Заговор
Перегон, а иначе это назвать было нельзя, пленника через горы занял почти весь день. Ботинки, как и всю форму, с Семена сняли еще в первые дни его плена. Одет летчик был в старые, грязные, спадающие широкими серо-коричневыми волнами штаны партуг с завязкой из обрывка какой-то серой бечевки. Рубаха перухан напротив, была Семену мала и бугрилась на плечах и спине даже после голодания в плену. На ногах у летчика были сандалии, сделанные из старой автомобильной покрышки.
Новый кишлак ничем не отличался от старого. Такой же глубокий зиндан, такой же древний седобородый старик в белой чалме, белых штанах и рубахе, поверх которой надет жилет, монотонно бубнящий что-то черноволосому мальчишке, который переводит все сказанное на такой же дрянной английский. Так продолжалось еще два дня, при этом Семена не пытали, во время бесед он сидел на коленях упершись руками в землю и по-настоящему отдыхал, стараясь надышаться воздухом на весь следующий день. Только один раз его избили палками в новой деревне, в самый первый день, перед тем как впервые забросить его в зиндан, но это было сделано как-то не очень активно, скорее для проформы.
А вот на третий день все изменилось. Семена вытащили из ямы не как обычно, под вечер, а днем, в самый солнцепек. Вокруг были не афганские крестьяне, а шестеро европейцев, хоть и одетых в афганские партуг и перухан и с шапкой пакуль на головах. Но на ногах у них были одинаковые, песочного цвета, берцы на высокой шнуровке. У пятерых на плечах, дулами вниз, висели советские 7,62-миллиметровые автоматы АКМС. Один из солдат, а судя по выправке, с которой они стояли, и по тому, как держали оружие, это были именно солдаты, подошел к Семену и на чистом русском спросил:
– Ты левша или правша?
Семен чуть опешил. Он автоматически опустил взгляд на свою изуродованную левую руку с распухшими, похожими на сосиски, испачканные томатным соусом пальцы, потом перевел взгляд на правую руку, с обломанными, грязными ногтями, покрытую ссадинами и глубокими царапинами, но все же целую, по сравнению с левой.
– Правша.
– Вот и здорово, тогда пойдем помоешься и поедим плов. У них тут просто совершенно исключительный плов, они его с изюмом, орехами и финиками готовят. Я им свежего ягненка привез, так что в мясе можно быть точно уверенным, – говоря это солдат добродушно улыбался и приветливо показывал рукой в сторону какого-то сарая, на крышу которого установили железную ржаво-синего цвета бочку, – иди в душ, а мы тебя здесь подождем, без тебя за стол не сядем.
– А если левша?
– Что что? – Солдат уже обернувшийся к своим товарищам снова посмотрел на Семена.
– А если бы я был левша? – Еще раз спросил Семен, хотя уже знал ответ.
– Ну, если бы ты был левшой, то тебя бы расстреляли, – так же добродушно улыбаясь ответил солдат и снова повернулся к своим товарищам.
– У них нет столов. Так что, за стол мы с тобой не сядем, – тихо сказал Семен и медленно пошел в сторону сарая с бочкой.
Следующие две недели стали для Семена настоящим адом. Шестерка солдат оказалась западными наемниками, помогающими моджахедам в войне против советских войск. Две недели Семена склоняли к сотрудничеству, к переходу на запад, к публичным выступлениям, осуждающим советскую агрессию против свободы Афганистана. Правая рука нужна была для того, чтобы он мог писать письма и их можно было бы идентифицировать по почерку. А вот левая рука им была не нужна…
В отличии от афганского муллы, эти спецы действовали не грязными плоскогубцами и щепочками, а стерильными стальными скальпелями и иголками. Разумеется, анестезии не было ни там, ни там.
