Это была наживка, причем самая примитивная. Но Меншиков на нее клюнул! Он немедленно отписал Николаю соответствующее письмо. Тот был в восторге: если Англия умывает руки, то с одной Турцией совладать будет несложно, французской же поддержки Россия не боялась.
В тот же день Стрэтфорд успокаивал турецкого визиря:
– Не бойтесь русских! Уступив им сейчас, вы потеряете Константинополь! Мы вас не оставим один на один с русским медведем и окажем всемерную помощь, вплоть до военной!
Рафаат-паша меланхолично качал тюрбаном:
– На все воля Аллаха!
Вот как описывал позднее хитросплетения переговоров с Меншиковым визирь Мехмета-Али: «Меншиков в первых совещаниях, которые у него были со мной, пускал в ход угрозы против Турции и говорил о Франции и об Англии с ненавистью и презрением. Таким способом он пробовал заставить меня согласиться на сенед (договор). Встретив с моей стороны упорное сопротивление, он оставил проект сенеда и предложил оборонительный и наступательный союз. Однако, так как этот проект отдавал Турцию, связанную по рукам и ногам, во власть России и в то же время неминуемо вел к разрыву с Францией и Англией, я попробовал вернуться к первому предложению князя, к сенеду. Я в самом деле заметил, что князь Меншиков не имел намерения искать разрыва, но хотел избежать его, если это возможно. Что касается Решид-паши, то он мешал мирному исходу». Мехмет-Али очень распространяется о роковой роли и интригах других второстепенных лиц, но утверждает, что Меншиков уже шел на уступки, уже соглашался удовольствоваться нотой, а не сенедом. «Я действовал относительно него с самой полной откровенностью. В особенности я ему доказывал, что Россия своими требованиями заставляет нас оставаться душой и телом преданными морским державам и что настанет момент, когда мы будем только орудием в их руках, – как этот момент, действительно, и наступил… Я давно уже видел, что князь Меншиков хотел выйти из тупика, в который он попал, следуя советам, которые ему давали гг. Озеров и Балабин под влиянием тщеславия и желания не портить своей карьеры. Я видел, что Россия не желает разрыва». Дальше события развернулись так. Решид-паша, интриговавший с целью сместить великого визиря и стать самому по крайней мере министром иностранных дел, дал знать Меншикову, через греческого логофета Николая Аристархи, что он, Решид, если бы получил должность министра, склонил бы султана подписать не то что ноту, а даже сенед, от которого Меншиков уже соглашался отказаться. «Меншиков попался в эту ловушку», – пишет Мехмет-Али во французском документе из бумаг Тувнеля. Не понимая, что Решид – орудие в руках Стрэтфорда-Рэдклифа, прямо толкающего Турцию и Россию к войне, Меншиков на аудиенции у султана добился немедленного назначения Решида министром. Но, став министром, Решид «нагло отрицал», что брал на себя это обязательство, и даже прибавил, что «скорее дал бы себе отрезать руки, чем подписал бы сенед». По определению Мехмета-Али, Решид был «великий лжец», – и, судя по дальнейшим словам цитируемого документа, Мехмет-Али считал, что солгал тут Решид Николаю Аристархи, а вовсе не Николай Аристархи – Меншикову, когда передавал князю обещание Решида подписать сенед. Меншиков очень скоро понял, как жестоко и издевательски он одурачен, и раздражение князя в эту последнюю неделю его посольства, после 13 мая, было уже в самом деле искренним, а не притворным, каким оно являлось до сих пор, когда князь больше играл роль гневающегося, чем в самом деле гневался.
Игра британского кабинета во время пребывания Меншикова в Константинополе была очень сложная. С одной стороны, нужно было всячески поддерживать сопротивление Турции, обещая ей помощь и покровительство, и вести в английской прессе, и в европейских дипломатических кругах настоящую информационную войну. С другой стороны, необходимо было внушать российскому послу в Лондоне Бруннову мысль, что английский кабинет ни за какую Турцию воевать не будет. Первым делом занимались министр иностранных дел Кларендон, министр внутренних дел Пальмерстон и лорд Стрэтфорд-Рэдклиф. Вторую функцию выполнял премьер лорд Эбердин, который мечталдостигнуть дипломатического поражения России без войны. Именно он внушал царю уверенность, что Англия не выступит на защиту Турции, что заставляло Николая делать ошибочные ходы.
