Побег из ада

– Кабы не майор, – он бы нас пострелял, – глядя на трибунальцев честными глазами, выдал Каламбет.

– Это точно, – добавил Орешкин.

Те внимательно выслушали всех, председатель огласил имевшиеся в деле документы, и состав удалился из зала. Спустя минут десять вернулся, секретарь крикнул «встать! Суд идет!» и полковник ровным голосом огласил приговор

Лосева признали виновным в причинении потерпевшему тяжких телесных повреждений повлекших смерть, определив наказание – восемь лет в местах лишения свободы. А еще лишили звания майора и правительственных наград. Он рассчитывал на меньшее, по спине зябко прошел холод.

Приговор ясен? – взглянул на осужденного председатель трибунала.

– Так точно, – ответил хриплым голосом.

Вслед за этим конвой вывел Лоева из зала. На прощание Орешкин крикнул, – Прощай комбат! Не поминай лихом!

Доставив в камеру, вызвали очередного по списку, за ним лязгнул дверной засов.

– Сколько дали? – когда присел на лавку, участливо спросил сосед.

– Восемь.

– Лютуют суки, – сказал кто-то.

Остальные молчали, каждый думая о своем. В полдень всех покормили, выдав по открытой банке консервов и ломтю хлеба. Запили теплой водой из жестяной кружки, прикованной цепью к бачку.

Трибунал ударно трудился весь день.

Когда последний подсудимый получил срок (оправданий не было) в решетке окна заблестела первая звезда. Спустя еще час снова загремела дверь, – всем на выход с вещами! – приказал старший конвоя.

Вышли в ночную прохладу, с тощими вещмешками у кого были, погрузились в тот же фургон. Урча двигателем и переваливаясь на ухабах, он выехал со двора на улицу. Спустя полчаса, поколесив по городу, автомашина стала. Донесся скрежет открываемых ворот, проехали еще немного. Скрипнули тормоза

Распахнулась задняя дверь, последовала команда выгружаться. Попрыгали на землю, выстроили у борта. Мутный свет фонарей на высоких стенах высветил обширную территорию с кирпичным, в четыре этажа зданием, еще какими-то строениями и высокой, наполовину разрушенной трубой.

Доставивший конвой по списку передал осужденных новому. Тот с автоматами наизготовку погнали к входу.

Внутри оказалась настоящая тюрьма: с решетчатыми дверьми меж переходами, глухими – вдоль длинного ряда камер и стальной сеткой разделяющей этажи. Пахло карболкой, тухлой капустой и безысходностью.

Осужденных подвели к одной из камер с намалеванным белой краской номером «15» на железной двери. Поставили лицом к стене. Внутренний охранник провернул ключ в замке и отодвинул засов, – пошел по одному!

Лосев шагнул за порог первым.

Сделав несколько шагов осмотрелся. Камера с серыми стенами и потолком освещенная двумя лампами, забранными ржавой сеткой, уходила вдаль. По сторонам в два яруса высились нары, оттуда доносились голоса.

– Майор! Вот так встреча! – раздалось с ближних, и в проход спрыгнул Трибой. Обнялись.

– Не оправдали? – отстранился.

– Куда там, – махнул рукой Лосев.– Дали восемь лет, поперли из партии и лишили звания с наградами.

– М-да, – почесал затылок танкист – Но ты не бери в голову. Я получил десять.

– Что-то больно много.

– Да понимаешь, в одной из раздавленных машин, которые тоже отобрали, дрых часовой. Его тоже всмятку. Так что кроме уничтожения военного имущества добавили неумышленное убийство. Ладно, Никола, давай со мной. У нас тут своя компания.

Влезли на второй ярус.

Скрестив босые ноги, там сидел его лет скуластый азиат с рысьими глазами и в выцветшем х/б*, рядом лежал, закинув руки за голову, здоровенный моряк в тельняшке. Чуть старше. Позади висели черная фуражка с кителем и еще что-то.

– Знакомьтесь ребята, мой приятель. Сидели в одной камере на следствии, – похлопал Лосева по плечу Трибой.

– Моя Василий, – протянул азиат жесткую ладонь.

– Николай, – пожал ее Лосев.

– Алексей, – приподнялся моряк. – Держи, краба.

Положив у стенки вещмешок, Лосев уселся на доски. Разговорились.

Как оказалось, моряк был мичманом (фамилия Громов) командовал бронекатером. При штурме Бреслау они высаживали десант и поддерживали его огнем с Одера. Когда же крепость пала загуляли и устроили речной круиз. В результате катер налетел на бетонную опору моста и затонул вместе с мотористом.

– Ну, мне и впаяли семерик*. Чтоб служба раем не казалась, – закончил свой рассказ Громов.

– Водка надо пить меньше, – назидательно изрек Василий, прихлопнув ползущую по доске вошь.

