Похищение Муссолини
Какое-то время главнокомандующий иронично всматривался в лицо «русского фюрера». Однако настаивать на своих сомнениях уже не решался.
– Убедили, полковник, убедили. Но лишь потому, что мне самому хотелось, чтобы вы сумели убедить меня. Вам придется завтра же направить этого ротмистра ко мне.
– Можно и завтра. Но в данную минуту он ждет во дворе. Я прихватил его, на всякий случай. В роли телохранителя. Прикажете адъютанту позвать?
– Это меняет дело. Это совершенно меняет дело, господин полковник. – Атаман прикрыл глаза и надолго задумался. Его поведение уже начинало интриговать Родзаевского. – Но прежде, чем Курбатов предстанет перед нами, я хотел бы объяснить, почему вдруг засомневался в этом офицере. Потому что с сего дня мне хочется доверять ему больше, чем кому бы то ни было. – Семенов выжидающе взглянул на «нижегородского фюрера», но тот предпочитал выслушивать генерала, не задавая никаких наводящих вопросов. – Вот почему я еще раз позволю себе спросить: вы действительно всегда и во всем можете положиться на этого ротмистра?
– Я бы согрешил против Бога и истины, если бы стал утверждать, что он чист и безгрешен, аки апостол Павел после исповеди. Но я хорошо знал его отца, есаула Курбата.
– Курбата? Так он – сын Курбата?! – удивленно воскликнул Семенов. – Но я прекрасно знал этого есаула. В январе восемнадцатого он командовал сотней в отряде, с которым я вышел из Китая у станции Маньчжурия. Это был человек-зверь. Я дважды лично видел красных, которых он в пылу боя разрубил от плеча до седла. Однажды, оставшись без сабли, он выдернул из стремян какого-то сосунка и, захватив за грудь и ремень, несколько минут отражал им удары, словно щитом.
– А под станцией Храповской выбрался из-под своего убитого коня и, поднырнув под жеребца красного партизана, поднял его вместе со всадником. Все сражавшиеся вокруг него на несколько мгновений прекратили схватку и очумело смотрели, как этот казарлюга, пройдя несколько шагов с конем на спине, бросил его оземь, – добавил Родзаевский.
– Вот как? Об этом случае я не знал.
– Когда слушаешь рассказы о Курбате, трудно понять, где правда, где вымысел. Но эту сцену с конем я наблюдал лично. И еще могу засвидетельствовать, что по силе и храбрости сын значительно превзошел отца. В свои двадцать три это уже испытанный воин. Да и то сказать, первый свой бой принял в четырнадцать лет.
– Позвольте, родился он уже здесь, в Маньчжурии?
– Еще за Амуром. Отец взял с собой двух станичников и перешел кордон, чтобы увести жену и сына. В перестрелке жену и одного станичника убили. Отца тяжело ранили. Сын вместе с другим станичником сумели отбить его и донести до ближайшего маньчжурского села. Но там он и скончался.
– Об этом я тоже не знал, – с грустью проговорил Семенов. – Много их, есаулов, ротмистров, сотников полегло при моей памяти. – И словно то, что отец ротмистра, есаул Курбат, погиб после тяжелого ранения при переходе границы, придало веры в его сына, приказал:
– Адъютант, ротмистра Курбата.
– Курбатова, – вежливо уточнил Родзаевский. Семенов недоуменно взглянул на полковника. Он хорошо помнил, что есаула все же величали Курбатом.
– Для русского благозвучия, – объяснил Родзаевский.
– Отец его из древнего казачьего, однако ж и дворянского, рода Курбатов, который появился здесь еще с полком запорожцев, направленных на Амур для несения пограничной службы. Но с тех пор, когда ротмистр стал членом «Русского фашистского союза», мы сочли, что с запорожскими корнями он порвал окончательно. Опять же – дворянин. Князь.
– Существенная деталь, если учесть, что ротмистру предстоит очень важное задание, – согласился Семенов.
Они оба умолкли и посмотрели на дверь.
Переступивший порог кабинета пшеничноволосый гигант как-то сразу заполнил собой большую половину всего существующего в нем пространства. По-настоящему красивое лицо его, с четко очерченными губами и слегка утолщенным носом, было в одинаковой степени нежным и презрительно-жестоким. Широкие, обвисающие плечи, казалось, отлиты из сплошного куска металла, настолько они выглядели непомерно могучими и тяжелыми даже в соотношении с поддерживающим его мощным туловищем.
