Люблю – не люблю

     «Глаза сверкали, как агаты… агаты…» – так, кажется, пел дядя Ренат Ибрагимов – сокурсник папы в консерватории.

     Он на меня не смотрит. «Черт! – проносится в голове. – Почему я сегодня одета как попало? А – как попало? Вроде, как всегда, – джинсы и майка. Тут так все одеты. Что это я нервничаю?

     Глупость какая-то! Сразу что ли, прямо с первого взгляда, и втрескалась? Да у меня так только в начальной школе было, и то – игра гормонов. Там было неважно в кого, просто организм просил. А это что?  Да нет. Быть не может. Он, не исключено, какой-нибудь хам. А потом у такого-то, наверняка, и девушка есть. Или девушки».

     Я встала и пошла навстречу приближающемуся к полянке Мамонту. Не то, чтобы я так обрадовалась, – мне просто захотелось пройти мимо Флинта и, тем самым, невольно обратить на себя его внимание, а заодно и рассмотреть получше.

     Я прошла мимо него на расстоянии вытянутой руки, и на меня повеяло теплом. Он оказался не высоким. Но все равно почти на голову выше меня.

     Я обнялась с Мамонтом и  спросила, между прочим, кто такой Флинт. Мамонт без ревности и без задержки ответил, что, мол, это один из нас, людэнов, и то, что я обратила на него внимание, нисколько его, Мамонта, не смущает, потому что мы, людэны, друг к другу тянемся, и это лишний раз подтверждает, что я одна из них. Надо отдать Мамонту должное, он всегда возносил меня на пьедестал, когда с кем-либо знакомил. Здесь это оказалось особенно к месту.

     Мы сидели вчетвером: я, Мамонт, Флинт и Сашка. Говорили о музыке, о Егоре Летове, об Ухте и о Праге, конечно. Я была на взводе и представления не имела о том, как себя вести. Все получалось как-то коряво. Каждый жест вдруг стал мной строго контролируем, и поэтому страшно неловок. Голос повысился и болтал исключительно глупости. Где мой юмор? Ирония где? В голову лезла  назойливая мысль: ОН на меня не реагирует… Еще бы среагировал на какую-то идиотку!

                *   *   *

     Спустя некоторое время Мамонт сослался на дела и ушел, попросив Флинта проводить нас с Сашкой домой. Дело осложнялось тем, что жили мы с ней в разных районах… Но сложилось удачно – сначала пошли провожать Сашку. Она вдруг стала вся такая женственно-беззащитная… что было явным признаком заинтересованности молодым человеком. Она казалась чуть выше него, поэтому сняла туфли и всю дорогу до дома шла по теплому вечернему асфальту босиком.

     Мы философствовали, рассуждали о дружбе, улыбались, но… не смеялись. Этот человек излучал, скорее, спокойную меланхолию, а смех его звучал как-то неестественно, будто он заставлял себя смеяться…

     Я шла и думала, что, проводив Сашку, он пойдет провожать меня – мы будем долго идти одни… говорить… он будет рассказывать мне о себе…

     Так и случилось.

– Ветер з-за душой, п-песня на снегу,

        Никогда не стой.

        Мертвой с-силой – дым, я хочу воды,

        Пой.

        Я сорвал петлю, на восьмом  шагу

        Гром.

        Если не искал, то не найден ты,

        Не поник лицом…

– Это твое?

– Д-да.

– Я тоже стихи пишу, но не такие интеллектуальные, и наизусть ничего не помню.

     Его профиль плывет по городу мимо полуразвалившихся и только что отстроенных домов, мимо лип, роняющих на нас свои тени.

– А п-почему ты в Праге?

– Мой папа – оперный певец. Он подписал контракт с Пражской оперой. Мне тогда было тринадцать. С тех пор каждое лето езжу сюда, к бабушке.