Гражданин Ватикана (вторая книга казанской трилогии)

Сделав шесть или семь заказом в такси, я заехал в супермаркет, чтобы купить ежемесячно читаемый мной страноведческий журнал, пока искал глазами нужное название на огромном стенде, набрал номер Тони.

– Чём занят?

– Мы едем к шиномонтаж к Стронгу, – ответствовал Тони.

– Я как раз недалеко от него, сейчас тоже подъеду, – ответил я. Так и не найдя нужный журнал (хотя ценник-то я нашёл), я поехал в автомастерскую нашего общего с Тони товарища. Мне как раз нужно проверить давление в шинах, – что-то последнее время руль ведёт вправо.

Когда я подъехал к мастерской, Тони ещё не было.

– Удивительное всё-таки место – Казань, – здесь можно приходить на работу и не понимать язык, на котором разговаривают все твои коллеги, – сказал я Стронгу, когда тот появился в дверях мастерской. – И самое интересно то, что меня это никак не беспокоит; когда мир будет полыхать в межэтнических войнах, Казань останется тихим островом толерантности.

– Ну, ещё бы, человек ведь не станет убивать половину или четверть себя, как часть ненавистной ему нации. Как работа? Тебе что-то сделать надо? – спросил Стронг, кивая на машину.

– Да ассимиляция – наше всё. Подкачать колёса не помешало бы. – На этой работе имеются варианты для выгодного брака. Если выдать себя за приличного человека и иметь целью продвижение по служебной лестнице, то достаточно легко найти дочку судьи или прокурора, и даже дочку судьи и прокурора в лице одной дочки. За какую задницу не схвати – окажется, что это задница судейской дочки.

– Держи шланг, качай сам, если тебе давление «два» надо, качай до «двух и четырёх», – этот манометр врёт немного, – сказал Стронг, своим всегдашним равнодушным тоном, протягивая мне шланг.

После того, как я подкачал колёса, а они в этом действительно нуждались, я сказал Стронгу: «Не буду тебя оскорблять предложением денег». «Ха-ха – проявил-таки эмоции Стронг – так виртуозно нам ещё ни разу не отказывали в оплате». Тут подъехал Тони со своей девушкой и с ещё одним нашим товарищем. Мы грызли семечки и смеялись над содержанием рекламной странички о секс-приспособлениях в «Экспресс Газете», которую читала вслух девушка Тони.

– Полная имитация женской попы!..

– Ха-ха-ха!..

– Вагина-девственница…

– Ха-ха-ха!..

– Затычка анальная, для стимуляции точки G и простаты….

– Ха-ха-ха.

Да, нам действительно было весело.

– Ну что, официальная часть вечерней прогулки близится к концу, – шепчу я на ухо Тони, намекая на его страсть продолжать веселье в компании других девушек, когда его собственная препровождена домой.

– Не знаю, не знаю, – загадочно отвечает Тони. Это означает: «Конечно, а как иначе!».

Моё личное веселье омрачает мысль о неуклонно приближающемся понедельнике и необходимости в связи с этим идти на работу.

– Может безалкогольного пива испить, – посылаю я сигнал всем.

– Ну, ты извращенец, Поль, – откликается Стронг.

– Почему это? Я же не собираюсь потом эту бутылку… Хотя ты прав, я – извращенец, – у меня даже в ванной стоит не смеситель, а кровосмеситель!

– Ха-ха-ха, – новый взрыв веселья.

Все смеются. Атмосфера тёплая и уютная.

Воскресенье. Я помню, что мне пригрезилось в предрассветном сне, – это была моя школьная подруга – Маша Семенович, она училась в классе на четыре года младше нашего, – красавица-еврейка, чёрные вьющиеся волосы, чёрные же глаза, тело словно выточено из камня самим Богом Соития. Будучи нимфеткой, она будила желание даже в преподавателях по благонравию. Теперь же, став молодой женщиной, не утратила (я так думаю (поднимая указательный палец вверх на манер советского киногероя) своей сексуальной притягательности для ценителей прекрасного. В этом сне мы, как будто, вместе работали, а после работы встречались, на манер Ромео и Джульетты, для робких поцелуев и нежных объятий. И, как только поцелуи и объятия стали не такими уж невинными – сон был прерван криком Алексашки – девочки-попугая, – они с Инокешкой учинили семейную ссору. Голова раскалывалась. Мысль о том, что завтра понедельник, усугубило и без того нехорошее настроение. В реальной жизни я и Семенович целовались однажды, на моём балконе, после пары бутылок пива… ээ-х, сколько прекрасных возможностей упущено в жизни, – никогда не умел ковать железо пока горячо, но, я жив, а это, по словам Альберта Эйнштейна, – главное условие для того, чтобы быть счастливым; точнее его слова звучали так: «Родиться на свет – главное условие для того, чтобы стать счастливым». Я родился, с этим не поспоришь, а это значит, что надо вставать и чистить зубы.

