Гнездо змеи

– Точно подмечено. А что ты хочешь, это, наверное, единственное заведение в городе, где сохранились ещё «совдеповские» порядки. То-то народ к вам не ходит.

Так в том то и дело, что не ходит. Но даже тех, которые заглядывают, нагло обсчитывают и обвешивают. Это целая система, чёртовое колесо, которое крутится с незапамятных времён и остановить его невозможно.

– Моя, хорошая, – Вяземский погладил дочь по голове – ты пыталась бороться с чёртовым колесом?

– Пап, не смейся! Я серьёзно. Да попыталась.

– И натолкнулась на стену непонимания и ненависти? – Вяземский не мог с дочерью серьёзно разговаривать. Ему до сих пор казалось, что перед ним не девушка двадцати трёх лет и администратор некогда лучшего ресторана в городе, а та маленькая Жанна, сидевшая не так давно у него на коленях.

– Натолкнулась. На меня посмотрели, как на умалишённую. Я прекрасно понимаю, что я просто им мешаю. Я слишком честная, правильная, короче, не для этой работы. Да и опыта жизненного у меня маловато для их махинаций. Мне так и намекнули.

– Это кто же?

– Да какая разница. Я бы и сама в этом змеюшнике не задержалась. Нет никакого желания там появляться.

– Ты смотри, если кто тебя обидел, так и скажи.

– Пап, ну кто меня там может обидеть. Я же не дурочка. Я всё прекрасно понимаю. Я со своими принципами пришлась не ко двору – вот и всё.

– Да к чёрту эти «Огни»! – Вяземский налил себе чаю.

– Вот именно, к чёрту ваши разговоры. – Анна Семёновна принесла и поставила на стол большой поднос с рыбным пирогом. – Давайте пирог есть. Жанна, наливай чай, Паша, бери нож.

Вяземский взял нож и, шутя, нацелился на пирог. Жанна склонилась, принюхиваясь:

– Мам, как вкусно пахнет и с корочкой по краям, как я люблю.

– Смотри не обожгись, ещё горячий, – предупредила Анна Семёновна.

– Да и по поводу «Огней», выкинь все мысли, – Павел Николаевич посмотрел на дочь, – у тебя будет своё дело. Опыта ты набралась, теперь сама сможешь. – Вяземский нарезал пирог и выбрал для Жанны самый большой кусок.

– Ты опять? – Жанна укоризненно посмотрела на отца. – Я так в джинсы скоро точно не влезу. – Она переложила большой кусок в тарелку отца, а себе взяла поменьше.

– Кстати, о деле: вопрос с арендой уже решён. А также «сэс», пожарники, разные согласования – всё готово. Осталось завезти оборудование и начать обустройство, так то. Я тебе пришлю в помощь Сергея.

– Какого Сергея?

– Как какого? Линёва. – Павел Николаевич украдкой переглянулся с женой.

– А что без Линёва совсем никак?

– Жанн, он толковый и хороший парень.

– Естественно – твоя правая рука парень хоть куда! – Жанна принялась за пирог.

В дверь позвонили.

– Кто бы это? – Вяземский посмотрел на жену.

– Это, наверное, Валя. Она обещала зайти. – Анна Семёновна вышла в коридор.

– Нарисовалась, – поморщился Вяземский.

– Пап, у вас эта «любовь» взаимная.

– Не говори. Пойду-ка я лучше и спрячусь от тёти Вали. – Вяземский встал из-за стола и на цыпочках пошёл по комнате.

Жанна улыбалась, ей нравилось, когда отец был в хорошем настроении и шутил. Но ему не удалось скрыться – в дверях появилась гостья.

– Здравствуйте этому дому! – поздоровалась Кричевская громко и церемонно.

– Здорово, коль не шутишь! – ответил Павел Николаевич в тон гостье.

