – улыбнулась Дженни, повернувшись к выходу. – Не говори ей, что я приходила. Так, заглянула по ошибке.

Положив ладонь на ручку двери, она отпрянула: дверь открыли снаружи. Мать округлила глаза, переводя их с одной дочери на другую.

– И что ты здесь делаешь? – резко спросила она.

– Я уже ухожу.

– Мам, Дженни просто заглянула, чтобы…

– Клара, выйди на кухню!

– Но, мам…

– Немедленно!

Дженни, бросив взгляд на Клару, решила, что на младшую дочь мама голос повышала нечасто. Счастливая девочка, любимица… Клара обиженно выскочила из комнаты, и мать, захлопнув дверь, прищурилась. На потолке тихо звякнула подвесками маленькая люстра.

На матери было плотное шерстяное пальто. Ее слегка поседевшие каштановые волосы падали на воротник из искусственного меха. Грудь мамы гневно вздымалась; она со свистом втягивала пропитанный искусственными ароматизаторами воздух.

– Дженни, что тебе нужно?

Радушного приема она не ожидала, и все же…

– Да, спасибо, ма. У меня все в порядке, а ты как?

– Прекрати паясничать!

Мать выплевывала слова, словно во рту у нее перекатывалась горькая пилюля. Дженни сжала кулаки так, что коротко подстриженные ногти впились в ладони.

– Мне жаль папу. Я…

Она перевела дух. Что сказать? «Я напилась с горя, я была в шоке, вне себя от горя»? Хотя что это изменит…

– Мне не следовало приходить на похороны в таком состоянии. Прости.

– Я специально не стала сообщать тебе о его смерти. Ты просто не умеешь себя вести! Не дала нормально похоронить отца! – процедила побагровевшая мать, буравя дочь тяжелым взглядом.

– Ни за что не появилась бы в таком виде, но ведь ты не дала мне возможности проститься с ним по-людски, – старательно смягчив тон, произнесла Дженни.

– Знала, что тебе нельзя доверять! Говорила миссис Доусон, что от тебя толку уже не будет…

– Господи, мама! Я ведь не сломанный тостер! Я твоя дочь! Твоя дочь, слышишь?

Мать со всхлипом вздохнула. Сузив глаза, оглядела Дженни с головы до пят.

– Зачем ты пришла?

– Мне сейчас нечем заплатить за аренду. Если бы ты…

Мать покачала головой и пронзительно засмеялась.

– Так я и думала! На что ты тратишь деньги, если не платишь за квартиру? Все уходит на выпивку или наркотики?

В груди у Дженни словно щелкнул переключатель, к сердцу подкатила горячая волна. Зажмурившись, она попыталась представить себя на кушетке у психотерапевта.

Спокойно. Вдох, выдох…

– Я пришла в себя только через несколько месяцев, – снова заговорила мать. – Не хватало мне смерти мужа, так тут еще и ты выскочила на его могилу с таким воем, будто в тебя нечистая сила вселилась! Какое унижение…

– Я была не в себе, я…

– Да ну? Что еще скажешь? – воскликнула раскрасневшаяся мать, выплевывая слова в сторону дочери. – Ах, разумеется! Ты ведь что-то кричала про ужасную мать. Нет, не кричала – визжала. Злобная – так ты меня назвала? Кажется, после этого ты начала расшвыривать венки на гробе отца?

Дженни вздрогнула. Еще немного, и ее вырвет от стыда прямо в гостиной.

– В твоем выступлении был единственный положительный момент: как только ты прекратила бесноваться, все присутствующие на похоронах осознали, что просто так людей в дурдом не отправляют.

О смерти отца Дженни узнала в пабе от парня, которому отсосала в сортире за кружку пива и пачку сигарет. Новости он выложил на ходу, застегивая ширинку. Дженни позвонила в единственную ритуальную контору в городке, и там подтвердили: это правда. Даже назвали дату и время похорон.