* * *Едва требования Николая к Турции стали известны французскому императору Наполеону, тот созвал в Тюильри своих министров.
– Я не могу оставаться в стороне от наглой выходки русского царя! Я не какой-нибудь Бурбон, я – Наполеон и не потерплю унижения Франции! – эмоционально начал племянник Бонапарта.
В углу кабинета, нервно качая ногой, сидел министр иностранных дел Друэн де Люис. Он не разделял императорского пыла:
– Император Николай требует невозможного – властвовать над половиной турецкого населения. И все же я не вижу оснований ругаться с русскими из-за их спора с турками! По крайней мере, не будем спешить! Пусть русский царь сам разоблачит свою истинную цель и предстанет перед Европой как настоящий варвар! Пока же заурядная ссора монахов не стоит большой войны!
Остальные министры согласно закивали. Наполеон дернул нафабренными усами:
– Мы должны отправить эскадру в Архипелаг. Близость нашего флота к Турции умерит аппетиты русских!
– Вы совершенно правы, сир! – подал голос министр внутренних дел, известный кондотьер Персиньи. – Дело вовсе не в «святых местах», а в престиже Франции и ее императора. Уступивши во внешних делах, мы сразу же обострим наши дела внутренние! К тому же нас поддерживает Англия!
– Решено! – вскинул голову Наполеон. – Я посылаю флот!
Он повернулся к застывшему в дальнем углу морскому министру Дюко:
– Сейчас же отправьте в Тулон телеграфный приказ: эскадре следовать в Саламин!
Так был сделан первый шаг к будущей войне. 23 марта 1853 года французский флот оставил Тулон и взял курс на восток.
Вслед за Парижем решил было отправить свои корабли в эгейские воды и Лондон. Но командующий Средиземноморским флотом адмирал Дондас неожиданно оказался более трезв, чем правительство. Адмирал отказался покидать Мальту, пока не получит четких письменных указаний.
– Пусть господа из Сити вначале определятся, что они конкретно хотят от флота, а затем уж кидают его в драку русских с турками!
Подумав, министр иностранных дел Англии лорд Кларендон согласился с мнением адмирала:
– Ладно, не будем пока торопиться, а поглядим, как лягут русские и французские карты!
В результате Англия решила с посылкой своего флота несколько повременить. В Петербурге сразу повеселели: англичане остаются нейтральными! Увы, радовались там напрасно, ибо Лондон еще ни в чем не определился, он просто затаился до поры до времени, выжидая, по своему обыкновению, чья возьмет.
Известный капиталист и русофоб Фридрих Энгельс призывал в те дни на страницах «Нью-Йорк Дейли Трибьюн» об общеевропейском крестовом походе на Россию: «…После того, как Одесса, Рига, Кронштадт и Севастополь будут взяты, Финляндия освобождена, неприятельская армия расположится у ворот столицы, все русские реки и гавани будут блокированы, – что останется от России? Великан без рук, без глаз, которому больше ничего не остается, как стремиться раздавить врага тяжестью своего неуклюжего туловища, бросая его наобум туда и сюда, где зазвучит вражеский боевой клич. Действуй морские державы Европы с такой силой и энергией, Пруссия и Австрия могли бы освободиться от русского ярма настолько, чтобы даже примкнуть к союзникам…»
Ему вторил друг интернационалист Карл Маркс:
– Славяне не принадлежат к индоевропейской расе, а потому их нужно отбросить за Днепр!
Хотелось бы нам того или нет, но закадычные друзья Маркс с Энгельсом уже за сто лет до Гитлера мечтали о плане «Барбаросса».
* * *Развязка константинопольской интриги наступила 13 августа, во время торжественного заседания дивана во дворце великого визиря, куда был приглашен русский князь. Меншиков планировал нанести в этот день туркам решающий удар, выдвинув новые требования. В назначенный час во дворце в Куру-Чесме собрались великий визирь и министр иностранных дел Рифат-паша, сераскир и представитель улемов. Долго ждали Меншикова. Наконец показались его экипажи. Но князь остался верен себе. Он не остановился под окнами дворца, где его ждали, а проехал дальше во дворец к султану, который его, разумеется, совсем не ожидал. Султан князя принял, требования выслушал, но ответа не дал. После отъезда Меншикова он вызвал к себе министров. Те были оскорблены поведением русского посла и склонялись к отказу от всех русских требований.