Это был ритуал недолюбливающих друг друга людей, и каждый раз при встрече они его соблюдали, благо встречи эти случались редко. И если для Павла Николаевича Кричевская всего лишь надоедливая муха, от которой он просто отмахивался и забывал, то для Валентины Семёновны муж сестры представлял нечто большее – для неё он был выигрышным лотерейным билетом. Билетом, который она могла купить, но по глупости не купила. И вот, спустя годы, «билет» каждый раз напоминал об упущенном шансе.

– О, Павел Николаевич, вы нас покидаете? – с сожалением в голосе спросила гостья.

– О да, Валентина Семёновна! Дела, знаете ли, всё недосуг. – парировал Вяземский, разведя руки. Украдкой он подмигнул Жанне.

– Как жаль. А у меня к вам как раз один вопрос.

Но Павел Николаевич уже торопливо поднимался по лестнице своей двухъярусной квартиры.

Жанна с матерью сдерживались из последних сил, чтобы не рассмеяться.

Недовольно сморщившись, Кричевская прошла к столу и чмокнула в щёку Жанну.

– Как поживаешь, племянница?

– Лучше всех!

– Оно и видно. Всё-таки, какая ты пышная, однако… – заметила будто вскользь.

Жанна покраснела.

Довольная собой Валентина Семёновна плюхнулась на стул.

К пирогу Жанна больше не притронулась.

– Откуда пирог? – поинтересовалась Кричевская.

– Сами испекли, – ответила Анна Семёновна. – Валя, ты как с Луны.

– Так ты сама печёшь? – придурковато спросила Кричевская.

– Конечно сама. Какая-то ты странная сегодня. Чай будешь?

– Буду. И пирог ваш попробую.

– Так пробуй. – Анна Семёновна налила сестре чай.

Пока Кричевская жевала, за столом молчали.

Жанна каждый раз, когда видела вместе маму и тётю, удивлялась непохожести сестёр. Складывалось ощущение, что они от разных родителей. Всегда спокойная, хрупкая, витающая в облаках – мама, и большая грубая, неотёсанная как чурбан, с нелепой бараньей химией на голове – тётя.

– Какой вкусный пирог и рыбы столько сколько надо, – сказала Кричевская, проглотив кусок.

– Чаю подлить? – спросила Анна Семёновна.

– Да, если можно. Жанночка, как у тебя дела? Что нового в «Огнях»?

– Да нормально там всё, но я увольняюсь.

– Да ты что? Так мы с Мишей и не посидели у вас. Дотянули. А что так?

– Не переживай, Паша открывает новое кафе, и Жанна там будет директором, – ответила за дочь Вяземская.

– Да что вы? – Кричевская всплеснула руками. – Так это же прекрасно! Теперь у нас будет своё кафе. Семейное можно сказать заведение. – Валентина Семёновна вытаращила глаза и старалась как можно шире улыбнуться.

Жанна посмотрела на мать и перевела взгляд на тётю.

– Это не будет именно семейный формат заведения…

– Я имела в виду, что посидеть-то нам с мужем и девочками там можно будет, со скидочкой? – И тётя Валя кротко посмотрела на Жанну.

– Что за вопрос? Конечно. На скидку можешь всегда рассчитывать.

– Ну и отлично. Кстати, насчёт девочек, – Кричевская стряхнула крошки с груди, – Настя моя сбежала.

– Как сбежала?

– Куда?

– С мерзавцем и негодяем! Бросила нас с отцом, как будто мы звери какие. – Кричевская вскинула голову, чтобы удержать рвущиеся из глаз слёзы.

– Как всё вышло? – спросила Анна Семёновна.

– Да вот так. Как всегда несчастье не предупреждает о своём приходе. – Валентина Семёновна сквозь слёзы попыталась улыбнуться.

– Может ещё всё образуется?

– Надеюсь. Мы с Мишей держимся. Такой удар… Какой пример и стресс для Снежаны в её то переходном возрасте. Как мы всё это перенесём, я не знаю. – Кричевская раскладывала платочек на коленях, потом смахивала им слезу и вновь раскладывала.