Глава 25

Понедельник, первое октября. Я уже должен приступить к новой работе, но до сих пор никак не могу «отписать» и сдать в архив свои дела.

Тем временем слушалось интересное дело: на футбольном поле, которые были в совместном ведении детской юношеской спортивной школы и общеобразовательной школы, упали футбольные ворота и насмерть задавили десятилетнего мальчишку. Ни одна из вышеперечисленных организаций не хотела оплачивать заявленный родителями моральный вред в восемьсот тысяч рублей (изначально родители заявили два миллиона). Это было уже не первое заседание, поэтому стороны пришли к негласному решению – половину суммы оплачивает спортшкола, половину общеобразовательная школа. Но, происходила какая-то заминка, кто-то всё время выбегал – созванивался с начальством. А в зале сидело полно человек – представители РАНО, директор одной школы, директор другой школы, тренер по футболу, отец и мать жертвы, представители каждого вышеперечисленного. Судья дремал у себя в кресле, два или три человека сидели ровно, но с закрытыми глазами, помощник судьи спала, положив голову на предплечья, – все ждали пока очередной выбежавший позвонить, вернётся. На ум пришла строчка из Надежды, которая характеризовала наш вялый процесс: «Будем до утра разговаривать, незачем друг друга оспаривать». Я смотрел на родителей мальчика. Видно было, что оба настрадались, также нельзя было обвинять их в том, что они хотят нажиться на смерти своего сына, вчиняя иски всем встречным и поперечным. На лице папаши читалось пристрастие к алкоголю, мамаша же была обыкновенной затравленной женщиной, каких великое множество; однозначно главой семьи был мужчина. Мой ум настроился на кощунственный лад и, я начал фантазировать о том, какие у этих людей планы на деньги. Может быть за этим наморщенным лбом папаши, у которого было время смириться со смертью сына, в этот самый момент бьётся одна единственная мысль, – мысль о новой машине; предположим, он никогда не имел хорошей, а тем более новой машины, и теперь, благодаря смерти сына, ему представится такая возможность. Вот он сидит сейчас и думает: «Угу, я приглядел корейский седан за семьсот тысяч, плюс то да сё, – страховка, дополнительное оборудование – подкрылки, сигнализация с автозапуском, – пусть ещё на полтинник; получается – пятьдесят тысяч остаётся, – я, как следует, кутну; а что, – живём один раз! Интересно, защита картера в комплекте?..» А, скажем, представитель родителей в этот самый момент думает: «Тупой крысёныш сам виноват, – раскачивался на этих дурацких футбольных воротах, на закрепление которых, ответственные люди положили никелированный болт, вот они и пиз…лись!» А директор спортивной школы думает: «Мне до пенсии досидеть всего ничего, случилось же такое на мою несчастную, забитую посторонними вещами, голову». Забегая на два дня вперёд, скажу, что директор спортивной школы умер от сердечного приступа, что с его стороны было очень мило, поскольку продемонстрировало участникам процесса, насколько сильно переживал трагедию сердобольный и чадолюбивый человек. «Разбуди меня через шесть минут», – говорю я помощнице и наглым образом проваливаюсь в сон.

Через какое-то время кто-то из сидящих с краю, не имея подпорки с одной из сторон, уснув, начал падать, – сидящие рядом и сзади кинулись его ловить, тем самым встрепенув сонную атмосферу заседания.

*****

Позже в тот же день. Что это такое, мать твою!.. Уже на второй рубашке обнаруживаю пятно на рукаве; какие-то жёлтые точки, – может попугаи нагадили?! Собирался застирать рукав по приходу домой, но этому не суждено было сбыться, – как всегда перед заходом в квартиру, я пошёл отжаться на брусьях и подтянуться на турнике; делая последние разы на брусьях, я услышал звук разрывающейся ткани, «хоть бы это была, порядком надоевшая за семь лет носки, куртка», – загадал желание я, но, это была моя новенькая, голубая в белую полоску, рубашка, это я узнал по приходу домой, тщательно исследовав куртку. Рубашка начала рваться в районе второй пуговицы сверху, ну, верхнюю пуговицу без галстука не застёгивают (сейчас застёгивают, знаю), как известно. Надо бы покупать размер «s», а не «xs»! Но, что делать, если «s» великоват?!