– Повелеваю собрать новое заседание! – объявил Абдул-Меджид, а затем, подумав, добавил: – Так как русским все равно не угодишь, отрешаю от должности угодного им Рифата-пашу, вместо него будет отныне Решид-паша, а вместо Мехмета-Али ставлю великим визирем Мустафу-пашу.
Это была катастрофа! Вместо лояльного и добродушного Рифат-паши Меншиков получил изощренного интригана и англомана Решида-пашу, который, по мнению англичан, был уже «почти джентльменом», так как сидел не на корточках, а на стуле, пользовался при еде вилкой и имел одну жену.
Решид-паша был деятелен. Уже на следующий день он провел новое заседание дивана. Там было решено окончательно рвать отношения с Россией. После заседания дивана Решид-паша поспешил к Меншикову и заверил того в самых мирных намерениях. После этого хитрый министр сразу же помчался к лорду Стрэтфорду и сообщил, что отныне султан полностью во всем полагается на Англию. Тут же Стрэтфорд написал письмо Меншикову от имени Абдула-Меджида, где недвусмысленно давал понять, что Турция свой выбор сделала.
15 мая Меншиков отправил Решид-паше ноту, в которой заявил, что вынужден разорвать дипломатические отношения с Высокой Портой, но при этом согласен отложить свой отъезд, если турки согласятся продолжить переговоры.
Тогда же князь оставил российское посольство и со свитой перебрался на стоявший у Буюк-дере пароходо-фрегат «Громоносец».
Султан и его министры пребывали в прострации. Война с Россией их страшила. Лорд Стредфорд и французский посол Лакур, как могли, успокаивали павших духом турок, что Лондон и Париж их в беде не оставят.
Утром 21 мая над трубой «Громоносца» появилась шапка черного дыма. Пароход дал ход и взял курс в Черное море. Князь Меншиков покидал Константинополь. Это означало разрыв дипломатических отношений с Высокой Портой.
В те дни российский посол в столице Австрии барон Мейендорф в раздражении писал домой о Меншикове и его вояже: «Самый остроумный человек в России, ум отрицательный, характер сомнительный и талант на острые слова. Дело шло о том, чтобы избавить страну от войны, даже рискуя лишиться популярности и временно вызвать неудовольствие императора. Как плохо обслуживаются государи!»
В середине двадцатых чисел мая 1853 года Европу облетели телеграммы о разрыве сношений между Меншиковым и Оттоманской Портой и о переезде Меншикова из посольства на корабль. Лондонский Сити, парижская биржа пришли в страшное возбуждение. Прибыло известие, что по требованию французского посла в Константинополе де Лакура французский флот, стоявший до сих пор в Саламине, идет к Дарданеллам. В Лондоне и Париже крепли слухи о готовящемся вторжении русских войск в Молдавию.
Князь Меншиков возвращался из Константинополя в самом мрачном настроении. Уже давно российская дипломатия не знала столь сокрушительного провала. Все переговоры о святых местах и покровительстве царя над христианами Высокой Порты завершились ничем.
Николай I был взбешен сообщением об упрямстве Турции.
– Мы не требуем невозможного, а только пытаемся защитить права своих единоверцев! – говорил он в узком кругу. – Султан слишком быстро забыл, что двадцать лет назад усидел на троне благодаря русскому флоту! Что ж, мы можем ему и напомнить!
В тот же день Петербург предъявил Константинополю ультиматум: или Порта идет на уступки России, или последняя вводит армию в дунайские княжества. Драться один на один с могучим северным соседом не входило в планы султана, и он готов был пойти на попятную:
– Пусть русский царь берет на себя заботы о греках и всей прочей райи, если ему мало своих забот! Не драться же нам с ним из-за этой ерунды!
Но не тут-то было. Великого визиря уже вовсю обрабатывали английский и французский послы.
– Неужели вы позволите посторонним распоряжаться в своем доме? Неужели гордость и честь османов ныне просто пустой звук? – внушали они в оба уха.