Анна Семёновна порывалась помочь, но не знала чем.

– Аня, – замялась Кричевская. – Помнишь, ты мне обещала занять немножко деньжат?

– Да, да конечно. Пойдём ко мне.

Жанна ещё убирала со стола, когда сёстры вернулись.

– Ой, наелась до отвала, насиделась. Большое спасибо за чай, пирог, – стала раскланиваться Валентина Семёновна.

Жанна отметила про себя с улыбкой, как оживилась тётя, получив деньги. Бедная Настя, подумала она о двоюродной сестре. О том, что у Кричевской характер домашнего тирана знали все.

Проводив сестру, Анна Семёновна поднялась наверх и заглянула в спальню. Муж дремал в кресле, уронив журнал на колени. Прикрыв дверь, она спустилась вниз. Жанна ушла к себе. Анна Семёновна включила телевизор и взяла вязание.

Вот уже третий год как она с мужем и дочерью вернулась в родной город, но чувствовала себя здесь чужой. Она не могла привыкнуть и обжиться в огромной новой квартире. Анну Семёновну пугала и раздражала суета мегаполиса. После тринадцати лет разлуки она вновь привыкала к городу, но с трудом. Вокруг всё резко изменилось и в стране, и в её жизни. Она с тоской вспоминала север: тихой и спокойной жизни, как там, больше никогда не будет.

В спальне тускло горел ночник. Кричевская лежала на кровати и смотрела в потолок. Занимая деньги у сестры, в последнее время она их никогда не возвращала, та и не спрашивала. Не обеднеют от тех грошей, что она мне суёт, думала Валентина Семёновна. После каждого посещения Вяземских она возвращалась сама не своя, нервная, опустошённая. А перед глазами ещё долго стояла вяземская упакованная квартира. Валентина Семёновна помнила и видела перед собой всю ту мелочь и не мелочь, что попадались ей там: будь то фарфоровая чашка из сервиза, дорогая лампа, новая бульонница, ваза с цветами или посудомоечная машина. Валентина Семёновна тяжело вздохнула, и слёзы ринулись из глаз: «Господи, как же тяжело и душно… сил моих больше нет».

Временами она фантазировала о том, как бы сложилась её жизнь – не стань Вяземского. «А что? Он далеко не мальчик и с больным сердцем. Пьёт всё время сердечные пилюли. Сегодня он был бодрячком, но надолго ли… Инфаркт штука непредсказуемая – бац и амба! Анька с Жанной останутся одни, но с такими деньжищами. Конечно же, им потребуется советчик и помощник и не с улицы, а свой родной человек. Правда этот Линёв…» – Валентина Семёновна поморщилась, вспомнив о правой руке Вяземского.

В комнату тенью вошёл Михаил Юрьевич и присел на кровать.

–Ты представляешь, ресторан собираются открывать, – вымолвила Валентина Семёновна утробным голосом. – И Жанночка там будет хозяйкой.

– Аж целый ресторан? Ничего себе. Видно дела идут в гору.

– Идут, – прошептала Валентина Семёновна, уставившись в потолок. Ещё немного и она взорвётся.

– Ну что ж, хорошее дело – открыть свой ресторан. – Михаил Юрьевич снял очки. Он сидел аккуратно на самом краешке, чтобы не помять покрывало. – Если есть такая возможность, что ж не открыть.

Кричевская повернула к мужу заплаканное лицо:

– Да заткнись ты.

Глава 5

Через неделю после разговора при свече, двери ресторана «Огни» раскрылись перед Вадимом, обдав теплом и вкусными запахами.

День выдался на редкость холодный. Ледяной ветер обжигал лица, захлёстывал каждого встречного на пути.

Очутившись в тёплом помещении, Вадим сразу отметил, что лучшего места на земле и не бывает.

