Улугбек скакал по степи на белом жеребце, подаренном ему эмиром Бухары. Конь был похож на ветер. Такой конь – это подарок Аллаха для простого посыльного из диких лесов.
Степные просторы уже заканчивались, и впереди он видел верхушки лесных исполинов. Позади него шла лихая конница Садырбека. Сотня всадников на проворных арабских скакунах. На суровом сибирском ветру развевались зеленые флаги с арабской вязью. Урус пожалеет, когда перейдет хребет.
Черноокая Эви, его новая наложница, скакала верхом вслед за своим новым господином. Лицо Эви светилось сказочной улыбкой. Она возвращалась домой. Её судьбу решит Номи-Торум. Она совсем забыла о маленьком охотнике Унемэ. Он не сумел ее спасти, так к чему сейчас вспоминать о нем.
Улугбек и отряд бухарской конницы вступил на лесную дорогу. Скорость пришлось снизить. Теперь их окружали лесные великаны. Зеленый полог крон раскинул над их головами бесконечное покрывало, сквозь которое едва пробивались лучи холодного осеннего солнца.
Бухарские всадники боязливо озирались по сторонам. Для них это были чужие и неведомые края. Но Улугбек улыбался. Он был дома, а остальное – как даст Всевышний. Но даже зоркий взгляд Улугбека, привыкший к здешним безлюдным местам, не смог заметить десятки невидимых глаз, наблюдающих за ним и его всадниками.
Молодой вогульский воин сплюнул на опавшую хвою и повернулся к своему напарнику:
– Татарский мурза возвращается из Бухары. Передай князю.
Вогул молчаливо кивнул и, словно белка, растворился среди стволов елей и сосен.
Узник кремлевских подземелий
Площадь была до отказа забита народом. Здесь собрался и простой московский люд, и стрельцы, и некоторые бояре. Татарские воины выделялись от собравшегося народа своими меховыми шапками и коротко стриженными бородками. Немецкие и аглицкие широкополые шляпы, так же как и татарские, мелькали на площади. В толпе шарахался коробейник с огромным лотком, предлагая народу калачи и пряники. Он оступился и задел толстую бабу в красном платке, держащую за руку плачущего мальца.
– Ну, куды прешь, слепой? – рявкнула баба, прижимая мальца к подолу.
– Так пряники, калачи, – повторил виновато коробейник.
– Сгинь, нечистый, пока не отоварила. Не до пряников сейчас. – Баба показала огромный кулак.
Царский тиун забрался на деревянный помост. Старые березовые доски заскрипели под весом здорового мужика в кольчуге и красном кафтане с меховой оторочкой. Тиун обвел похмельным взглядом собравшуюся толпу и тихо отрыгнул. В горле стоял ком, а читать надо было так, чтобы слышали все, даже в последних рядах. Он развернул царскую грамоту с сургучной печатью, прокашлялся и принялся читать.
– Народ православный! – заорал он на всю площадь. – Слушай царский указ! Царский указ, – повторил он.
Народ охнул и перекрестился. Глашатай обвел толпу взглядом и продолжил.
– Мы, Божьей милостью государь Иоанн Васильевич, объявляем народу своему, что казак Ванька Кольцов за злодеяния свои… – тиун прокашлялся, – перед государством и самим великим князем Московским и Всея Руси объявляется вне закона и подвергается заточению в кандалы. Великий государь Иоанн Васильевич предлагает вышеназванному злодею добровольно явиться перед светлы царски очи и принять кару, положенную ему царем и судом Божьим. В противном случае он будет казнен и обезглавлен. Писано накануне дня святого преподобного Симеона. Печать и подпись.
Тиун свернул свиток и спустился с помоста. Народ, столпившийся на площади, молчаливо охал и качал головой.
– Пропал казак, – угрюмо пробурчал один из стрельцов.
– Так, а кто его просил ногайских послов разбойничать? – недовольно сопя, буркнул его товарищ.
– Пропадет зазря в царских подземельях.
– Оно верно, – согласился с ним другой стрелец, поправляя саблю на ремне, – но все равно жаль христианскую душу.
– О чем гутарим, братцы? – спросил подошедший к ним стрелецкий старшина.
– Да о Ваньке Кольцо, ни за что же сгинет молодец, – угрюмо ответил один из стрельцов.
– А ты его не жалей, – пробурчал старшина. – Сам виноват.
– Так мы чо, мы так, – согласно кивнули стрельцы и стали расходиться.
Когда стрельцы разошлись, стрелецкий старшина, оставшись один на один с одним из стрельцов, видя его кручину, усмехнулся и подмигнул тому:
– Не печалься, Осип, ничего с Ванькой Кольцо не случится. Уйдет на Дон, и почитай как звали. С Дону выдачи нет.
Но затем он словно чертыхнулся и добавил:
– Если сам под царевы очи не явится о пощаде молить. Всю жизнь не набегаешься.
Стрелец согласно кивнул.
– Пошли, Осип, на пост, вечером в кабак заглянем. Знал Ваньку Кольцова-то?
– Знавал. Почитай, с Ливонской войны. Добрый был казак.
Их красные кафтаны с бердышами на перевязи постепенно исчезли среди почерневших от времени московских изб и каменных боярских полатей.
– Знавал, – эхом разнеслось по грязным деревянным мостовым и стихло, словно ветер.
* * *
Иван очнулся на полу темного сырого подвала. Сквозь маленькое оконце у самого потолка едва пробивались лучи света. Руки нестерпимо болели и кровоточили. Он попытался перевернуться на спину.
Иван прислушался. Где-то вдалеке каменных коридоров звенели железные кандалы, скрипели стальные решетки запираемых дверей.
– Вот угораздило. В самое пекло попал, – ругнулся про себя Кольцо. – Спасибо, царь-батюшка, удружил.
Жирная капля воды, собравшаяся на кирпичном своде, отцепилась от своего места и со звоном плюхнулась ему на голову.
Что же теперь будет? Не сдержал царь своего слова. Обещал миловать. Ан вон оно как вышло.
Засов на его камере гулко заскрипел, и в щель просунулась толстая бородатая морда. Она посмотрела на лежавшего на полу узника и спросила:
– Жив ли?
Иван прохрипел:
– Живой я. Рано хоронишь.
– Так не я хороню, сам себя в тюремные терема упек, – раздалось в ответ.
Дверь распахнулась, и тюремщик зашел в камеру. В его руках была деревянная миска, наполненная чем-то наподобие каши.
– На вот, жри! – Он бросил миску на пол. – Жри, говорю, не то крысам достанется.
Иван перевернулся на спину. Тюремщик хмыкнул:
– Доживи до завтра.