Возвышенные монологи дипломатов подтверждались увесистыми полотняными мешками с гербовыми печатями Виндзоров и Наполеонидов. Скользнув глазом по туго набитым мешкам, верховный визирь быстро прикинул количество металла в них и сглотнул набежавшую слюну:
– Господа! Я ваш верный союзник и завтра же буду просить падишаха Вселенной проявить великую мудрость!
– Каковы гарантии? – осведомился Стрэдфорд, которому предстояло отчитываться за потраченное золото.
– Никаких! – бодро заверил его Мустафа-паша и воздел руки к небу. – Все в руках Аллаха!
– Сообщите султану, что наши флоты уже спешат на всех парусах к Дарданеллам! Не в наших правилах бросать друзей в беде! – холодно улыбнулся визирю посол. – Пусть это известие вселит в сердце султана спокойствие и уверенность.
– Вы готовы драться из-за нас с русскими? – рассеяно почесал крашенную хной бороду визирь.
– Не из-за вас, но вместе с вами! – растянул в улыбке тонкие губы английский посол – Надеюсь, впрочем, что у царя Николая хватит ума пойти на попятную, вы же в любом случае сохраните свое лицо!
Султан поначалу не захотел даже слушать своего визиря:
– Русские в прошлый раз уже стучали своими сапогами в ворота Стамбула, а теперь и вовсе выкинут меня из сераля!
– Но в прошлую войну мы были одни, а теперь у нас за спиной франки и инглизы! – внушал ему главный советник – Неверные так злы друг на друга, что готовы перегрызть глотки. Пусть грызутся, мы же будем наслаждаться этим редким зрелищем и иметь хорошую выгоду!
– Я должен хорошо все обдумать! – махнул рукой султан. – Будем молиться на милость Аллаха!
Два дня султан пребывал в сомнениях. На третий ему сообщили:
– Флот инглизов и франков бросил якоря у Тенедоса!
– Много ли у них кораблей? – осведомился падишах.
– Без счета и на каждом по сто огромных пушек!
– Тогда передайте русскому послу, что я отвергаю его наглый ультиматум! – вскинул голову султан. – Властителю османлисов не пристало выслушивать оскорбления нечестивцев!
Глава пятая
Эскалация войны
Прибыв в Одессу, Меншиков остался на «Громоносце», бросившем якорь на рейде города. Туда к нему везли депеши и свежие европейские газеты. Озабоченный ситуацией фельдмаршал Паскевич слал князю тревожные письма. Тот успокаивал старого фельдмаршала: «У Порты нет ни денег, ни хорошо организованных войск, ее солдаты… дезертируют целыми бандами, ее вооружения истощаются, и если это положение еще немного продлится, она будет доведена до печальной крайности. Как бы то ни было, лица, вообще хорошо осведомленные, предполагают, что количество войск, которые Порта могла бы выставить в поле, считая тут и гарнизоны крепостей, не превысит цифры в 84 тысячи человек. А, кроме того, мусульманское население, сначала фанатизированное, мало-помалу падает духом…»
Читая послания Меншикова, Паскевич только вздыхал:
– Не туда лезем, ой, не туда! При чем тут Константинополь, когда все будет зависеть от Лондона, Парижа и Вены!
К итогам миссии Меншикова в Петербурге отнеслись по-разному. Большинство (менее посвященное) были в восторге от его решительности и непримиримости, меньшинство (более сведущие) были менее оптимистичны. Граф Алексей Орлов (из сведущих), не стесняясь, говорил:
– Князь наделал в Константинополе массу гибельных глупостей, которые всем нам скоро аукнутся!
Самого императора Николая интересовали укрепления Константинополя, и, ознакомившись с ними по присланным картам, он с горечью говорил:
– Пока об этом нечего и помышлять. Надо ждать какого-нибудь благоприятного случая!
Едва получив известие о провале миссии Меншикова, Николай I отдал приказ о занятии русской армией Валахии и Молдавии. По плану канцлера Нессельроде этот шаг должен был побудить турок к возобновлению переговоров и уступкам России.