– Господин генерал, господин полковник… Ротмистр Курбатов по вашему приказанию…
19
Раздумья Скорцени над неоконченным досье были прерваны появлением офицера-парашютиста.
– Капитан Лангут, – представился рослый офицер с худыми, запавшими, словно он только что выпущен из концлагеря, щеками. – Имею приказ генерала Штудента вручить вам телеграмму из штаба верховного командования.
– Телеграмму из штаба? – поднялся Скорцени, бросая на стол папку с материалами «Консула». – Не забывают.
– Генерал сказал, что будет ждать вашего звонка. С содержанием телеграммы я не знаком. Она в пакете.
«Значит, касается Муссолини, – догадался Скорцени, принимая пакет. – Фюрер счел возможным подарить политический труп дуче англичанам? Хороший был бы подарочек».
Не сводя глаз с капитана, словно этот курьер становился заложником и нес всю ответственность за то, что могло последовать вслед за ознакомлением с текстом телеграммы, Скорцени вскрыл пакет.
Лангут стоял навытяжку. Он впервые видел «самого Скорцени» и даже пребывал в его кабинете. Капитан считал это везением, в которое в офицерском клубе вряд ли поверят. Как офицеру разведки ему давно хотелось поближе познакомиться с человеком, под началом которого находился почти весь диверсионный легион службы безопасности СС. Лангут почитал это за честь.
«Из итальянских источников стало известно, – говорилось в телеграмме, – что интересующее нас лицо находится на крейсере „Италия“, стоящем на рейде порта Специя. Приказ: „Срочно принять меры к освобождению“».
– Специя? Какая еще Специя?! – с презрительным остервенением прогромыхал Скорцени, почти с ненавистью взглянув на капитана Лангута. – В мире вообще не существует ни такого города, ни такого порта!
– Простите? Как вы сказали?
– Вы чего-то не поняли, капитан? Что вы так умно смотрите на меня, словно вам давным-давно известно, где именно находится этот чертов порт?
– Насколько я понял, речь идет об итальянском порте Специя. Это, – поморщил лоб капитан, – если я не ошибаюсь…
Не слушая его, Скорцени метнулся к висевшей на стене карте мира и принялся лихорадочно прочесывать взглядом морское побережье Италии от Рима до Трапани на севере Сицилии.
– Есть, вспомнил, – ожил наконец капитан. – Он должен быть где-то на берегу Лигурийского моря.
– Лигурийского?
– Между Генуей и Ливорно.
– Точно, – удивился Скорцени, почти сразу же наткнувшись на нужное ему название. – Вы почти гений, капитан, как вас там…
– Лангут, гауптштурмфюрер.
– Вот он, черт бы его побрал. Южнее Генуи. Генуэзский залив. Но ведь это почти Северная Италия. Неподалеку множество немецких войск. Мне не верится в это, Лангут.
Скорцени еще раз бросил взгляд в сторону капитана. Тот стоял на прежнем месте, ни на шаг не приблизившись к карте. И, конечно же, не мог прочесть название города, в который и его тоже вот-вот может забросить злой рок войны. Но то обстоятельство, что капитан сумел вспомнить, где находится Специя, вызывало уважение к нему.
– Вы действительно не введены в курс готовящейся операции? – резко спросил Скорцени.
– Нет, гауптштурмфюрер. Очевидно, пока что не введен. Но если понадобится…
– Я постараюсь запомнить ваше имя не хуже, чем вы запомнили эту утиную гавань на севере Италии, капитан… Лангут. В нужное время я свяжусь с генералом Штудентом. Но это со временем. Новые ориентиры не только меняют характер всей операции, но и весь ход мышления. Свободны, капитан. И не повторяйте моей ошибки: почаще поглядывайте на карту Италии.
– Отныне это станет моим излюбленным занятием.
Их сдержанные, постноватые улыбки были улыбками окончательного примирения.
– И еще, капитан… – задержал его у порога Скорцени.
– В вашем разведотделе есть неплохой архив материалов аэрофотосъемки. Пусть генерал Штудент позаботится, чтобы в нем нашелся снимок итальянского крейсера «Италия». Как можно более четкий. Еще лучше, если бы снимков оказалось несколько, с разных позиций.
– Будет исполнено, гауптштурмфюрер.