От боли Семен стал совершенно седым. Пальцы на левой руке за две недели отрезали. По кусочку. Буквально по сантиметру. Каждый день Семена выволакивали из ямы, привязывали кожаными ремнями к деревянному креслу и «беседовали». После бесед раны обрабатывали антисептиками и бросали его обратно в зиндан. Иногда Семену приходила мысль размотать перевязки и измазать раны землей, чтобы получить заражение и умереть. Вот только это был бы побег. А он не мог сбежать. Для него этот зиндан был его полем боя. Иногда, в короткие минуты забытья, когда боль переходила некий порог и становилась уже не чем-то выкручивающим мышцы и взрывающим мозг, а просто фоном, постоянным фоном его существования, иногда в такие минуты Семен начинал видеть своего отца, прошедшего всю войну и написавшего на стенах Рейхстага «Здесь были кубанские казаки». Тогда же, распластавшись на глиняном полу афганской ямы и глядя через деревянную решетку на такие близкие звезды, летчик и коммунист Семен Титов поверил в Бога и тихим шёпотом произнес свою первую молитву. Он не просил у Бога ни свободы, ни смерти, ни мести своим мучителям. Он просил Всевышнего дать ему силы вынести это испытание и не предать. Не предать своего отца, деда, своих сыновей и свою жену. Семен знал, если он согласится на предложение, он уже никогда не сможет смотреть в глаза своим родным, ушедшим и живым.
А потом была ночь и взрывы, и крики афганцев. Взрывом с зиндана смело деревянную решетку и Семена присыпало комьями глины и песком. Но даже без решетки выбраться наверх по вертикальным стенам Семен не смог. Несколько часов он пытался осыпать землю и таким образом выбраться на поверхность. Но смог набить только холмик с пол метра высотой. Так на этом холмике его и сморил тяжелый сон.
А когда рассвело, Семен проснулся от русского мата, который слышался сверху. Одновременно плача и смеясь Семен начал кричать и вот на фоне голубого неба появилась лопоухая голова в песочной панаме с красной звездой.
Глава 3
Я пристегнут к не знакомой мне блондинке в подсобке бара, мне в живот смотрит пистолет. Скоро мой тридцать седьмой день рождения. Скучно.
– Итак, кто ты такой, Максим? – Тот мужик, который был повыше явно лидировал в их дуэте. – Я вижу, что ты слишком спокоен для случайного прохожего, так посторонний человек себя под дулом пистолета не ведет. Поэтому пожалуйста, из уважения к моему интеллекту, не говори, что ты просто случайно зашел выпить кофе с тортиком.
– С пирогом, у них тут чудесный пирог с вишней. Не сами готовят, шеф-повар приходит к двум, сейчас только Галя на хозяйстве, пирог они из пекарни получают. С кофе – уммм, просто изумительно, очень рекомендую, – говоря это я с откровенной ухмылкой смотрел на высокого в сером костюме, – вот видишь, я не говорю того, что ты просишь не говорить.
– Максим, я вижу, что ты не глупый человек, подумай, какой смысл тебе меня злить?
– Он и правда тут ни при чем, я его впервые вижу, он просто хотел со мной познакомиться, хотел ко мне за столик присесть, – моя соседка проговорила это даже не поднимая голову. – Давайте уже или застрелите его, или прогоните. И будем разговаривать.
– Оооо, Ирина Николаевна, а вот теперь я тем более уверен, что Максим тут совершенно при чем. Прям таки по макушку при чем. Я знаете ли, ваше дело та почитал, вы та еще, шпионка, Мата Хари, или как вас там ваш хозяин называет, я вот в ваших фамилиях запутался если честно. Но чтобы вы, интеллигентная барышня, так рекомендовали застрелить человека, ну право, грубо.
– Товарищи, – я быстро посмотрел на всех троих, – я бы рад с вами тут посидеть полялякать, да вот времени правда в обрез. Давайте, вы сэкономите себе трудочасы и мы разойдемся? А я со своей стороны обещаю рассказать друзьям, как чуть не обделался, попав в лапы к настоящим бандитам.
Я все еще был на сто процентов уверен, что это очередная глупая инициатива одного из моих друзей. Это явные актеры, ну максимум, нанятые для сценки полицейские. Будь они и вправду на службе, пристегнуть правую руку женщины и левую мужчины? При том, что мужчина наверняка более опасен? Ну нет, даже самый не опытный полицейский надел бы наручники наоборот. Спрашивать имя нанимателя, чтобы пообщаться с этим моим «другом» я не стал. Все равно им, актерам, оно не известно. У них наверняка есть руководитель, который и организовывает такие квесты.
Усмешка Ирины и злобный взгляд высокого мне очень не понравились. Но еще больше мне не понравилось то, что низкий мужик зашел ко мне за спину и положил руку мне на плечо. Стоящий человек может легко контролировать сидящего перед собой. А учитывая, что одна моя рука была пристегнута наручником к руке женщины, моя свобода действий стала очень ограниченной.