По приезде в Николаев Корнилов обнаружил, к своему изумлению, что всем как в Николаеве, так и в Одессе заправляли армейские офицеры. Они решали, как грузить войска на суда, вовсю использовали для своих нужд самовольно занятые флотские помещения. Командир 5-го корпуса Лидерс полностью подмял под себя слабохарактерного адмирала Берха и уже сам вооружал (как он это понимал!) флот, готовясь к войне. Корнилову пришлось, пользуясь именем Меншикова, навести порядок. Не обошлось и без выяснения отношений с талантливым и решительным Лидерсом. Не без труда, но в конце концов вице-адмирал и генерал пришли к пониманию.
А Корнилов уже мечтал о завтрашнем дне Черноморского флота:
– Новых двухдечных кораблей более строить уже не будем, а на имеющиеся вставим паровые машины. Зато трехдечные отныне будем строить только винтовыми, как и иные мелкие суда. Все машины будем заказывать в России, чтобы ни от кого не зависеть!
Николай I повелел первоначально построить шесть трехдечных винтовых кораблей, по одному на бригаду Черноморского флота. В Николаеве сразу же спешно заложили сразу три винтовых корабля. Но, увы, время было уже безвозвратно потеряно…
26 июня последовал высочайший манифест о предстоящем занятии русскими войсками дунайских княжеств: «По получении окончательного отказа Порты в принятии наших условий переправить через Прут войска, на молдавской границе собираемые, и занять дунайские княжества, не объявляя войны, но объяснив, что войска наши займут эти области в залог, доколе Турция не удовлетворит справедливых требований России». Жребий был брошен!
В циркуляре российского Министерства иностранных дел ко всем дворам было объявлено, что занятие дунайских княжеств нашими войсками будет прекращено, как только Оттоманская Порта удовлетворит наши требования, что мы сами не требуем ничьей земли, и что мы не откроем военных действий, пока нас к тому не принудят. Наши послы в европейских столицах пытались разъяснять, что акция не направлена ни против кого, а предпринята единственно с целью устрашения турок.
Для занятия дунайских княжеств и южной границы Бессарабии, по Нижнему Дунаю, был определен стоявший в Киевской, Подольской и Волынской губерниях 4-й пехотный корпус генерала Данненберга в полном его составе, а также 15-я пехотная и 5-я легкая кавалерийская дивизии и три казачьих полка. Во главе армии был поставлен князь Горчаков.
Горчаков имел хорошее боевое прошлое, участвовал в Персидской и Отечественной войнах, отличился при Бородино и при Бауцене. Полководческая же карьера князя началась с отличий в прошлой турецкой войне. Хорошо показал себя Горчаков и в 1831 году в Польше. 64-летний князь был лично храбр, честен, заботлив о солдатах, но с годами стал рассеянным, забывчивым, суетливым и, что самое плохое, начал бояться ответственности и ничего не любил решать сам и всегда оглядывался на Петербург.
При штабе Дунайской армии уже давно отирался австрийский военный агент майор Тома, который, прекрасно владея русским языком, всюду совал свой нос и не только сообщал в Вену обо всем, что происходило в нашей армии, но и вошел в контакт с молдавскими и валахскими боярами, побуждая их переметнуться на сторону Австрии. Но когда о проделках шпиона докладывали Горчакову, князь только отмахивался:
– Что вы, что вы! Пусть себе ходит и смотрит! Вы представляете, какой будет скандал, если мы его вышлем с главной квартиры!
30 июня князь Горчаков предписал начальнику авангарда вверенной ему армии графу Анрепу-Эльмпту идти в голове наших войск, стараясь предупредить вторжение турок в Валахию и Молдавию стремительным движением наших войск на левом берегу Дуная. 8 июля авангард без всяких сложностей переправился через Прут и двинулся форсированным маршем на Бухарест.
Главные же силы, перейдя через Прут, двинулись тремя колоннами: правая генерал-лейтенанта Липранди – к Фокшанам, средняя генерала от инфантерии Данненберга – через Берлад к Текучу, и, наконец, левая колонна, под начальством графа Нирода – также к Текучу. Для продовольствия русской армии, направленной в дунайские княжества, был заготовлен двадцатидневный запас сухарей, круп, вина, перца, уксусу и порционного скота, сверх того, свезено в Кишинев еще двухмесячный запас.
По соглашению с молдавским и валахским господарями местная полиция должна была оказывать содействие нашей армии. На самом деле положиться на молдавских полицейских-дарабанцев и местных пограничников-граничар было никак нельзя. Кроме как воровать все, что плохо лежит, пить вино, да трескать мамалыгу, они ничего не умели. Но к этому относились с пониманием: не пакостят, и то ладно!