– А у тебя что за история? – спросил у него Лосев. – Ты вроде казах?

– Зачем казах? – сделал обиженное лицо. – Я удэге* с Амура. Слыхал про такой?

– Как же. Доводилось.

– Был охотник-промысловик, жил в тайге. Потом вызвали в район. Начальник сказал, иди на войну. Пошел. Служил снайпером, убил много немцев.

– Так уж и много, – незаметно толкнул Лосева ногой Трибой.

Удэгеец скосил на него глаза, расстегнул карман гимнастерки и протянул майору сложенный в несколько раз газетный лист.

Развернул. На серой, вытертой по сгибам бумаге, четкий снимок. Василию с двумя орденами на груди и винтовкой на плече жмет руку генерал. Ниже пара строк, где сообщалось, командующий пятой гвардейской армией генерал-полковник Жадов поздравляет лучшего снайпера, ефрейтора Василия Узалу с очередной правительственной наградой.

– Не слабо, – аккуратно сложив, вернул. – Ты случайно не однофамилец Дерсу Узалы* из книги?

Повесть об этом следопыте, весьма популярную до войны, Лосев читал в школе.

– Зачем однофамилец? Внук, – спрятав в карман газету, застегнул пуговицу.

– Так за что же попал сюда? – снова спросил Лосев.

– Несправедливо, – вздохнул Василий. – Тогда, – ткнул пальцем в карман, – генерал на прощание сказал. «Как только кончится война, солдат, возвращайся домой и бей соболя. Стране нужна пушнина». Я запомнил.

После Победы, мал-мал погулял, а потом собрал вещмешок, взял винтовку и отправился на вокзал. Там забрался в какой-то товарняк, идущий на восток, и поехал домой. А утром, на полустанке меня сняла охрана и отвела к начальнику.

– Куда едешь? – спрашивает.

– На Амур.

– Предъяви документы.

Даю солдатскую книжку и эту самую газету. – Говорю, – командующий разрешил. А он, – не пойдет. Ты, ефрейтор, дезертир.

– Какой дезертир? – отвечаю. – У меня три «Славы» и разрешение генерала. – Ну и дурак же ты, – говорит.

Вызвал охрану, отправил назад. В части меня уже искали и посадили на губу. Дальше был трибунал, получил семь лет. Теперь вот сижу здесь, – развел руками.

– Да, дела, – сочувственно сказал Лосев.

Разговоры в камере между тем утихали, вскоре вокруг возник храп, по проходу пробежала крыса.

Лежа между сопящими носами Трибоем с моряком, Лосев глядел в темноту сверху. Не спалось. Что его судьба так круто повернется, не ожидал, проклиная свою излишнюю горячность. Прошел всю войну, остался жив. Встретил Победу. А тут такое, как в кошмарном сне.

Утром в шесть загремел запор, дневальные унесли параши, а затем второй ходкой доставили завтрак: бачки с чаем и кашей, к ним хлебные пайки и по два куска рафинада.

– Грамм шестьсот будет, – взвесил свою на руке Лосев. – Нормально.

– Семьсот, – уточнил Трибой. – Но ты губы не раскатывай, это на весь день.

– Как на весь?

– Да вот так. Проверено.

После завтрака майор угостил всю компанию папиросами (задымили) и сообщил, у него в мешке имеются еще, а кроме того сало и сухари.

– Лучше приберечь в дорогу, – посоветовавшись, решил коллектив.

Дальше все занялись по интересам.

Василий, достав из своего сидора иголку с ниткой, стащил через голову гимнастерку и принялся зашивать лопнувший на рукаве шов. Громов отправился поискать других флотских, а Лосев с Трибоем свесив в проход ноги, наблюдали за сокамерниками.

Было их под сотню, различных родов войск. Одни расхаживали по проходу, другие тоже сидели на нарах. У кого была, дымили махоркой, негромко переговариваясь. Имелись и гражданские. Судя по речи – поляки.

Из гуляющих обратил на себя внимание один, – рыжий, лет за тридцать, что-то насвистывавший и с руками в карманах. Продефилировав рядом с офицерами, скользнул взглядом по их лицам, а потом вернулся.

– Слышь, командир, – подмигнул Лосеву. – Давай сыграем на прохаря?*

– Не играю. Из блатных?

– Есть немного.

– Где воевал?

– В пехоте. А ты?

– Тоже. Командовал батальоном.

– Случаем не из Москвы?

– Угадал. Жил на Шаболовке.

– Получается земляки, – блеснул золотой фиксой*. – Я с Малой Спасской. – Побазарим?

– Залазь. В ногах правды нету.

Трибой чуть подвинулся, – рыжий, ловко подтянувшись на руках, уселся сбоку.

За себя он рассказал, что зовут Павел, кличка Шаман, раньше был вором, а потом завязал. Летом 41-го ушел на фронт.

