Белое проклятие (сборник)
– Брось курить, – не открывая глаз, проговорил Гаранин. – Побереги дыхание, скоро пригодится.
– В самом деде не хочется. – Филатов погасил сигарету. – Не спится, Андрей Иваныч?
– Самую малость подремал.
– Голова у вас не болит?
– Немножко.
– И у меня тоже, – признался Филатов. – Андрей Иваныч, раз не спится, может, поговорим?
– До Востока еще часа полтора. – Гаранин поудобнее уселся в кресле. – Хочешь чайку?
Разлили чай из термоса по чашкам, стали с наслаждением пить.
– Андрей Иваныч, можно вопрос?
– Конечно.
– Вот скажите, как это получилось, вы уже столько лет в полярке, кандидат наук, а не начальник?
– Вопрос не из легких. Сам-то как думаешь, почему?
– Затирают, – уверенно сказал Филатов. – Завидуют.
– Чему?
– Тому, что ребята вас уважают, хотя вы этого ни от кого и не добиваетесь. Как-то само собой. А другие добиваются только того, что их боятся. Вот и не делают вас начальником, сравнение будет не в их пользу.
– Ошибаешься, Веня. Мне уже не раз предлагали возглавить зимовку.
– И вы отказались?
– Решительно и наотрез.
– Но почему? Я бы, например, не отказался. А чем плохо? Никто на тебя не орет, никто не учит жить. Сколько себя помню, все учили меня жить, я для начальства как учебное пособие… Значит, верно, говорят, что из-за него?
Филатов кивнул в сторону Семенова.
– Главным образом да, – согласился Гаранин. – Нам уже трудно друг без друга… Но не только поэтому. Ты веришь в такую штуку – призвание?
– Читывал в газетах… Это когда ученый, к примеру, доказывает, что его призвание быть академиком. А дворнику махать метлой тоже призвание?
– Не упрощай, Веня. – Гаранин покачал головой. – Юмор хорош, чтобы развлечься, высмеять кого-то, даже ранить, но не доказать истину. Призвание – это когда тебя неудержимо тянет к какому-нибудь делу. Так вот, меня ни разу в жизни не тянуло кем-то или чем-то руководить.
– И все-таки почему?
– Видишь ли, Веня, я просто не гожусь в руководители. Я уже давным-давно определил свои возможности: довольно квалифицированный полярный метеоролог, ну, если очень потребуется, – максимум – заместитель начальника зимовки.
– Не понижаю, чем вы хуже Семенова…
– Могу сказать. – Гаранин улыбнулся. – В нем есть решительность, дерзость, которых у меня нет. Он прикажет там, где я смогу только просить. Он из тех, кто поднимает в атаку, а я – кого поднимают.
– Будто вы и сами не подниметесь!
– Спасибо на добром слове, наверное, поднимусь. Но для начальника этого мало. Прозимуем, съедим пуд соли вместе – сам поймешь.
– Андрей Иваныч…
– Что?
– А почему Сергей Николаич так на меня смотрит, будто рентген делает?
– Смешной ты, Веня. Он человек суровый, его завоевать надо.
– Был бы он девочкой, – ухмыльнулся Филатов. – А мужиков завоевывать я не умею. У Женьки Дугина спросить, что ли? А вообще, мне на это положить, я тоже, если захочу, могу волком смотреть!
Они еще о чем-то говорили, Гаранин смеялся, но Семенов не слушал, а думал про себя, что Филатов не так однозначен, как ему казалось. И еще о том, не о нем ли сказано: «…добиваются только того, что их боятся?» Невольно подслушанный разговор взволновал его, никогда еще Андрей не затрагивал этой щепетильной темы и вдруг раскрылся перед мальчишкой…
Дверь кабины распахнулась, в салон заглянул Крутилин.
– Эй, лежебоки, Восток проспите!
Рановато флаг поднимать…
Филатов даже был разочарован: несколько сбитых в один щитовых домиков да еще два домика в стороне – вот тебе и вся станция Восток. Взглянуть не на что – так, вроде турбазы средней руки, покажешь фото приятелю – пожмет плечами. С надрывом говорили, чуть глаза не закатывали: «Восток! Ледяной купол! Полюс холода»! – а здесь и купола никакого не видно – заснеженная гладь, да и мороз пока что градусов сорок пять, не больше.