О событиях того дня ей стало известно по рассказам друзей семьи и из полицейского рапорта. В пьяном угаре скорбящая Дженни устроила такой спектакль, что полиция была вынуждена вынести ей предупреждение и продержать до утра в камере участка. Очухалась она на следующий день с больной головой и гудящим телом, всю ночь проспав на твердой, как камень, лежанке под жутким сквозняком. В душе царила такая пустота, что Дженни решила: пришел и ее смертный час. Первым побуждением было приложиться к бутылке вина, стоявшей дома в холодильнике. Потом в голову пришла вторая мысль, которая, вероятно, ее и спасла. Она открыла телефонный справочник и нашла номер местного общества анонимных алкоголиков. В тот день Дженни достигла дна. Перед ней стоял выбор: вернуться к прежней жизни или решительно с ней порвать.

– Думаешь, если немного передо мной потанцевать, тебе все простится? Нет, дорогая, в реальной жизни так не бывает.

– Ты же знаешь, что я потеряла…

– Хватит об этом талдычить! – раздраженно перебила мать. – Надо было поставить точку и двигаться дальше.

– Это был мой ребенок!

Мать набрала в легкие воздуха, однако передумала и промолчала.

– Мне требовалась твоя помощь, я была одна в этой… в этой тюрьме.

– Дженни, ты тогда полностью утратила над собой контроль. Мы с отцом тебе ничем помочь не могли. Тебя отправили в лечебницу для твоего же блага. Что значит «тюрьма»? «Сосновый край» был хорошей клиникой. И не наша вина, что ты сознательно превратила ее в свой собственный ад.

– Как вы могли меня там бросить? Ты не представляешь, каково было в этой психушке, ведь вы меня ни разу толком не навестили. Меня ширяли транквилизаторами, били электрошоком, позорили на чем свет стоит, а за что? За то, что я разок напилась в парке? За то, что стянула в «Вулворте» дурацкую коробку со сладостями?

– Мы были для тебя прекрасными родителями. Я и сейчас хорошая мать. – Она кивнула в сторону кухни. – И доказать я это смогла, лишь родив по-настоящему достойную дочь.

– Хорошие матери ведут себя по-другому… – дрожащим голосом сказала Дженни, утирая слезы. – Хорошие матери не оставляют свое дитя, что бы ни случилось. А ты плюнула на меня, сдалась…

Распахнув дверь, мать отступила в сторону.

– Убирайся отсюда! Как тебя вообще выпустили из психушки!

Дженни завернулась в пальто и выскочила из гостиной. Оказавшись в коридоре, заметила выглядывающую из кухни Клару. Сестра грустно улыбнулась, и Дженни вылетела из дома, изо всех сил хлопнув дверью. Развешенные на стенах застекленные снимки идиллической семьи печально задребезжали.

6

Доктор Кавендиш подровняла на краю стола стопку документов по вновь прибывающим участницам программы. Итак…

Бумаг было немного: анкета и единственная фотография, которую клиника требовала в обязательном порядке. В редких случаях – когда Ребекка сомневалась, стоит ли женщине проходить предлагаемый курс, – претендентке звонили. Впрочем, в основном она полагалась на свою отточенную интуицию. Сегодня доктор Кавендиш надеялась, что шестое чувство ее не подвело, как это порой случалось. Провал не нужен ни клинике, ни клиенту.

Она перевела взгляд на сверкающий хрустальный стакан с водой, подле которого лежала горка разноцветных пилюль. Аккуратно зажав первую из них между большим и указательным пальцами, Ребекка проглотила ее, запив маленьким глотком воды. За первой пилюлей последовали остальные.

В выдвинутом ящике роскошного деревянного стола ее ждала потрепанная пухлая папка, содержавшая досье на бывших пациентов психиатрической клиники. Здание перешло из рук в руки, а документы, как ни странно, оказались никому не нужны. Организационно-распорядительный порядок явно был не самой сильной стороной городского совета.

Коллеги доктора Кавендиш расслаблялись по-разному: кто-то играл в гольф, кто-то собирал пазлы, Ребекка же отключалась от текущих дел, зачитываясь историями болезни душевнобольных. Для нее подобный анализ стал не только отдыхом, но еще и интереснейшим занятием, позволявшим расширить профессиональные знания. Перед ее глазами разворачивались людские жизни; прошлое «Соснового края» будоражило воображение, наталкивая Ребекку на полезные мысли об организации процесса в собственной клинике.