*****

Вторник. Еду на метро, – моя сучка совсем сломалась, доехал на ней только до ближайшей ко мне станции. Выхожу на поверхность, обнаруживаю, что вышел не с той стороны от автобусной остановки, матерюсь и, превозмогая боль в спине от тяжеленной сумки с ноутбуком, плетусь по верху к автобусу, – мне необходимо проехать всего одну остановку до суда. Кондуктор спрашивает деньги за билет как раз в тот момент, когда двери автобуса открылись на моей остановке; сделав каменное лицо, я выхожу, не заплатив, – мелочь, а приятно. Вижу – рядом идёт помощница, которая подсаживалась ко мне в кафешке, помните? «Привет», – кричу я. «А, Поль, привет!». На ней джинсы-клёши (!) и кроссовки. «В суде переодеваешься», – задаю я риторический вопрос, вперив взгляд на кроссовки. «Да, всегда», – отвечает помощница. Отмечаю про себя, что в этом одеянии она уже не выглядит так привлекательно, как в классической одежде и на каблуках-шпильках. «Опаздываю на совещание», – поддерживает разговор она, – «ещё переодеться надо успеть». До девяти утра остаётся пять минут, мне этот факт почти безразличен. «Если ты в этот момент должна бежать, в буквальном смысле, – не стесняйся, я один дойду», – уловил я её настрой. «Тогда увидимся, я побежала». И она побежала, несколько раз скрывшись из поля моего зрения за объектами городской инфраструктуры и вновь появившись из-за них. Мда, в «классике» совсем другая фигура…

«Отписывание» дел подходит к концу, скорее всего, сегодня – последний день моей работы в этом судейском составе, завтра в уголовную канцелярию. Что-то я уже привык быть здесь, а там – неизвестность.

Время обеда. Пытаюсь перейти проезжую часть, чтобы дойти до кафешки. Рядом со мной тот же манёвр хотят совершить двое полицейских, оба по габаритам выглядят как полковники, – внешние различия формы и количество звёзд на плечах мне ничего не говорят, надо бы выучить на досуге. Вдруг один, обращаясь ко мне, спрашивает: «А где здесь парикмахерская?». Я знал, где парикмахерская, – она находилась немного ниже по улице. Вчера, когда я собирался ехать с работы на своей уже полторы недели как неисправной машине (сломалась печка и, окна запотевали, конечно, не считая того, что из носа капало от переохлаждения) и, как всегда взяв «заказ» в сторону дома, мне, уже второй раз, пришёл заказ из этой парикмахерской. Сотрудницы в восемь вечера заканчивали стричь людей и разъезжались по домам. Все трое жили неподалёку от меня. Мы вполне могли пересечься в обеденный перерыв в кафешке или просто на улице. О чём это я?… Ах, да, о полицейских! Оба были лысые как колени пловцов. «Где здесь парикмахерская?». «Там», – показал пальцем вниз по улице я. Напрашивалась хохма. «А зачем она вам?», – должен был спросить я. Но, не буду врать, не спросил. Момент был упущен.

Еду на метро. Запотевшую машину оставил около ближайшей к дому станции. Стою на одной ноге со всех сторон подпираемый согражданами. Читаю Дж. Дж. Конноли «Слоёный торт», много раз смотрел фильм, снятый по этому его произведению; как и ожидал – книга отличная. Интересная фраза: «Чечня – это русская Сицилия, только в десять раз хуже», – и это пишет английский писатель! В фильме чеченские дельцы были заменены на африканских. Похоже, что наши «кауказцы» достали весь цивилизованный мир. Пытаюсь почувствовать гордость за нашу «самость», но… нет, похоже, я не такой уж дурак. После просмотра фильма «Корсиканец» с Жаном Рено, я начал думать о Казани, как об острове, где царят «корсиканские» нравы. Даже подумывал о написании сценария для фильма на эту тему, конечно в жанре «китч». Моя станция, – не Бейкер Стрит, а Козья Слобода… стрит.