В Константинополе тем временем вовсю мутил столичный плебс зять султана Мехмед-Али, известный как поборник древних устоев ислама. Мехмед-Али был давно помешан на священной войне с неверными. В этом у вельможи был свой расчет. По праву османлисов султанский престол зятю не светил при любом раскладе, зато стать владетелем какой-нибудь отвоеванной у неверных провинции, да еще с правами шейха, – это было возможно.
– Вначале мы с помощью англов и франков свернем шею московитам, а потом разделаемся и с этими гордецами! – откровенничал Мехмед-Али в кругу своих приспешников. – Что касается меня, то не успокоюсь до тех пор, пока не водружу над всем миром зеленое знамя пророка! Русские осквернили своими пятками наш Дунай, пусть же за это они наполнят его воды своей собачьей кровью!
От таких речей бросало в дрожь не только великого визиря и Ресми-эфенди, но и самого султана – уж больно воинственен был его зятек! Сам Мехмед-Али воевать, впрочем, не собирался и от предложенной ему должности трехбунчужного паши в Дунайской армии отказался, сославшись на недомогания. Несмотря на это, с Мехмедом-Али надо было считаться. Зять султана был популярен среди улемов и софтов, а также в толпах черни.
Мехмед-Али был человеком дела, и вскоре уже его люди собирали в подворотнях нищих и бродяг, щедро сыпали им карманы звонкое серебро:
– Кричите по улицам и площадям смерть московитам и славу воинам Аллаха! Собирайте людей и ведите их ко дворцу. Султан должен услышать ваш глас!
Бродяги пробовали гнилыми зубами серебряные монеты, деловито спрашивали:
– А смерть султану кричать?
– Пока рано! – объяснили им.
Спустя какой-то час Константинополь огласился истошными воплями поборников войны.
– Вот он, великий глас твоего народа, мой всемогущий отец! – показал рукой на беснующиеся под окнами дворца толпы прибывший к султану Мехмед-Али.
– Закройте окна! – велел султан и, шаркая ногами, удалился в покои с видом на Босфор.
Мехмед-Али во дворце не задержался. Вечером ему предстояла встреча с британским послом, который должен был передать еще несколько мешков серебра на подкуп толпы.
Устало возлежа на софе, Абдул-Меджид слушал вызванного на беседу визиря.
– Русские настроены решительно и пойдут до стен Стамбула, как в прошлую войну! – советовал султану великий визирь. – Напишем слезницу государям Европы, пусть они нас и защищают?
Султан с сомнением смотрел в открытое окно, там, слава Аллаху, не было видно беснующийся черни. Посреди пролива стояли на якорях несколько фрегатов. Было видно, как на мачтах копошатся маленькие фигурки.
– Но решатся ли англы и франки на открытую вражду с Петербургом? – спросил султан.
– Все уже для этого подготовлено, мой повелитель! Гнев и ненависть неверных друг к другу так велика, что они готовы вцепиться друг другу в глотки не хуже бродячих собак! – склонил голову визирь.
– Тогда пиши, что считаешь нужным! – милостиво махнул рукой Абдул-Меджид.
14 июля Порта ответила на занятие русскими войсками дунайских княжеств протестом, обращенным к европейским державам, готовым ратовать за неприкосновенность турецких владений. Следствием этого стала конференция в Вене, собранная уполномоченными Англии, Франции, Австрии и Пруссии, на которой после многих совещаний был принят проект ноты, составленной французским кабинетом, с незначительными изменениями, сделанными австрийским министром.
1 августа венская нота была отправлена в Петербург и принята Николаем I. Вместе с тем император изъявил согласие и на приезд в Петербург турецкого посланника. Казалось, кризис конфликта уже преодолен и ситуация начинает выправляться. Россия демонстрировала явное миролюбие и готова была пойти на уступки.
Но такой расклад никак не устраивал ни Лондон, ни Париж! Семена раздора, посеянные Редклифом, принесли пагубную жатву. На совете министров Порты в середине августа было решено отвергнуть венскую ноту. Диван предложил сделать в ней такие изменения, каких Россия не могла допустить, не унизив своего достоинства.