Правой рукой синий костюм залез ко мне во внутренние карманы пиджака, сначала в левый, пустой, потом в правый. Я ношу документы только в правом кармане, привычка осталась еще со студенческих времен, когда я ездил в общественном транспорте. Все карманники настроены на работу с правшами, ведь их больше. Поэтому они тренируются вытаскивать вещи из левых карманов, в которых большинству людей удобнее носить кошельки. Сегодня, кроме шелкового носового платка и старенького телефона BlackBerry у меня в карманах была лишь одна кредитная карта, Мастер Кард Сити Банка, Citigroup Black Chairman Card на имя Max Roman. Не удивляйтесь, что на карте не совсем мое имя написано. Это сделано по многим причинам. И это не только безопасность. По имени Макс Роман определить национальность человека практически невозможно. Да что там говорить, тут понять где имя где фамилия нельзя! Такое имя, плюс свободный английский, зачастую помогают мне быть своим практически в любой европейской стране, иногда это очень помогает.
Мужик передал кредитку и телефон высокому в сером костюме, тот внимательно рассмотрел телефон, понажимал на кнопки и на экран, разумеется не разбудив этим устройство, затем положил телефон в левый боковой карман пиджака, отчего тот еще больше провис и стал похож на мешок. Мужчина переключил внимание на кредитку, покрутил между пальцами, зачем-то несколько раз перевернул и поскреб по выпуклым буквам имени ногтем.
– Сити банк? У нас он только в Фестивальном микрорайоне, даже банкоматов их пара-тройка всего по городу. Ты москвич, Максим? По фамилии – цыган, но лицо слишком уж светлое. Что за фамилия такая, Роман? Ты не Романович? Смешно было бы. Кто ты, Макс Роман?
– Ты же понимаешь, что на такой общий вопрос я дам тебе, если конечно захочу, очень общий ответ, типа «человек», «мужчина», «россиянин»? – Я спокойно смотрел ему в глаза и самую малость улыбался. Я видел, что он прям таки начинает закипать от злости и еле сдерживает себя. Странно, чего бы ему так близко к сердцу принимать свою роль?
– Я еще раз повторю свой вопрос, последний раз повторю. Максим, очень прошу ответить честно. Не для тебя, для себя прошу. Видишь, как я откровенен? Тебе от ответа ничего не будет. А меня ты тем самым избавишь от необходимости бить тебя. Руками я тебя бить не стану, это только в фильмах можно ударить без риска свою же руку повредить. А вот ключицу тебе сломать пистолетом я могу и прям таки уже готов. Пожалуйста, избавь меня от этого, я правда не садист и не хочу тебя бить. Но если ты меня вынудишь, я это сделаю. Итак, Максим, скажи, ты казак?
Сказать, что я опешил – ничего не сказать. Казак? Его интересует казак ли я? Что за бред и абсурд. Кто, чей воспаленный мозг писал им сценарий?
– Вопрос не имеющий однозначного ответа. Я родился в Краснодаре, мои предки жили на Кубани уже лет двести назад. С большой долей вероятности кто-то из них был казаком. А в чем интерес? Вы только казаков к женщинам пристегиваете, или наоборот, если я казак – вы извинитесь и дадите мне мой пирог доесть?
– Ну все!
С этими словами высокий кивнул мужику в темно синем костюме, стоящему у меня за спиной. С моего плеча убрали руку, я инстинктивно повел голову вправо и наверх, чтобы увидеть того, кто стоял за мной, но в этот момент мне на голову резко натянули прозрачный полиэтиленовый пакет. Как и откуда его достали так быстро я не понял, да и думать об этом смысла не было. Я лишь инстинктивно набрал побольше воздуха в грудь и при этом с максимально большого размаха ударил правым локтем в пах стоящего за мною. Вернее сказать, ударил я пустоту, лишь слегка задев его правое бедро. Пакет плотно прижали к моей шее, я инстинктивно еще раз вдохнул и полиэтилен плотно прилип к моим губам, надулся пузырем, только вот надулся внутрь меня.