– Ощущаешь? – Бармин похлопал Филатова по плечу. Никаких резких движений, Веня, дыши через подшлемник. Восток, брат!
Филатов смолчал. Он ощущал небольшую одышку, и голова слегка болела, но ожидал он куда худшего и подумал, что док занимался психотерапией, когда расписывал ужасы акклиматизации. Правды ради, тот же док говорил, что иной раз Восток принимает новичка сразу, но это редкое исключение делается для человека с феноменальными физическими данными, для хорошо тренированного альпиниста, например. Филатов же, когда проходил обязательные для восточников испытания в барокамере (где его «поднимали» на пятикилометровую высоту – в атмосфере Востока кислорода примерно столько же), заслужил самые лестные отзывы врачей: абсолютно здоров, к зимовке на куполе стопроцентно годен. Почему бы ему и не стать тем самым новичком, который быстро переходит с Восток на «ты»? А что? Гаранин уже анальгин принял, у Семенова губы как в чернилах, а он…
Филатов чутко к себе прислушался. Вместе с Барминым он подтаскивал к самолету небольшую, размером с двухспальную кровать, алюминиевую волокушу. Снег под ногами был крепко сбитый, на нем почти не оставалось следов, и волокуша скользила плохо, как по песку. Такого странного снега Филатов еще не видел. Да, рот совсем сухой и шершавый, слюна, что ли, не вырабатывается, и, пожалуй, сердцебиение, вроде и нагрузки никакой, а стучит быстро. Вспомнил, как два года назад прилетел на льдину и разгружал самолет: подставлял плечи под мешок с углем, чуть не вприпрыжку тащил метров за двести и спешил обратно – без всякого сердцебиения, с улыбкой. Здесь бы такой фокус не прошел, точно… Филатов покосился на Бармина, не наблюдает ли, уловил его взгляд, кивнул: все в порядке, док.
В самолете Семенов, Гаранин и Дугин подтаскивали вещи к грузовому люку, Семенов посмотрел в иллюминатор: Крутилин стрекотал кинокамерой, а летчики позировали, окружив столб с указательными стрелками. Крутилин заходил с разных сторон, раздвигал людей, чтобы в объектив попали стрелки с надписями – «ПАРИЖ – 15 050 км», «ВОЛГОГРАД – 14 747 км» и другие, в этом ценность будущего фильма. Не так уж много людей на свете могут попасть в такой кадр, будет чем похвастаться.
Столб-реликвия для туристов, подумал Семенов, запечатлеешь его, и всем понятно, где ты был. Лучше бы ты, Ваня, отснял эту пару гнедых, Бармина и Филатова: богатыри, кровь с молоком, а плетутся, как пенсионеры, будто на унты по двухпудовой гире навешено Эх, не было в первую зимовку кинолюбителей, и нет фильма о том, как восточники рыли шурф, магнитный павильон в толще снега. Вон он, шурф, который чуть не стал могилой начальника станции. А там стояли сани с наваренной железной решеткой из труб, механик Покровский ударил кувалдой по решетке, а она хрустнула, будто фарфоровая. Тогда и узнали, что железо при восьмидесяти градусах – вещь хрупкая, с которой следует обращаться деликатно. Отснял бы ты, Ваня, этот кадр – цены бы ему не было… Или Сашу Бармина, который под восемьдесят пять градусов выходил гулять на полосу, чтобы доказать маловерам и самому себе, что прогулка под луной в любую погоду исключительно важна для организма.
– Волокуша на подходе, – сообщил Дугин.
– Идите сюда! – донесся голос Белова. – Запечатлеемся вместе, для истории!
– Нам для истории не надо, – ухмыльнулся Дугин. – Идите, груз пустяковый, мы с Веней свободно справимся.
Семенов, Гаранин и Бармин пошли к летчикам. Филатов забрался в самолет.
– С чего начнем, Женя?
– С перекура, – предложил Дугин, присаживаясь. – Или не хочется?
– Не очень, – признался Филатов.
– Нормальная вещь, скоро и про девочек забудешь, – пообещал Дугин. – До конца зимовки.