Потертая папка с глухим стуком легла на стол. Доктор Кавендиш откинула обложку и, забыв обо всем, погрузилась в чтение топорщившихся под зажимами документов.

7Отчет о госпитализации:Дженни Паттон, 21 ноября 1975 года

Пациентка доставлена в подростковое отделение в 22.00 предыдущего дня по направлению социальной службы Гристорпа после соответствующего обращения родителей, озабоченных, с их слов, «психологическим состоянием» дочери. Дженни Паттон была задержана в парке в компании нескольких приятелей. Отмечены признаки алкогольного, а также наркотического (по всей видимости – марихуана) опьянения. Пациентка находилась в состоянии повышенного возбуждения, угрожала полисменам физическим насилием. Тем не менее, учитывая возраст (15 лет) и хрупкое телосложение, полиция не придала угрозам значения. В итоге пациентку удалось успокоить и получить от нее согласие на перемещение в психиатрическую лечебницу «Сосновый край» в сопровождении работника социальной службы (миссис Хокер).

По прибытии помещена в палату «Андертон». Внешних признаков опьянения при госпитализации уже не имелось, однако анализ крови показал повышенный уровень содержания алкоголя, а также следы употребления марихуаны. С утра пациентка находится в здравом уме, спокойна. Тем не менее принято решение оставить ее в палате с последующим визитом врача в течение дня. Предварительное мнение: поведение пациентки более всего соответствует состоянию подросткового бунта и иррационального страха. Рассматривается возможность выписки во второй половине дня с последующей передачей родителям.

В настоящее время пациентка находится под наблюдением смотрительницы Доусон.

Клинический психолог доктор Кан21 ноября 1975 г.8

Эми оставила хмурому служащему вокзала адрес клиники, хотя особой надежды на возврат чемодана тот не выразил. Разжившись уклончивым обещанием прислать багаж, когда (и если) тот найдется, она под проливным дождем вернулась к микроавтобусу, ожидавшему ее с работающим двигателем. Глен помог ей забраться внутрь.

– Привет, черепашка! – воскликнула подстриженная ежиком женщина, как только промокшая Эми поставила ногу на верхнюю ступеньку.

Она запнулась: не ожидала, что в салоне будут другие пассажиры. Была так обескуражена утратой чемодана, что совсем забыла о том, что придется знакомиться с другими участницами программы. Уже ведь большая девочка, однако любое предстоящее событие – словно первый день в новой школе, когда с завистью смотришь на недосягаемых звезд и думаешь, как бы с ними поладить.

– Простите ради бога! Привет! – сказала Эми женщине с ежиком и по очереди кивнула каждой из четырех остальных пассажирок.

– Итак, дамы, мы готовы? – улыбнулся в салонное зеркало Глен, показав россыпь неровных зубов.

Двигатель автобуса взревел, и по ветровому стеклу, сметая струи дождевой воды, прошлись огромные «дворники».

Эми пробралась к задним рядам и села, поставив сумку на соседнее кресло. Глен вставил в магнитолу кассету, и звонкий женский голос запел о ковбое, разбившем сердце своей любимой. Пассажирам пришлось ухватиться за поручни, когда микроавтобус резко вырулил со стоянки на главную дорогу.

– Надеюсь, все плотно поели напоследок? – бросил через плечо водитель. – Я слыхал, что на холме вам ничего, кроме цветочной пыльцы, не светит.

– Я отлично поужинала вчера в китайском ресторане, – доверительно призналась в своих грехах огненно-рыжая женщина, наклонившись к Эми. – Фаршированные блинчики, рис и жареная утка…

Они обменялись рукопожатием.

– Я – Гейнор.

– Очень приятно. Эми.

Новая знакомая выглядела лет на сорок с небольшим. Зеленые, словно у кошки, глаза, полные губы, накрашенные красной помадой, светлые веснушки. От уголков рта шли резкие складки – видимо, улыбалась Гейнор часто.