– Добрый день, – обратился он к швейцару, – я к Людмиле Викторовне.

Швейцар с пониманием кивнул, предложил раздеться и обождать.

Вадим сел в мягкое кресло, с интересом осматриваясь вокруг.

В это время, как раз спускались из ресторана и одевались, пообедавшие посетители. На одной молодой паре глаз Вадима задержался дольше: она – облачённая в чёрное строгое платье, хрусталиком льда сверкал кулон на её груди, прямые неестественно белые волосы спускались до пояса; он – денди в дорогом костюме в узкую полоску, самоуверенный, элегантный.

Получив в гардеробе норковую шубку, «денди» помог одеться своей спутнице и, взяв её под локоток, повёл к выходу. Проходя мимо Вадима, обладательница шубки улыбнулась ему.

Внутри всё зацвело, распускаясь.

Вот они – герои глянцевых журналов. Они совсем рядом, и ты на расстоянии шага от них. Желанная и недоступная дверь приоткрылась. Осталось только войти.

Замечтавшись, Вадим не заметил, как молодые люди вышли, запустив в фойе туман морозного воздуха. Не расслышал он и приглашения наверх, к Людмиле Викторовне, которую все заискивающе и «любя» величали – Милой Викторовной.

Мраморный холод пола фойе под ногами Вадима сменился на ковровое покрытие. Мягко ступая, он очутился наверху. Величина зала ресторана поразила. Вадим и не предполагал, что он может быть таким огромным. Кинозал «Дома культуры» в родном городке и то меньше. Поле белоснежных столов раскинулось перед глазами.

За столами сидели посетители, а вокруг кружили официанты с подносами.

Навстречу Вадиму, из глубины зала, шла плотная женщина, администратор ресторана «Огни».

Людмила Викторовна Ваур предстала перед Вадимом, на тот момент, плотно и вкусно пообедавшая. Она ещё ощущала во рту ни с чем несравнимый вкус кофе и любимого бисквита с масленым «крэмом».

Ваур была невысокого роста, но из-за большой головы и гороподобной причёски наибелейших волос, с застывшими кристалликами лака, казалась выше. Шла осторожно, смотря под ноги, словно боялась упасть.

Вадим обратил внимание на чёрные лакированные туфли на огромных каблуках. Они скрипели и выглядели нелепо и комично на толстых ногах Людмилы Викторовны. Её глаза, густо накрашенные чёрной тушью, уставились на Вадима так, как будто перед ними не человек, а инопланетянин.

Подойдя ближе, Ваур раскрыла сочные губы с блестевшей на них убийственно-алой помадой:

– Так ты, значит, и есть Вадим? Земцев?

– Да, здравствуйте.

– Марго мне звонила.

Визуальная экзекуция перешла в новую стадию. Теперь в глазах Людмилы Викторовны был не просто интерес, в них сверкнуло нечто иное…

На Вадима пахнуло холодом.

– Значит, ты хочешь работать у нас, – говорила Ваур скорее самой себе, – вполне объяснимое желание. – Она сделала паузу. – Так сколько тебе лет?

– Двадцать один.

– Понятно. Марго мне вкратце обрисовала ситуацию.

Вадим смутился. Какая ещё ситуация? И что ей понятно? К его бледному лицу хлынула предательская краснота.

Людмила Викторовна победоносно улыбнулась.

– Значит так, приходи завтра к десяти. Только без опозданий, я этого не люблю.

Она повернула в сторону зала голову, крепившуюся у неё сразу на плечах, и гаркнула, да так, что Вадим вздрогнул.

– Люба!

И появилась Люба. Неопределённого возраста, с подобострастным, но вместе с тем и нагловатым взглядом маленьких, светлых глаз, белокурая, в короткой чёрной юбочке и белой кофточке. Стройные ножки закованы в чёрные «кандалы» на огромных каблуках, как и у Людмилы Викторовны. Так же ярко она накрашена, но с большим вкусом, со знанием последних модных тенденций.