Если вам надевают на голову пакет люди с пистолетами, при этом вы находитесь в подсобке ресторана, где наверняка много ножей, то с большой долей вероятности вас не хотят убить. Скорее всего вас просто пытают. Вот только я не мазохист, и не то, что удовольствия от физической боли не получаю, я еще и очень злюсь на тех, кто мне эту боль причиняет. Злость очень плохой советчик в бизнесе, в любой интеллектуальной деятельности. Но в то же время она – отличный помощник в физической схватке. И в этот момент я никак не сдерживал свою злость! Что есть силы я ударил правым кулаком вверх и назад, рассчитывая, что именно там, над моей головой, находится голова душившего меня мужика. И по тому, что чвакающий звук я услышал даже в пакете, плюс по ощущению сминаемой плоти под кулаком, я понял, что достиг цели. Давление мне на плечи чуть ослабло, и на реверсе, опуская руки из-за головы, я схватил пакет и сдернул его.
– Сссука, губу разбил, Сереж, можно я ему ухо отрежу? – Мужик в темно синем костюме прям таки выпрыгнул у меня из-за спины и выхватил из кармана складной нож.
Вопрос низкого окончательно подтвердил мою догадку о руководящей роли высокого в этом тандеме. Понятно, значит разговаривать нужно с ним.
– Нет, я сам его сейчас зарежу, – сказал высокий в сером.
– Не надо никого резать, он правда не наш, – тихо проговорила женщина. – По крайней мере не надо никого резать пока он ко мне пристегнут, – при этом она приподняла свою правую руку, как бы напоминая всем, что все еще пристегнута наручниками к потенциальному трупу.
В этот момент из коридора, со стороны бара, раздался грохот падения чего-то большого и стеклянного.
– Ты официантку успокоил? – Злобно глянул на напарника Сергей.
– Я ее придушил и к стеллажам скотчем примотал, там у них скотч был…
– Придушил… Проверь! – Мужчина в сером все еще держал в руках пистолет и сейчас почесывал дулом правую скулу. – И заодно выключи музыку и найди табличку «закрыто», не хватало, чтобы еще кто-то пивом похмелиться приперся. Бегом!
Низкий выбежал в дверь и прикрыл ее за собой. Серый костюм переложил пистолет в левую руку, поддернул брюки и наклонил корпус ко мне так, что его глаза смотрели на меня близко-близко и меня прям таки обдало несвежим дыханием курящего человека, который очень долго жевал мятную жвачку. Как бы в задумчивости он поднял правую руку и медленно почесал свой затылок. Я не люблю курящих людей, вернее, я их не понимаю. Как можно добровольно травить себя, да еще и таким вонючим способом? Из-за неприятного запаха я невольно отвел лицо вниз и в сторону и пропустил момент удара. А он был хорош. Открытой ладонью, чуть сложенной лодочкой, ровно по центру уха. От такого удара вполне можно было и оглохнуть, хорошо, что высокий ударил явно не в полную силу, хотя и очень близко к тому. Моя голова дернулась, почти прикоснувшись к правому плечу. В ухе моментально раздался оглушительный звон. Острая боль пронзила голову. Это элементарная физика. При ударе ладонью создается колоссальное давление, которое легко может надорвать барабанную перепонку. Это может привести к крайне плачевным и серьезным последствиям, вплоть до потери слуха. Эту скверную мысль я обдумал за долю секунды, как только отошел от шока. А за следующие две секунды я понял еще две, крайне важные и очень неприятные для меня вещи.
Во-первых, вся эта ситуация – никакая не игра, шутка, розыгрыш или постановка от моих друзей. Не тот у меня статус в моем окружении и не такие у меня знакомые, что могут позволить исполнителям так меня ударить. Это был хоть и профессиональный, приносящий сильный дискомфорт и не оставляющий никаких видимых подтверждений, но еще и очень рискованный удар. Приложи серый чуть больше усилий, отведи руку в замахе на десяток сантиметров дальше и ударь он чуть резче – моя барабанная перепонка лопнула бы под напором врывающегося в ухо воздуха. Актер никогда бы не стал так бить, он бы продолжал пугать меня пистолетом, или разыграл бы избиение блондинки. Но рисковать моим здоровьем ни один актер бы не стал. А значит эти двое и блондинка – не актеры.