– Врешь, – недоверчиво сказал Филатов. – Нет, в самом деле?
– Шучу. – Дугин подмигнул. – Но во сне раньше чем через месяц не увидишь. И то без душевного волнения.
– Ну, это еще терпимо. А то чуть не до смерти напугал, даже слабость в ногах почувствовал.
– А вообще как? Шарики в глазах не прыгают?
– Еще нет. Но и в футбол играть не хочется.
– И не захочется. У нас только док психованный, в пинг-понг напарников искать будет. Силы девать некуда, гирей зарядку делает.
– Саша – мужик что надо, – возразил Филатов. – На Льдине, сам знаешь, лучшим грузчиком был. А ты чего на него хвост поднял?
– Некультурно выражаешься, Веня. Мне с твоим Сашей делить нечего, разные учебные заведения кончали. Я в его клистирных трубках не разбираюсь, а он в моих дизелях.
– Что-то я тебя не пойму, Женька. Ласковый такой, в глаза всем улыбаешься, а в кармане фигу показываешь.
– Грубый ты человек, Филатов. – Дугин поднялся. – Кончай перекур. Я вниз спущусь, принимать буду. Носом дыши, слышишь? И нагибайся так, будто пузо у тебя выросло, медленно, понял?
– Проинструктировали, – отмахнулся Филатов. – Ну, принимай.
Аккумуляторы были тяжелые, двухпудовые. Первый из них Дугин принял на руки, как ребенка прижал к груди, осторожно нагнулся и положил на волокушу. С непривычки даже кровь в голову хлынула, с трудом отдышался.
– Может, подождем со вторым? – предложил Филатов.
– А чего ждать, давай.
Дугин, чтобы стать повыше, влез на связку спальных мешков и только принял второй аккумулятор, как мешки вдруг поехали из-под ног. Дугин покачнулся, аккумулятор выскользнул и с грохотом упал на волокушу.
– Цел? – испугался Филатов.
– Что с ним сделается? – Дугин укутал аккумуляторы спальными мешками. – Все, что ли?
– Ящик еще с бифштексами. Да ты разверни, посмотри.
– Бифштексы?
– Какие там бифштексы, я про аккумулятор.
– Никуда он не денется, подавай ящик.
– Держи.
– А теперь все сюда. – Белов подошел к флагштоку. – Ваня, камеру отогрел? Снимешь церемонию подъема флага, зови свою кодлу, Сергей!
– Только побыстрее. – Бортмеханик Самохин взглянул на часы. – Сорок минут стоим, моторы застынут, Николай Кузьмич!
– Быстрее не выйдет, – сказал Семенов. – Рановато, Коля, флаг поднимать.
– Почему это? – с деланным удивлением спросил Крутилин.
– Будто не знаешь, Ваня. Станция оживет, выйдем в эфир – тогда и поднимем.
– Бюрократ же ты, Серега! – возмутился Белов. – Не разводи канитель, поднимай флаг, чинуша!
– Это я чинуша? – засмеялся Семенов. – Не проси, Коля, не стану традицию нарушать.
– Даже ради друга? – забросил удочку Белов. – Который, не щадя своей драгоценной жизни, приволок тебя в эту чертову дыру?
– Именно так, – подтвердил Семенов. – Голый перед тобой разденусь – снимай, а флаг поднимем, когда отобью первую морзянку.
– Тьфу! – Белов под общий смех сдернул подшлемник, вытер слюну. – Такого кадра лишил, собака!
– А где Волосан? – спохватился Бармин.
– Дрыхнет на моем кресле, – сообщил Крутилин.
– Оставайся с нами, пусть летит вторым пилотом, – предложил Бармин. – За тебя вполне сработает!
– Моторы, Николай Кузьмич, – напомнил Самохин.
– Все, братва, летим! – Белов знаком успокоил бортмеханика. – Ну, Серега, ну, бюрократ! Давай обнимемся, что ли? Снимай, Ваня, все-таки тоже кадр не из последних!
– Ради кадра? – с притворным негодованием спросил Семенов. – А вот и Волосан, с ним и обнимайся.
Летчики помогли подтащить волокушу к дому, стали прощаться.