– Воевал в разведке. Сначала батальонной, затем полковой. Младший лейтенант, замкомвзвода. Имею «Звездочку» и две «Отваги». А месяц назад получил от жены письмо. Утеряла хлебные карточки, бедствует.

Тут как раз объявили приказ, можно отсылать домой посылки. А что я могу послать? От хрена уши? Вот и решили с приятелем подломить склад с трофеями. Был такой рядом с частью. Оказалось не судьба. Его шлепнули, меня взяли. Дали пять лет. Ну и все дела.

– Получается, накрылась посылка? – взглянул на рассказчика Трибой.

– Накрылась, – вздохнул. – Как и свобода.

– А зачем у тебя кличка Шаман? Не похож, однако, – сказал сзади Василий, натягивая гимнастерку.

– Знаю (обернулся). – У меня фамилия Шаманов. От нее и кликуха. Слышь, комбат, – наклонился к Лосеву. – Прими в компанию. Мы ведь земляки, здесь других москвичей нету. А человек я бывалый. Глядишь пригожусь.

– Вы как, ребята? – спросил у остальных Лосев.

Оба не возражали.

– Ну, тогда я за шматьем и назад, – спрыгнул в проход Шаман.

– Тертый калач, – проводил его взглядом Трибой.

– И морда хитрая, как у енота, – добавил Василий.

Вскоре появился Громов, влез на нары.

– Как? Нашел своих?

– Не, – повертел лобастой головой, усаживаясь рядом. – Один я такой дурной попался.

– А вот я нашел земляка, – чуть улыбнулся Лосев. – Будет вместе с нами. Ты как, не против?

– Земляк дело святое, – прогудел мичман. – Почти родич.

Через короткое время подошел новый знакомый. С ватником подмышкой и тощим вещмешком.

– О! Мореман, – вскинул брови. – Паша, – протянул руку.

– Леха. Занимай плацкарт.

Прополз на карачках в секцию, уселся по-турецки, раздернул горловину сидора.

– Вот, типа простава, – шмякнул на доски пару банок «второго фронта».

– Откуда? – спросил Лосев.

– Выиграл в карты у одного интендантского. Мордастый такой гад.

– У нас тоже есть чуть продуктов, решили заначить на дорогу. Давай и твои.

– Нет вопросов, командир (убрал). Здесь с шамовкой* терпимо. В дороге будет хуже.

– Это почему? – кряхтя, стянул сапоги Громов.

– Тут наркомовская пайка четвертой категории, как у тыловиков. А в дороге этапная, меньше: хлеб, баланда и кипяток с куском сахара.

– Откуда знаешь?

– До войны имел три ходки*.

В камере провели еще двое суток, а ночью третьих всех вывели во двор и построили с вещами. Как оказалось, народу здесь было много больше. В основном военные, человек триста. Напротив конвойный взвод с автоматами наизготовку и собаками на поводках. Со стен свет прожекторов.

– Да, погуляли в Бреслау славяне, – пробормотал Шаман.

Затем сверили всех по списку, последовала команда «напра-во! Прямо шагом марш!»

По бетону зашаркали сапоги с ботинками, два охранника распахнули железные ворота с торчащей над ними пулеметной вышкой.

«Левое плечо вперед!» помахал фонариком начальник конвоя.

Серый строй с автоматчиками и рычащими овчарками по сторонам, углубился во тьму улиц. Двигались недолго, спотыкаясь и тихо матерясь. Минут двадцать. Потом впереди забрезжили огни, послышались гудки паровозов. Вышли к полуразрушенному вокзалу.

Миновав длинный перрон с несколькими пыхтящими составами, оказались на запасном пути. Там стоял товарняк. Впереди окутанный паром «ФД»*, дальше штабной вагон, платформа с полевой кухней и десяток теплушек. Перед ними второй конвой. Не меньше роты.

– Стой! Напра-во!

Шаркнули подошвы сотен ног, развернулись лицами к составу. Далее снова перекличка, охрана откатила двери.

– Первая десятка пошла! – начали грузиться.

Лосев с товарищами были в пятой, первым в вагон запрыгнул Шаман.

Влез на верхние нары, заорав, – сюда!

Быстро их заняли, определив в головах вещи. С матерками и толчеей разместились другие, осмотрелись.

Теплушка была обычная, рассчитанная на сорок человек или двадцать лошадей. Вверху два окошка забранных решетками, на полу остатки соломы. Дюжина мест остались пустыми.

Снаружи накатили деверь, лязгнул запорный крюк, – очередная пошла! – донесся хриплый голос.

– Ты смотри, еще не плотно набили, – сказал кто-то снизу.

– Не боись, дядя, добавят, – откликнулись с середины.

В разных концах задымили, возникли разговоры – куда повезут.

Затем впереди протяжно заревел гудок, по вагонам прошел лязг сцепок, тронулись. Впереди была неизвестность.