20
– Значит, это вы и есть тот самый ротмистр Курбатов? – спросил атаман, сумев справиться с охватившим его оцепенением. Сейчас, сидя в кресле, он вообще казался сам себе презрительно ничтожным рядом с этой человеко-горой.
– Не знаю, тот ли, – с достоинством пробасил ротмистр. – Но что Курбатов, это точно.
Генерал вновь осмотрел его.
Пышные, слегка вьющиеся волосы, «полуримское-полурусское», как определил его для себя главнокомандующий, лицо, с выпяченным массивным подбородком и четко очерченными толстоватыми губами; по-женски большие голубовато-зеленые глаза…
Было что-то презрительно-холодное и внушающе жесткое в удивительной красоте этого человека. Вырваться из-под власти его привлекательности и гипнотизирующего взгляда было бы трудно даже в том случае, когда бы он явился с миссией палача.
– Смелы, ротмистр, смелы, – с легким укором произнес генерал.
Длинная драгунская сабля у ноги гиганта была похожа на неудачно прикрепленный кинжал. Двадцатипятизарядный маузер в грубо сшитой кожаной кобуре он носил на немецкий манер, на животе, только справа, шитая на заказ фуражка с высокой тульей тоже напоминала немецкую.
Генерал уже собирался съязвить по этому поводу, потребовав, чтобы ротмистр придерживался установленной формы одежды, но, вспомнив, что Курбатов – один из активнейших штурмовиков «Российского фашистского союза», запнулся на полуслове. Подражание эсэсовцам в этом «Союзе» было делом обычным. Несмотря на то что вызывало недовольство у японских чинов. Самураев возмущало, что содержащиеся на их средства белогвардейские офицеры, которые в будущем должны составить костяк военной администрации, находящейся под протекцией императора «Великой Азии», слишком демонстративно тянутся ко всему германскому или, в крайнем случае, предпочитают следовать традициям русской армии.
Но ведь союз-то фашистский.
– Я знал вашего отца, ротмистр. Поэтому у меня есть все основания доверять. Нам нужно серьезно поговорить о том, как жить дальше.
Ротмистр оценивающе взглянул на генерала, столь неожиданно переведшего беседу на сугубо гражданский тон.
– Только продолжим встречу в другой комнате, – поднялся Семенов. – Здесь не совсем удобно, – он обвел подозрительным взглядом свой кабинет. – Воспоминания не терпят официальной обстановки.
«Боится подслушивания, – понял ротмистр. – И дело вовсе не в нахлынувших на него воспоминаниях».
Они поднялись на второй этаж и вошли в небольшую полукруглую комнатушку, под одной из стен которой стоял овальный столик, а перед ним, амфитеатром, широкий диван из темно-коричневой кожи. Здесь уже все было готово для того, чтобы они могли провести беседу за стопкой рисовой водки, закусывая бутербродами с балыком и окороком. Хозяин наполнил рюмки.
– За возрожденную Россию, господа, в которой в конечном итоге не будет хозяйничать ни японский император, ни уж, конечно, фюрер Германии. При всем уважении к ним. Ура, господа.
– Ура! – коротко, но зычно, поддержали генерала гости. Они выпили, молча закусили, снова выпили. Дозы были небольшими, генерал понимал, что разговор должен быть серьезным, а значит, как он любил говорить, «натрезвую».
– Я не стану расспрашивать вас о подробностях рейда, ротмистр, заговорил атаман, когда рюмки вновь коснулись столов. – Самые важные из них полковник уже изложил. А всей правды мы так никогда и не узнаем. – Семенов выжидающе уставился на Легионера: начнет убеждать, что «ничего такого»? Глазом не моргнул, душа его эшафотная! – Меня интересует одно: готовы ли вы снова пойти в Россию. Не по приказу. По собственной воле.
Генерал не сомневался, что Курбатов согласится. И был слегка удивлен тем, что ротмистр не спешит с ответом. Он, не торопясь, с независимым видом, дожевывал бутерброд, налил себе из графина немного напитка из таежных трав, которым атаман потчевал своих гостей и секрет которого знал, как утверждали, только он один, и лишь тогда ответил:
– С условием, что людей я буду подбирать сам.
– Сабельно, – проворчал атаман.
– И со мной пойдет не более восьми-девяти человек. И я не должен буду взрывать какой-то заводишко или убивать председателя облисполкома. Я – вольный стрелок. И должен быть свободен в своем выборе.