Во-вторых, я понял, что оба моих визави, и высокий серый, и низкий синий костюмы – однозначно полицейские. Это у них там, на западе, полицейский, даже самый коррумпированный, замрет, замешкается перед ударом невиновного человека. Это у них в крови, «служить и защищать». Про этот инстинкт бить только для самообороны в их полицейских мне как-то рассказал мой знакомый американский ресторатор, который набирал себе в клубы охранников исключительно из бывших или работающих полицейских. У нас наоборот. Часто в полицию идут самые угнетенные и отверженные парни. Я ни в коем случае не говорю, что все полицейские подвергались в детстве унижениям. Слава Богу большинство полицейских реально хотят защищать закон и справедливость. Но все же. Готовность первым напасть на противника в качестве защиты – это то, что есть почти во всех наших служителях порядка. Это не они плохие, это способ выжить. Нападение лучшая защита. Это в милицейских ВУЗах и школах с первых дней курсанты понимают. Ну а отсюда и до нападения просто как нападения не так далеко. А если на почву юношеских комплексов это ложится, плюс обучение, дающее ощущение «умения», да еще и власть от «корочек» в кармане… Вот и получаем коктейль садистов-нарциссов с комплексом неполноценности в форме. Еще раз, не все полицейские таковы, но в этой профессии таких людей просто больше чем, например, среди врачей, или пожарных, или даже военных.
Судя по лицу высокого, по тому как он прямо-таки искал глазами на моем лице боль, он пошел в полицию именно за такими вот победами над скованными соперниками. Тут же встали на свои места и дешевые рубашки, и стоптанные ботинки, и копеечные кварцевые Orient на руках. Злобные и не умные люди, застрявшие на позициях бегунков в подчинении более мудрых или удачливых коллег. Теперь на то, что у них в левом внутреннем кармане пиджаков лежат ксивы Министерства Внутренних Дел, причем обязательно в «дорогой» обложке из кожзама – я готов был поставить тысячу долларов против десятки.
Итак, ситуация за три секунды сменилась с благостно скучной на серьезно угрожающую. Понятно, что мужики взяли меня исключительно из-за моего разговора с блондинкой. По всей видимости она должна была с кем-то встретиться в кафе, и они следили за нею для того, чтобы выяснить с кем. Ну а я, со своим желанием послушать хорошую музыку и выпить чашку кофе, нечаянно вошел в их игру. Ее они назвали по имени, даже упомянули наличие «ее дела», которое они изучили. А вот кто такой я – их интересует уже в перспективе связи меня и блондинки. Имя с кредитки им ничего не даст, телефон они даже всем своим ИТ отделом не разблокируют. Человек я не медийный, увидеть меня на экране или в журнале они не могли. Мои немногочисленные интервью и фото можно найти только в специализированных бизнес изданиях, так что узнать меня в лицо они никак не могут. И значит я для них – просто материал, с которым нужно работать, причем судя по поведению, рамками закона в работе они себя ограничивать не собираются. Это скверно. Очень скверно. За жизнь я не переживал, мы, все-таки, не в салуне на диком западе и они не откровенные бандиты. Но вот очень реальная перспектива быть избитым настойчиво замаячила у меня перед глазами.
Итак, Краснодар, подсобка кафе на улице Красной, я по-прежнему пристегнут наручниками к не знакомой мне женщине. Вот только мне уже совершенно не скучно.
Глава 4
Возвращение Семена Титова в СССР заняло почти неделю. Освободили его солдаты десантно-штурмовой маневренной группы, заброшенные в район на вертолете. Десантники совершенно случайно были обнаружены моджахедами и втянуты в боестолкновение, в результате которого и был освобожден Семен. Вызывать вертушку для вывоза найденного летчика командир группы посчитал риском для боевой задачи и Семен еще четыре дня перемещался по горам вместе с отрядом спецназа. Несмотря на чудовищное истощение и раны, он не был обузой и даже участвовал в охранении.
А потом был возврат на точку высадки и темно-серый, матовый Ми-8МТ двадцать третьего отдельного пограничного авиационного полка, забрал группу и доставил их на базу в район Душанбе.