Глава 26

Четверг. Я, опоздав на пять минут, забежал в здание суда. Поднялся на этаж, где находится канцелярия по уголовным делам, но сразу туда не пошёл. Сначала решил сходить в туалет, – почистить пёрышки. Наконец, зашёл в канцелярию, поздоровался с работницами, про себя заметив, что их попы не такие уж большие, как о них отзывались их коллеги. Они не понимали, – кто я такой и что забыл у них. Я сказал, что с сегодняшнего дня работаю у них. Начальница, как я понял по её манерам, спросила: "Кто сказал, что ты работаешь у нас?" "Я сам решил – и вот я здесь", – выдержав паузу и, всё же хихикнув в конце, ответил я. "На самом деле, председатель определил меня к вам". "Сейчас узнаю", – мрачно произнесла она и начала набирать номер, зажав телефонную трубку плечом и не сводя с меня, без преувеличения, ненавидящего взгляда. Я стоял в ожидании, сложив руки на ремни перекинутой через плечо сумки. "Ладно, садись", – так никуда и не дозвонившись, сказала начальница отдела. "Вот тут у нас незанятое место", – указывает на рабочее место, – на кресле висит форменный женский пиджак, а стол выглядит так, будто работник вышел на минутку, разве что горячий кофе не стоит рядом с открытым клеем. Я сел, достал из сумки художественную книгу и углубился в хитросплетение сюжета. Вообще, нужно сказать пару слов об уголовной канцелярии. Загруженность уголовной канцелярии соответствует загруженности уголовных судей, а поскольку уголовные судьи проводят в день не более двух заседаний, то работницам (а это женщины) соответствующей канцелярии ничего не остаётся, как надоедать своим родным и близким бесконечными звонками с рабочего телефона и… жрать. Да, жрать, кушать, перекусывать, есть, пить чай с «чем-нибудь вкусненьким», замаривать червячка и так далее. С приобретением стажа в трудовой книжке, работница уголовной канцелярии приобретает килограммы на теле. Начальница канцелярии имеет самый большой стаж, а значит она весит больше других. Таков закон. Мне нравится начальница уголовной канцелярии, потому что она похожа на Вуди Харельсона, а я люблю Вуди Харельсона. Но вот что я не люблю, так это запах, стоящий в уголовной канцелярии. Запах здесь закономерен, – сотрудницы любят есть, значит, притаскивают с собой еду. У них есть микроволновка, но нет холодильника и, вечно сломан кондиционер. Отсюда местная поговорка: «Перед уголовной канцелярией не надышишься». Конец.

"Иди в двести шестой к Мустафину, – там будешь помогать". Я переварил информацию, взглянул на часы, – прошёл час с тех пор как я заступил на службу в уголовную канцелярию. Дочитал художественную литературу до точки, оторвал от кресла затёкшую задницу, перекинул через плечо ремень сумки и спустился на этаж ниже. "Делаю карьеру", – мысленно усмехнулся я. Так-так, двести шестой…, фамилию, следующую за этим номером я уже забыл. Вот он – двести, мать его, шестой, фамилия – Мустафин, судья… Только бы не гражданский. Я довольно сильно стукнул в дверь три раза и толкнул её от себя. Сразу за дверью справа сидела женщина-полицейский. "У нас процесс", – прошипела она мне в щель приоткрытой двери и прикрыла дверь, прикрыла тихо, но яростно. Я отвалил в сторонку, сел на ближайшую скамейку и продолжил чтение, попутно отметив, что судья таки по уголовным делам. Этот факт приподнял мне настроение. Оторвав на мгновение глаза от книги, я взглянул на сидящее напротив существо. Пишу Аркадию: "Напротив меня в коридоре сидит персонаж фильма "Довольно добрый человек", – та колоритная алко-бабушка, которая заставляла себя трахать Скарсгарда". Дождавшись отчёта о доставке, я продолжил тайком рассматривать "алко-бабушку". Чёрт возьми, как всё-таки похожа! На шее у неё висел клатч из кожзаменителя, на ногах были грязные белые кроссовки на множестве липучек. Ключи от квартиры и домофона висели на ремне клатча. Причёска сохраняла следы утренней укладки, – фен плюс лак для фиксации! Видно было, что она готовилась к сегодняшнему "выходу в свет". В руках паспорт, значит свидетель по делу. Продолжаю чтение.

"Отойди в сторонку, парень. Ну, быстрее. Прижмись к стене!", – откуда-то взявшийся полицейский, настойчиво просит меня переместиться в другой конец коридора и подпереть собой стенку. Для ускорения понимания просьбы-приказа, полицейский резиновой дубинкой указывает направление, в котором я должен метнуться. "Вас тоже касается", – почти кричит он, наклонившись к уху "киноактрисы". Когда наши с актрисой тела ускоряются в заданном направлении, со стороны лестницы появляются ещё два копа, между ними идёт усатый мужчина с заведёнными за спину руками. Когда процессия скрывается за дверями, в которые несколько минут назад тщетно пытался пройти я, первый полицейский говорит нам с «актрисой» нарочито вежливым тоном: "Присаживайтесь, уважаемые".