– Однако, ротмистр… – недовольно молвил полковник. – Что значит «вольный стрелок»? Вы офицер. И есть приказ.
– Я как раз и веду речь о том, как должен быть составлен этот приказ.
– Принимаю ваши условия, – мрачно согласился Семенов. – Мало того, они мне нравятся. Отправляясь в такой рейд, отряд вы должны подбирать сами. Но… Это будет необычный рейд. Во время которого вы можете делать все, что вам заблагорассудится.
– Эта часть задания меня устраивает, – насторожился Курбатов, понимая, что должна существовать и другая часть.
– Зато вы должны будете пройти до самого Урала. Сможете?
– Перейдя границу в районе Казахстана?
– Нет, здесь, на Дальнем Востоке. Это принципиально важно.
Ротмистр взглянул на полковника и понял, что условия, выдвинутые генералом, для него тоже в новинку.
– Эксперимент, господин генерал? – решился он.
– Скорее необходимость. Так сможете пройти? Совершая при этом диверсии, истребляя на своем пути все враждебное нам.
– То есть полная свобода действия? Без каких-либо особых заданий?
– Без.
Курбатов метнул недоверчивый взгляд на Родзаевского. Словно ожидал, что разгадка, а точнее, подвох последует именно с его стороны.
– Мне это подходит. Так я принесу больше пользы, чем если бы сунулся со взрывчаткой под какую-нибудь вшивую фабрику. Где меня подстрелил бы первый попавшийся охранник.
– Откровенно, – кивнул генерал. В этот раз наполнил рюмки всего лишь «по четвертинке». – За то, чтобы вы провели свой отряд от Амура до Днестра, – поднял он свою рюмку. – Уверен: вы будете первым, кто совершит такой диверсионный рейд.
– Простите, господин генерал, мне показалось, что речь шла об Урале.
– О Днестре, ротмистр, о Днестре, – загадочно ухмыльнулся Семенов. – Просто не хотелось так сразу пугать вас. Но задача будет пройти от Амура, а точнее, отсюда, от Сунгари, до Эльбы.
– С целью?
– С целью пробиться к известному вам «венскому фюреру» Отто Скорцени, – генерал взглянул на Родзаевского. Тот согласно кивнул. О «первом диверсанте рейха» в секретной школе, готовившей руководителей подпольных диверсионных групп, еще не забыли. – Так вот, вы обязаны будете пробиться к Отто Скорцени и через него передать мое личное письмо фюреру.
21
Не сводя с генерала широко раскрытых глаз, Родзаевский наполнил свою рюмку, только свою, не испросив разрешения, осушил ее до дна и довольно крякнул, совершенно забыв, что это не застолье, а прием у командующего армией.
Сейчас он был удивлен не менее, чем Курбатов. Удивлен и слегка обижен: в конце концов генерал мог бы поставить его в известность заранее. Почему он должен узнавать о таком суперрейде вместе с ротмистром?
– Я не вправе диктовать свою волю, господин генерал, – сухо проговорил он. – Однако передавать письмо диверсантом… Которому предстоит пройти всю Россию, тысячи километров по тылам противника. И это при всем моем уважении к ротмистру… Существуют десятки иных, более безопасных способов доставки посланий. Почему бы это не сделать, например, через посольство Маньчжоу-Го в Германии? Или через дипломатов нейтральных стран.
– Дипломатические каналы исключаются. Японская разведка слишком хорошо контролирует их. Не говоря уже о контроле над нами. Мне же не хотелось бы, чтобы в императорском генеральном штабе узнали о том, сколь упорно я ищу контактов с фюрером.
– А там все еще помнят о вашем послании Гитлеру, направленном, если не изменяет память, то ли в марте, то ли в апреле 1933 года[21], – согласился полковник. – Японцы восприняли его ревниво. Хотя вы всего лишь приветствовали фюрера в связи с его приходом к власти, выражая готовность совместно выступить против общего врага – всемирного большевизма.
Да вы, оказывается, прекрасно осведомлены об этом?