– Чего хотели, Мил Викторовна? – спросила громко, в тон администратору официантка и тут же осеклась, заметив Вадима.

– Вот, Люба, познакомься – твой будущий ученик, Вадим… – При этом Людмила Викторовна многозначительно посмотрела на официантку.

Не мигая, Люба улыбнулась Вадиму улыбкой Моны Лизы.

Вадим молча кивнул в ответ.

– Познакомились? А теперь, Люба, ступай. – Ваур повелительно махнула рукой.

Когда официантка удалилась, она присела за столик администратора, который стоял тут же, у лестницы.

Вадим выжидал.

– До свидания, – попрощалась с ним Людмила Викторовна и уставилась в сканворд.

– До свидания, – ответил Вадим и начал спускаться.

– Постой! – окликнула она.

Вадим обернулся.

– Передай своей тёте… – Ваур поперхнулась. – Да, своей тёте, что Жанна Вяземская уволилась. Причём внезапно.

***

Зимние сумерки заглядывали в окна. Гостиная на улице Советской утопала в тёплом свете ламп. Хозяйка квартиры полулежала на диване, закутавшись в белую паутину шали. Вадим сидел в кресле напротив и делился впечатлениями от похода в «Огни». Порой ему казалось, что Марго не слушает. Её взгляд всё время блуждал. Вот она потянулась, взмахнув руками, как крылами.

– Мне, кажется, Людмила Викторовна тебя недолюбливает, – заметил Вадим.

Взгляд перестал блуждать.

Марго поднялась с дивана, подошла к Вадиму и присела возле, положив руки на его колени. Он замер. Волнение пошло по телу. Её красивые пальцы продвигались медленно вверх по тонкому трико, лаская. От возбуждения Вадим напрягся и покраснел.

– А ты не так наивен, как может показаться…

Марго не убирала рук и, казалось, не обращала внимания на его волнение.

– Провинциальная шелуха должна сползти с тебя, как шкура с обновившейся змеи и чем скорее, тем лучше, – говорила она, водя глазами по лицу Вадима, – для нашего дела ты должен измениться.

– Я изменюсь.

– Конечно, дорогой, иначе и быть не может.

Она отпустила его и пошла по комнате, раскинув руки.

Натянутая паутина шали колыхалась.

– Людмила Викторовна просила передать, – вспомнил Вадим, – что Жанна Вяземская уволилась. Причём внезапно.

Марго остановилась, не оборачиваясь, произнесла:

– Какая милая Людмила Викторовна.

– А кто такая эта Жанна Вяземская?

Ему не ответили.

Прижав руки к груди, Марго бродила по комнате с остекленевшим взглядом. Вадим чувствовал – его сейчас нет. Даже если он встанет на пути, Марго пройдёт сквозь. Не остановится.

Он следил за её движением.

Она задержалась у стены с портретами.

– Уволилась. Ну и что. Далеко не убежит…

Вадим не верил глазам, ушам – Марго говорила всё это не ему, а Серафиму!

Глава 6

Однажды, когда Рита Земцева возвращалась из школы домой, её остановила маленькая женщина в чёрном платке и вручила конверт. Незнакомка сказала скороговоркой, что это письмо от Серафима Григорьевича Земцева лично для неё. «Не показывай только родителям», – бросила посланница напоследок и скрылась. Рита не успела рассмотреть странную женщину, та словно испарилась. Девочка стояла и смотрела на конверт.

Образ Серафима был овеян тайной. Его имя в семье не упоминалось, как напоминание о страшном прошлом, висящим проклятьем над родом Земцевых. Единственный, доживший до глубокой старости младший брат Серафима, Михаил, умер, впрочем, как и все родственники, знавшие семейного изгоя лично. Имя Серафима у нового поколения Земцевых не вызывало неприязни, оно попросту забывалось, как забывается давняя страшная история, которую некому вспоминать и рассказывать.