Где-то через полтора часа процесс закончился, и я попал внутрь. Поздоровался с судьёй и девушкой-секретарём. Узнал, что помощник судьи на больничном. С едва скрываемым удовольствием выслушал, что работы для меня де практически нет, и, устроившись поудобнее на свободном кресле, продолжил чтение художественной литературы. За пятнадцать минут до обеда зашёл сотрудник, мытьё костей которого я был слушателем две недели назад. Ну, помните, – тот прилежный мальчик без личной жизни, который со дня на день должен был стать судьёй благодаря высокой протекции, уму и трудолюбию. Он вальяжно сел на угол стола и, набрав побольше воздуха в узкую грудную клетку, начал допрос меня…

Сначала этот ковбой прошёлся по "моим университетам", – где, когда, сколько, в каких именно, в каких городах. Получая ответ на каждый следующий вопрос, он неизменно повторял: "Ну, всё понятно". Между нами говоря, он не производил впечатления человека, которому всё понятно, может кое-что ему и понятно, допускаю, что понятно многое, но никак не всё. К тому моменту моё настроение уже вернулось в негативную норму и мне хотелось придраться к словам, но я этого не стал делать, чтобы не было стыдно впоследствии. Я уже неделю назад заметил, что мальчик изменился, – если до приказа о назначении судьёй он больше походил на амёбу, которая заискивающе тянула ложноручку каждому встречному в коридоре стажёру, то после приказа в его облике и манере держаться появилась не вооружённым глазом заметная твёрдость, черты лица, ранее размытые, обрели какой-никакой контур, рукопожатие стало – не соврать – на пятнадцать процентов крепче, голос заметно меньше дребезжал и мямлил. "Тебе много лет для выпускника этого года. Как так произошло?", – продолжал допытываться "мистер-без-пяти-минут-судья (МБПМС)". "Наверное, менял регион или брал академический отпуск?" Что подразумевает МБПМС под словом регион. Регион автомобильных номеров? "Да, я переезжал", – не стал цепляться к терминологии я. "А здесь с кем живёшь, один?" "Живу в квартире матери". "А, с мамой, с матушкой, всё понятно". Секретарь сидела рядом и, как собачка на передней панели автомобиля, покачивала головой, внимая вопросам и ответам. Я нашёл взглядом на столе секретаря шило для подшивки дел и представил, как чётким отработанным движением хватаю его и, без малейших эмоций на лице, вгоняю в глаз Мистера Послезавтрашнего судьи по самую рукоятку и, пока секретарь продолжает по инерции качать головой не понимая ни хрена что происходит, я вытаскиваю отвёртку из глазницы и, вторым, не менее чётким движением, меняю местоположение шила с головы мальчика на горло девочки; на этот раз я оставляю заточенную отвёртку по месту её последнего нахождения, опускаюсь в кресло; из глаза фонтаном бьёт кровь, как в фильмах Тарантино. На всё уходит четыре с половиной секунды, с началом пятой оба тела падают; я бросаю мимолётный взгляд залитым чужой кровью глазом в объектив камеры, вытираю кровь со своих губ, так, как будто это сахарная пудра от пирожка – надеюсь, никто из вас, коллеги, не был болен чем-то ужасным… Кинокамера поднимается под потолок, играет припев из песни группы "Vаcuum" "Let the mountain come to me":

Let the mountain come to me,

That's how it's got to be

Let them come to me.

Let them come to me.

Bring rain and thunder

To my throne,

I'll do it all alone;

Let them come to me,

Let them come to me,

Bring them home to see…

"У меня было три версии, почему ты только в этом году закончил институт. Если бы ты сказал, что не переезжал, то я бы спросил, – не был ли ты женат?", – вырвал меня из сладких грёз тихий, но властный голос ковбоя.

– И тут вы угадали, – я был женат.

– И что? Вы развелись?!

– Да.

– А почему вы развелись? – подала голос секретарь.

– Не было какой-то особой причины.

– А мне вот двадцать девять лет и я никогда не был женат, даже не знаю что это такое! – вновь заговорил ковбой.

– Ну, какая причина? Какая причина, что вы развелись? – не унималась секретарь. И тут я, признаться, слегка сдал: «Господа, я зашёл в этот кабинет пять минут назад, я не знаю имён половины из вас и, если вы думаете, что я сейчас вам начну рассказывать подробности взаимоотношений со своей женой, то подумайте ещё раз». Надо отдать должное их непробиваемости. Выслушав и усвоив эту тираду, они продолжили с того места на котором остановились.

– А какая разница в возрасте была между вами? – ковбой.

– Около десяти лет.

– А, тогда всё понятно. Это получается, что ей сейчас тридцать пя…

– Да, наверное, – с искренним равнодушием сказал я.