– Профессиональный контрразведчик. Положено. Впрочем, вы не очень-то и скрывали свои симпатии. В конце концов немцы и японцы – союзники. Правда, сейчас Токио выжидает…
– Сейчас оно сладострастно ждет, когда два тигра, Германия и Россия, упадут замертво, или по крайней мере обессилевшими, чтобы спуститься со своей святоглавой Фудзиямы и преспокойно овладеть тем, за что эти тигры столь долго и упорно сражались. Нам сие известно, полковник. Как известно и то, что наша армия нужна японцам для создания Великой Азии, а не для того, чтобы в союзе с немцами она сражалась за единую и неделимую.
– Но в таком случае мы свое время, господин командующий, упустили. Большевики и их союзники вот-вот будут у границ Германии.
22
Генерал выслушал его спокойно. Он ожидал такого возражения. У него было свое видение того, что происходило сейчас в далекой Европе, к которой он хотя и стремился (как всякий провинциал стремится хоть день-другой побыть в столице), но которую в то же время недолюбливал.
Здесь, в Сибири, все казалось проще, понятнее, естественнее. Совсем недавно в газете «Голос эмигранта» он писал: «Нам, русским националистам, нужно проникнуться сознанием ответственности момента и не закрывать глаза на тот факт, что у нас нет другого правильного пути, как только честно и открыто идти с передовыми державами „оси“ – Японией и Германией».
По части того, что идти надо «честно и открыто», Семенов, конечно, слукавил. У него были свои виды и планы. Точнее всех их сумел очертить Верховный правитель Колчак, назначив атамана «правителем Российской Восточной Окраины». А еще до Колчака такую же «полноту власти» ему обещал Керенский, – как плату за войска, которые он приведет из Забайкалья в помощь Временному правительству. Потом, уже в двадцать шестом году, кандидат в премьер-министры Японии Танаки тоже обещал ему, что, когда возглавит правительство и с помощью армии сумеет добиться, чтобы вся Восточная Сибирь была отторгнута от России, – во главе буферного государства окажется он, генерал Семенов-сан. Почти такие же обещания слышит генерал и сейчас.
Однако Семенов давно понял, что все эти обещания и назначения ровным счетом ничего не стоят. Настоящим правителем Забайкалья, императором «Страны Даурии» он станет только тогда, когда, собрав здесь все имеющиеся войска и подняв на восстание против большевиков тубильное население монгольско-бурятских аймаков, сам восстановит свою власть над этим огромным краем, сам провозгласит и сам утвердит себя на сибирском престоле силой собственного оружия.
– Все не так просто, полковник, все не так просто… – задумчиво сказал он Родзаевскому. – Мыслю, что как раз сейчас, когда большевики подступают к границам рейха, а в иных странах Восточной Европы уже подспудно утверждается большевизм, который вот-вот может расползтись по всему Старому Свету, англичане и американцы начинают понимать: пора попридержать коней. Потому что, как только они на алюре ворвутся в Берлин, окажется, что остались один на один с объединенной, некогда союзнической, ордой большевиков. Что им противостоят закаленные в боях и партизанских дымах дивизии не только России, но и Югославии, Болгарии, Румынии, Чехии, Польши. Которые к тому времени будут полностью обольшевичены.
– Резонно, – кивнул Родзаевский. Курбатов в их спор не вмешивался.
– Конечно же, союзники потребуют от Гитлера освободить все, что он занял в Западной Европе. Конечно же, потребуют всяческих других уступок. Но армию немецкую сохранят. Да-да, сохранят. И всю, до последнего солдата, развернут против рус… Против большевиков, – исправил свою ошибку главнокомандующий. Говоря о победах немцев, он, из чувства патриотизма, тщательно избегал слова «русский».
Семенов умолк, ожидая более пространной реакции полковника на свои умозаключения.
– М-да-а, – многозначительно осчастливил его такой реакцией полковник. – Если исходить из того, что немцы действительно проиграют эту войну… С вами трудно не согласиться.
– Со мной трудно не согласиться уже хотя бы потому, что я, возможно, как никто иной из восточных политиков и генералов, страстно не желаю их поражения. А, что скажете, ротмистр?
– Обдумываю, как побыстрее дойти до Ла-Манша, – не потерял чувства юмора Курбатов, ухмыляясь себе в рюмку, которую очень умеренно, с наслаждением, выцеживал.
– Не исключено, – рассмеялся Семенов, поняв его намек. – Так вот, господа, в письме, которое, верю в это, будет доставлено фюреру, мы заявим о готовности выступить против большевиков, предложив Гитлеру как следует нажать на своих союзников-японцев, решивших до конца отсидеться на уютных маньчжурских сопках.