Дальше были месяцы сначала в госпитале Среднеазиатского пограничного округа в Душанбе, несколько операций на левой руке, а потом была Москва, госпиталь Бурденко. Снова операции и в итоге ампутация левой руки по локоть. И в Душанбе, и в госпитальной палате в Москве практически каждый день с Семеном беседовали военные следователи, выясняя почти поминутный ход событий последних месяцев жизни Семена. Вылет, плен, освобождение. Особенно их интересовали беседы с натовскими специалистами. От Семена требовали дословного воспроизведения каждого разговора. Разные следователи задавали разные вопросы, смысл которых сводился к одному: Семену не верили. Не верили, что человек может пройти через такие физические испытания и не сломаться. Не верили, что Семен не предал. Ему показывали сотни фотоснимков с требованием узнать на них контакты. Рассказывали, как строго относится закон к предателям, но как он мягок к искренне раскаявшимся оступившимся солдатам. Злобные следователи, тыкавшие Семену в грудь пальцем и открыто называвшие его предателем, сменялись мягкими добродушными контрразведчиками, с мудрыми добрыми глазами, которые тихо и как-то отстраненно говорили, что понимают Семена и сами тоже бы не выдержали пыток. Спустя две недели такого лечения Семен все так же твердо говорил о том, что он всегда был и остается верен присяге. И если в контрразведке служат люди, способные на предательство, то в ВВС таких людей нет. На исходе второй недели полковнику Титову показалось, что ему поверили. Умом он хорошо понимал, что побывавший в плену должен пройти проверку и искренне старался помочь своим товарищам, отвечая на все вопросы предельно подробно и откровенно.
На третьей неделе пребывания в Москве, спустя почти четыре месяца после того вылета, Семен наконец встретился с женой и сыновьями. Это тоже было для него сигналом, что проверка пройдена и он возвращается, насколько это возможно, к службе.
Титов смирился с тем, что ему уже не быть командиром действующей боевой машины, уже не будет командировок в горячие точки, он не будет со штурвалом в руках защищать интересы Родины в чужом небе. Но уйти на пенсию, отойти от дел и заняться огородом Семен не мог. Несколько дней, еще в госпитале, Семен обсуждал с женой Клавдией их дальнейшую судьбу. Семен ожидал предложений от командования о работе в Москве, в Министерстве Обороны. На том, что такое предложение обязательно будет и его непременно нужно принять настаивала жена. А вот сам Семен хотел уйти в преподавание. Он хотел вернуться в родной Краснодар и получить кафедру в Краснодарском высшем военном авиационном училище. Но случилось все иначе.
В конце декабря 1986 полковник Титов был комиссован из рядов Вооруженных Сил СССР. А перед увольнением у Семена было несколько встреч с людьми в серых невзрачных костюмах, которые очень доходчиво объяснили ему, что после плена его на пушечный выстрел к секретным материалам не подпустят. А служба офицером без допуска, тем более в авиации, не возможна. Поэтому либо Семен благодарно и, главное, молча принимает отставку, либо им продолжает заниматься Главное Разведывательное Управление и его выводят на показательный процесс, обвинив в нарушении присяги.
Так в неполные сорок лет Семен Титов стал инвалидом и отставником.
В начале 87го года семья Титовых вернулась в Краснодар. За копейки сняли у бывших знакомых саманную времянку. Устроили детей, Гришу и Ивана, в школу. Клавдия пошла в эту же школу учителем русского языка и литературы. Семен попытался устроиться на работу преподавателем. Сначала в родное летное училище, потом, после отказа, он пробовал попасть на военную кафедру Кубанского Государственного Университета, Политеха, Аграрного. Но везде ему сначала с радостью назначали встречу с ректором, ведь он был героем, целым полковников! А вот через несколько дней ему возвращали документы и, смущенно отводя глаза, говорили о том, что «второй отдел» не рекомендует брать на работу преподавателем полковника Титова.
Несколько месяцев, вплоть до лета 1987 года, Семен пробовал устроиться на работу. Сначала в ВУЗы, потом в школы, учителем ОБЖ. И везде был один ответ, отказ.
В июле 87го Григорий Титов, впервые за свои тринадцать лет, увидел отца пьяным. Семена не сломали ни моджахеды, ни западные спецы. Его сломали наши контрразведчики. Семен начал выпивать. Сначала тихо дома, на маленькой кухоньке сидя за покрытым вышитой скатертью столом. Потом все чаще он стал уходить из дома утром и возвращаться уже под вечер, пьяным и грязным, как будто весь день пил где-то под забором. Клавдия пробовала разговаривать с мужем. Дети, и подросток Гриша и девятилетний Иван, просили отца остановиться. Но Семен только смотрел на них влажными от слез глазами и ничего не говоря снова уходил из дома. Так продолжалось несколько месяцев, вплоть до ноября. Пенсии Семена и зарплаты Клавдии едва хватало на еду и оплату времянки. И Гриша, и Иван, всегда учившиеся на отлично, скатились до троек.