Испытывая непреодолимую страсть к мистике и тайнам, помнила о Серафиме лишь маленькая Рита.

Дома, запершись в своей комнатке, она вскрыла конверт: тонкий лист писчей бумаги с мелким аккуратным почерком.

В письме Серафим представился и расспрашивал внучатую племянницу об учебе, школе, родителях. Затаив дыхание, Рита перечитала коротенькое послание трижды и тут же написала ответ, а на следующий день тайком спустила в синий ящик почты.

Как чумная ходила в ожидании ответа, и каждый день заглядывала в ящик. Заглядывала и утром, и днём, и вечером – главное опередить родителей, но письма всё не было. Не затерялось ли?

Закрывшись в комнате, Рита писала новое послание. На бумаге она изливала свои переживания, мечты. Таинственность щекотала нервы. Скрытная и недобрая, мстительная и смелая она металась в фантазиях, сгорая от желания действовать, что-нибудь совершить. Склонившись над письмом, она была не шестиклассницей Ритой Земцевой, а заговорщицей, шпионкой в стане врага, пишущей послание предводителю, и получи от него какое-либо указание, не задумываясь, исполнила бы.

Второе послание она также сбросила в ящик почты, не забыв при этом оглянуться по сторонам.

Через несколько дней, придя со школы и вытаскивая учебники из портфеля, Рита обнаружила конверт. Вскрикнув, схватила письмо – Маргарите Земцевой! «От него! Но как? Как письмо попало в ранец? Волшебство! Значит правду о нём говорят! Только Серафим на такое способен!»

Конверт жёг пальцы. Нет, читать дома письмо от Серафима невозможно. Не тот случай. Накинув курточку, Рита побежала в разрушенное здание церкви, где спрятавшись в укромный уголок, дрожащими руками вскрыла конверт.

Так началась их переписка.

Для конспирации, по просьбе Серафима, для домашних Рита выдумала подружку по переписке – некую Варю Смирнову, именно этим именем и подписывал письма и открытки Серафим. Рита каждый раз удивлялась, как не похож был почерк на конверте на тот, что в письме: ни у кого не возникало сомнений в том, что конверты подписывала девичья рука.

После окончания десятилетки Рита засобиралась в гости. К Вареньке Смирновой.

Вернулась от Серафима другая. Многое из того что видела и слышала в его доме из памяти стёрлось. Значит – не время.

Больше они не встречались и не переписывались, редкие открытки на праздники, дни рождения. Странно, Марго не знала когда день рождения Серафима, а спросить не у кого. «Когда родился – тогда и родился», – был ответ старика.

Закружившись в водовороте жизни большого города, куда уехала из родного дома, Марго помнила о Серафиме. Знала, настанет время – старик призовёт.

И он призвал.

Спустя семь лет пришла телеграмма: «Приезжай жду Серафим».

Наконец-то! Обрадовалась и напугалась: вдруг что случилось? неужели болен? или?.. Самое страшное гнала, старалась не думать. Тотчас собралась и в тот же день села в поезд.

Ночью в душном вагоне не спалось, Марго смотрела в черноту за окном и все думала о приглашении, о Серафиме.

В купе ехала одна. «Неужели повезло?» Задумавшись, задремала сидя.

На очередной станции дверь купе открылась, и в сопровождении проводницы вошёл новый пассажир. Интеллигентного вида мужчина, с чемоданчиком в руках. «Командировочный инженер, скорее всего». Марго отвернулась. Когда проводница вышла, мужчина, сняв пальто и шляпу, стал возиться с постелью.

Подперев рукой щёку, Марго смотрела в окно. С досады ей хотелось нахамить, сказать, что-нибудь едкое. «Какого чёрта ему не сидится дома? Впервые ехала одна. Главное, чтобы не лез с разговорами».