– Что уже почти очевидно, – презрительно улыбнулся Курбатов.
– А меня, если хотите, такое положение вещей раздражает, – подался к нему главнокомандующий. – Меня всегда раздражают политики, которые, стоя на поле кровавой сечи, где гибнут их союзники, пытаются мудрить и хитрить так, чтобы перемудрить и перехитрить самих себя. Что касается японцев, то они действительно перехитрят самих себя. Настолько, что красные выметут их из Маньчжурии и погонят к берегам Желтого моря.
– Боюсь, что именно так оно все и случится, – согласно кивнул полковник.
– Выступать нужно сейчас же, – входил в привычную роль главнокомандующий. – Японцы должны двинуть свои дивизии и оттянуть часть войск красных на себя. Если же они не решатся на это…
«Мне со своим отрядом придется идти к Токио», – мысленно продолжил его мысль Легионер. И чуть было не сказал это вслух. Сдержался лишь потому, что выглядело бы слишком уж дерзко.
– Если не решатся, – вовремя предложил генерал свою версию исхода этой политической драмы, – на этот случай у вас, ротмистр, окажется еще одно письмо. – Генерал угостил офицеров сигаретами, совершенно забыв при этом о знаменитых сигарах Родзаевского, и, задумчиво помолчав, продолжил: – Только адресовано оно уже будет генералу Краснову. Который, как вам известно, вместе с генералами Шкуро и Султан-Гиреем, объединил сейчас под своим началом все казачьи части, находящиеся в Югославии, Северной Италии, Германии и других странах. Но в любом случае об этом письме немцы знать не должны. Вы поняли меня, ротмистр?
– Так точно, ваше превосходительство, – медленно, вальяжно заверил Курбатов. – Немцы о нем не узнают, поскольку я передам его на словах. Во всех иных случаях письмо обязательно попадет в руки гестапо или СД. При первой же встрече с немцами они устроят мне проверку, обыщут и даже попробуют пытать: вдруг я агент красных.
– Подумаем, ротмистр, подумаем, – недовольно проворчал генерал, которого покорежило столь прямолинейное растолковывание обычных шпионских истин. – Мы постараемся скоординировать наши действия с Красновым, – адресовался он уже к полковнику. – В случае поражения немцев или свержения фюрера – американцы и англичане могут выдвинуть такое условие в качестве первого шага к сепаратному миру – мы сможем выступить совместно с белой гвардией Краснова уже под покровительством англосаксов. И пока большая часть Красной армии будет сражаться на полях Европы, попытаемся поднять народ в ее тылах. Другого такого случая не представится.
– Не представится – это уж точно. Хотя совершенно очевидно, что более реальной и значительной силой выступает сейчас армия Власова, – напомнил Родзаевский.
– Да, более реальной. К тому же возглавляет ее бывший большевистский генерал. Из пролетариев. Который у простонародья вызывает куда больше доверия, чем любой царский. Как видите, я реалист, – иронично осклабился главнокомандующий, явно подчеркивая, что признавать эту реальность ему не так-то просто.
– Из пролетариев. С этим придется считаться.
– Но ведь и сотрудничество с фашистами в глазах «героического советского народа» его тоже не очень украшает. Еще бы: сотрудничество «с проклятой фашистской нечистью»! – язвительно рассмеялся Семенов, отдавая себе отчет, сколь неприятно сейчас выслушивать подобное обоим офицерам. Особенно Родзаевскому.
– А что, с этим тоже придется считаться, – невозмутимо подтвердил полковник. Хотя невозмутимость эта давалась ему с большим трудом.
– Словом, извините, господа, но пока что я позволю себе ставку на «беляка» Краснова. В письме будет сказано, что вы, ротмистр, поступаете в его полное распоряжение.
– То есть мне уже не придется возвращаться сюда?
– Без особого моего приказа. Вы понадобитесь нам и в Германии. Тем более что из письма Краснов узнает, что в скором времени я и сам появлюсь в Европе, дабы иметь возможность встретиться с ним, Шкуро, Султан-Гиреем. А уж потом вступим в переговоры с этим подлецом Власовым. Если удастся, то и с Деникиным, который, заметьте, пока что решительно не желает какого-либо союза с немцами. Вы не задаетесь вопросом, почему я столь подробно распространяюсь об этом, ротмистр?