– Страшновато, правда? – возбужденно, словно девчонка, сказала она.

Эми ответила улыбкой. Слава богу, сразу удалось найти подругу. В подобных испытаниях это просто необходимо. Все легче, когда ты не одна.

Водитель остановил автобус у обочины, не глуша мотор, и пассажирки выглянули в окошко.

– Уже приехали? – спросила кислолицая женщина лет шестидесяти.

– Это местечко, куда вам захочется после месяца на капустном бульоне с масками для лица на закуску. Мой собственный ресторанчик, единственный в своем роде. Добро пожаловать в «Неспешную трапезу»!

Эми протерла запотевшее стекло и бросила взгляд на заведение с серенькими сетчатыми занавесками, скрывавшими нижнюю часть большого окна. Надпись «Неспешная трапеза» шла поверх небрежно закрашенной вывески, оставшейся от прежних владельцев, и на белом фоне проступали призрачные следы старого названия.

– Бургеры, хот-доги и жареная картошка, как в старой доброй Америке! – продолжил рекламу Глен, подражая техасским ковбоям, хотя в его речи явственно слышался йоркширский акцент.

У Эми заурчало в животе.

– Трогайтесь, искуситель, – вздохнула женщина с ежиком, помахав мелькнувшей в окне немолодой официантке в мятой ковбойской шляпе.

– Жирная пища и соль вредны для кожи, – пробурчала кислолицая дама.

Глен, включив поворотник, выехал на дорогу, и Эми обратила внимание на переходящую на другую сторону черноволосую женщину в красном макинтоше. Брюнетка затянулась тонкой сигареткой и вызывающе выпустила в воздух струйку дыма. Прямо актриса из французского фильма, ни дать ни взять… Глен нажал на клаксон и раздраженно махнул рукой. «Француженка», обернувшись на звук, показала ему средний палец и исчезла за углом.

– Дружелюбный здесь народец, а? – загоготала на весь автобус Гейнор, и водитель вздохнул:

– Вас приветствуют пациентки дурдома…

– Что вы имеете в виду? – подавшись вперед, спросила соседка Эми.

Микроавтобус свернул с главной дороги в переулок и проехал мимо указателя на промышленную зону.

– Вы ведь слышали об истории клиники «К прекрасной себе»? – ответил Глен, приглушив музыку.

Все шесть пассажирок взялись за поручни, внимая каждому слову водителя, и тот, бросив мрачный взгляд в салонное зеркало, выдержал драматическую паузу, прежде чем начать рассказ.

– Ну, там, где находится клиника, раньше был сумасшедший дом. Туда привозили психов со всего Йоркшира. Лечебницу построили на холме еще в викторианские времена. Красивое здание! Ну, то есть снаружи красивое, а вот что там внутри… Разное говорят.

Он громко вздохнул, покачав головой. Женщина, сидевшая рядом с «ежиком», метнула на соседку тяжелый взгляд.

– Да я первый раз об этом слышу! – возмутилась та.

– Пятьдесят лет назад, – продолжил Глен, – в городке было не протолкнуться. Медицинский персонал сновал туда-сюда, от пациентов дурдома рябило в глазах – те иногда сбегали из лечебницы, устраивали шабаши в парке… Мой ресторанчик тогда процветал, работал днем и ночью. Я просто с ног сбивался. Потом злые языки начали болтать, что в «Сосновом крае» не все ладно, и лечебница по милости правительства приказала долго жить.

Они ехали мимо заброшенного производственного комплекса с разбитыми окнами, стены которого уже зарастали сорняками. На затопленной дождем стоянке виднелся остов обгоревшего автомобиля и валялась перевернутая тележка. Других признаков жизни пассажиры не заметили.

– Психушка? – пробормотала Эми.

– Ну, так теперь никто не говорит, – заметил Глен. – Это ведь неполиткорректно, да? Теперь говорят «учреждение». Только как ни назови, суть-то не меняется, да? Какие тут ходят истории, мама дорогая… Ручаюсь, кошмары будут преследовать вас всю жизнь.

– Вы знали? – Эми вытаращилась на новую подругу.