Мужчина и не лез. Заправив лежак на второй полке, он присел за столик напротив, окинул Марго незаметным взглядом и уставился в окно.

Марго раздражала размывшаяся его физиономия на тёмном стекле.

А мужчина достал газетку, кружку, коробочку с чаем, сахарок и опять уставился в окошко.

Марго сладко потянулась и начала медленно расстёгивать пуговки на блузке. Мужчина слегка кашлянул и чуть отодвинулся. Откинув волосы, Марго повела плечами, освобождаясь от кофты. Узкая в рукавах она не сразу снималась. Сосед по купе ещё раз кашлянул.

Когда Марго осталась в одном лифчике, он прижался спиной к стене, не зная, куда девать глаза. Затем встрепенулся, будто опомнившись, и полез наверх.

Марго с трудом удержалась от смеха.

– Спокойной ночи, – сказала она и потушила светильник.

– Спокойной ночи, – донеслось с верхней полки.

Марго легла на подушку, подперев голову рукой.

Поезд мчался, прорезая тьму лучами фонарей.

Марго вернулась в прошлое. Перед глазами возник дом Серафима. Длинные тёмные коридоры и холод. Вечный холод, как казалось тогда. Она всматривалась в темноту купе и шла по лабиринтам памяти, открывая одну за другой, бесчисленные двери и за каждой подвальный мрак и холод.

С первыми лучами солнца она проснулась и посмотрела в окно.

На всём необъятном просторе золотилось море полей, лесов. Марго прищурилась от слепившего солнца и задёрнула занавеску.

***

Серафим стоял у ворот.

При виде одинокой фигуры старика сердце Марго забилось.

Высокий, худощавый, обеими руками он опирался на палку. Лёгкий ветерок, начавшийся внезапно, закружил опавшие листья у его ног.

Ещё издалека, Марго увидела глаза Серафима, почувствовала на себе их притяжение. Она смутилась, но всё же вскинула чуть выше подбородок, расправила плечи.

По мере приближения внучки старик развёл руки с палкой в стороны, приветствуя и приглашая.

Он обнял Марго, затем отстранился, рассматривая её всю. Стального цвета глаза старика светились, казалось, они были с другого лица… более молодого и светлого.

Не сказав друг другу ни слова, они вошли во двор.

Серафим шёл не спеша, постукивая по деревянному настилу дорожки концом палки. Марго удивлялась тому, как нелепо эта клюка смотрелась в его руках. «Что поделаешь – возраст. Ему ведь за девяносто».

Когда вошли в дом, Серафима будто подменили. Переступив порог, он отставил палку, выпрямился и стал двигаться живее. Марго почудилось, что он даже помолодел: «Неужели притворяется… там, на людях? »

Дом Серафима старый, бревенчатый, с кирпичным фундаментом и вытянутый в длину. Все восемь комнат соединялись между собой узкими коридорчиками, с размещёнными в них крохотными кладовыми. Множество дверей и выступов. Закоулки коридоров, как лабиринты, что сразу и не поймёшь, куда и как пройти.

В доме зябко и неуютно, как будто и не живёт здесь никто.

Марго поёжилась.

Заметив это, старик прохрипел с усмешкой:

– Замёрзла? А я не топлю помногу – холод он бодрит, закаляет. Жара с теплом – расслабляют. От этого расслабления одни болезни да дряхление. Ничего, привыкнешь.

Обстановка в доме вся из девятнадцатого века: кругом этажерки, горки, буфеты, «шкапики» на фигурных ножках, старые кресла и диваны, стулья с высокими спинками. И запах. Он пахнул на Марго сразу, как только вошла. Она вспомнила – запах был и в прошлый раз. Его можно было принять за запах старости, прелого сена, гниющих листьев, отсыревшей коры.

То, чем пахло в доме Серафима, Марго не могла понять, как тогда, так и сейчас.