– А ну катись! Иди, иди! Раскумекай это своей Фёколке! Может, она забоится такого, как ты! Фомка ее пужает! У того есть от чего бабе-то сробеть!
Она разошлась, в гневе подскочила и к Дееву:
– И ты пуляй за ним! Иди туда же! А еще атаман!
Она выпихнула его со двора и, крикнув: «А чтоб тебе!», – хрястнула калиткой о прясло.
Тренька корявым жестом покрутил рукой около своей головы, показав ей этим что-то, и пошел догонять пушкаря.
На соседнем дворе беспокойно зашумели куры, и Литвиниха, глянув туда, только сейчас заметила, что из-за забора за ней наблюдает соседка, Дарья Пущина.
– Что это он? – ехидно спросила Дарья ее, поняв, что Литвиниха заметила ее.
«Тут как тут!» – язвительно подумала Литвиниха.
– Не пьет и с бабами не водится, на службе атаман! – насмешливо ответила она и скрылась в избе…
После обедни с башни ударила холостым выстрелом пушка.
Жители Сургута поняли, что означает этот сигнал, и высыпали на берег Оби.
С угловой башни острожка снова громыхнул выстрел затинной пищали, выбросившей из амбразуры столб густого темно-серого дыма. В ответ на берегу реки раздался дружный вопль, и с крутого песчаного яра к воде с визгом посыпались мальчишки.
Вдали, на реке, показался караван судов. Люди на берегу оживленно затолкались. Кто-то, спьяну, крикнул: «Ура!»…
Крик подхватили десятки голосов, и вверх полетели колпаки и шапки.
На острожной башне в третий раз глухо ударила пушка.
И на берег реки тут же спустились Волынский и Благой, где их уже поджидали казацкий голова Федор Тугарин с Деевым и Пущиным. Подошел и поп Маркел с тощим, как палка, дьячком Авдюшкой.
А по реке к городу шли кочи и дощаники[34 - Кочь (коча) – большое палубное парусно-весельное судно. Дощаник – речное плоскодонное (весельное или парусное) судно.]. Ветер тянул вкось по широкой долине со стороны пойменных заливных островов, надувая паруса, гнал суда вверх по течению.
На подступах к острожку там, на судах, засуетились люди, стали убирать паруса. И суда, скользя по инерции, один за другим начали подходить к пристани. Головной кочь мягко ткнулся носом в песок, с него полетели чалки. Казаки подхватили их, подтянули судно ближе к берегу.
Не дожидаясь, когда скинут сходни, первым на берег спрыгнул рослый мужик с курчавой русой бородой, иссиза-голубыми глазами и красной обветренной рожей. Широкая ферезь[35 - Ферезь (ферязь) – верхнее мужское платье без воротника и без талии, с длинными рукавами.], по летнему расстегнутая и развевающаяся на ветру, не стесняла походку сильного и уверенного в себе человека.
– Так то же Семен! – радостно закричали сургутские. – Семен, а ну иди сюда!
Но голубоглазый, помахав им рукой, подошел прежде всего к воеводе.
– А-а, Неустроев, здорово! – протянул Волынский ему руку, добродушно проворчал: – Силищи-то у тебя на дюжину хватит, – когда тот энергично тряхнул ее.
Благой похлопал Неустроева по плечу:
– Как дошел? Как река?
– Ну, ты уж сразу за расспросные речи, – остановил Волынский его. – Дай десятнику похорошеваться с людьми. Иди, иди, – сказал он Неустроеву.
Тот обошел стрельцов и казаков, поздоровался со всеми за руку, затем вернулся к воеводе.
– Отписка тебе, Федор Васильевич, от Катырева-Ростовского. И две грамоты. Одна сюда, другая в Кетск, Елизарову.
– Это потом, – остановил Волынский десятника. – Ты сейчас дело говори – народ ждет.
Семен повернулся к служилым, увидел по глазам, что их волнует.
– Обрадовать, казаки, нечем! Соль в полоклады, и то за прошлые годы! – развел он руками, как будто это зависело от него и он сожалеет, что подвел их.
Сургут существовал только на государевых окладах. И его жители часто терпели нужду в хлебе и соли, которые доходили сюда с опозданием на год, а то и на два.
– Почто так, Федор Васильевич? Без соли в тайге негоже!.. По посылкам ты пойдешь, что ли! – возмутились казаки и стрельцы. – Голова идет кругом!
– Пить надо меньше! Тогда и голова будет на месте! – отрезал Благой.
– Пить нам или нет, о том государю указ чинить! Ему же от питухов[36 - Питух – человек, пристрастный к чрезмерному употреблению хмельных напитков; довольно расхожее в то время слово; питуха – пьянка.] и в прибыток!
– Тихо! – гаркнул Тренька. – Что шумите! Дай сказать человеку! Говори, Семен! – крикнул он десятнику. – Да громче, чтобы всем слышно было! Особливо тем, у кого уши, спьяну, заложило!
Неустроев сообщил, что на соляные озера под Тарой пришли черные калмыки и стеснили добычу. Не будет соли полным окладом и на следующий год. Но он обрадовал всех тем, что привез ячмень, крупу и толокно, присланные в Тобольск из Перми и Чердыни.
– Все, казаки, на сегодня все! – сказал Благой, когда Семен закончил говорить. – Погалдели и хватит. Пора разгружать. Атаман разведет по судам.
– Да ты скажи, когда будешь давать оклады? – снова прицепились к нему служилые. – Народ поиздержался, есть нечего!
– Ну-ну, так уж и нечего! – ехидно поддел казаков Пущин.
– А ты, Иван, не лезь куда не следует тебе! – раздались раздраженные голоса. – Ты еще не власть, чтобы указы чинить!
– Спокойно, товарищи! – прикрикнул на служилых Волынский. – Вот голова[37 - Голова – военное или гражданское должностное лицо; обычно в то время городовым головой в Сибирь посылали в составе воеводской «команды» из устюжских или сольвычегодских торговых мужиков, ведать хозяйственной стороной города; финансовую же сторону вел воевода.] примет – потом раздадим! Прежде разгрузить надо!.. Тугаринов, Деев, что стоите! Дело делайте!
Тренька засуетился, стал выкрикивать служилых своей полусотни:
– Савелий, Давыд, Федька! Ко мне, сюда! Артемка!.. Григорьев!..
Он пересчитал казаков, расставил их по местам.
– Остальные с Герасимом на подводы и в амбары! – приказал Тугаринов.
Казаки и стрельцы побросали на песок кафтаны, засучили рукава, и те, что были покрепче, полезли на суда. С них они вереницей побежали по скрипучим шатким сходням с мешками на спине. На берегу они ловко кидали их на телегу, подле которой стоял и принимал груз Тренька.
А Волынский и Благой, прихватив Неустроева, ушли с берега. Вместе с ними послушать новости ушли Пущин и поп Маркел. В воеводской все шумно расселись по-домашнему на лавках.
Волынский сразу же приступил к делу, потребовал от Неустроева:
– Давай грамотки и рассказывай.
– А что?