– С завтрашнего дня, Сергей, начинаем рейсы двумя бортами, – пообещал Белов. – Так оставить тебе на денек охотника за пингвинами?
– Конечно, веселее открывать зимовку.
– С одним условием: без меня флаг не поднимать! Нету еще такого кадра в моей коллекции, понял?
– Попутного ветра, Коля!
– Лучше никакого. Ну, до связи!
– До связи, дружище!
«Беда, Николаич…»
Нигде в другом обитаемом месте Земли нет такого обилия света, как на Востоке в полярный день.
Удивительная вещь! Солнце почти что в зените, оно заливает купол таким нестерпимым светом, что без темных очков и шагу не сделаешь; прозрачнейший воздух весь пронизан пляшущими лучами, и эта ясно видимая веселая пляска создает столь убедительную иллюзию тепла, что так и хочется раздеться, позагорать. Только не верь этому ощущению, оно сплошной обман. Слишком белый, самый девственный на Земле снег, возгордившись своей несравненной чистотой, отказывается принимать губительное тепло – солнечные лучи отражаются от поверхности и отлетают прочь, как стрелы, пущенные в стальную стену.
Так уже было миллионы раз, каждый год полярным летом солнце штурмует ледяной купол мощными потоками радиации, а тот, укутанный в защитную белую одежду, успешно отбивается от этих атак. В Центральной Антарктиде солнце с его испепеляющим жаром унижено и оскорблено: в титанической борьбе лед побеждает пламень.
И только когда на купол пришли люди, на первозданной белизне появились чужеродные темные пятна, не умеющие отражать солнечные лучи. Нащупав слабинку, солнце устремилось туда, оно очистило от снега крыши домиков, прогрело поверхность стен, но большего сделать не сумело – неистребимые волны холода с поверхности купола поглотили и это тепло, не дали ему проникнуть сколько-нибудь глубоко.
Вот и получилось, что солнце для Центральной Антарктиды было и осталось огромной и яркой лампой дневною света, холодной, как свет далеких галактик.
– Вперед, реаниматоры! – Бармин распахнул дверь.
– Че-го? – с угрозой спросил Филатов.
– Медицинский термин, детка. Будешь оживлять станцию.
– Его самого оживлять пора, – съязвил Дугин, входя в дом. – Милости прошу к домашнему очагу!
– Раздевайтесь, дорогие гости! – проворковал Бармин. – Пол у нас паркетный, наденьте, пожалуйста, тапочки!
– Минус сорок шесть, – сообщил Гаранин, смахнув иней с термометра. – Парадокс! В доме на два градуса холоднее, чем на улице.
– Холодильная камера, – ощупывая лучом фонарика стены холла, покрытые слоем игольчатого инея, сказал Дугин. – Погреб!
– Николаич, вот это сюрприз! – послышался из кают-компании голос Бармина.
Видимо, люк в потолке был закрыт неплотно, и в кают-компанию навалило снега, на столе возвышалась снежная пирамида, верхушкой своей уходившая в люк.
– Ничего страшного, – успокоил друзей Семенов. – Даже к лучшему, не надо будет заготавливать снег на улице, отсюда возьмем и на питьевую воду и на систему охлаждения для дизелей.
– Эй, новички! – воззвал Бармин. – Это к тебе, Веня, относится, и к тебе, Волосан. Смотрите и запоминайте. Первая дверь направо – кабинет начальника, ничего хорошего вас там не ждет и ждать не будет. Зато вторая дверь – ого! Снимите с благоговением шапки – это камбуз!
«Здравствуй, домишко, родной, – с волнением подумал Семенов. Прошел из кают компании в радиорубку, отскоблил снег с окна. – Померзнул ты, братишка, за год. Ничего, скоро мы тебя отогреем, перышки твои почистим, и снова ты станешь нашим теплым жильем».
Вошел Гаранин.
– Мои игрушки в порядке, – поведал он, – хоть сейчас давай погоду. А рация?
– Застыла, зуб на зуб не попадает, – ответил Семенов. – Будем греть в спальных мешках, отдельными блоками.
– Не припомню, чтобы мы с тобой хотя бы на несколько часов оказались без связи.
– Да, неприятное ощущение, – согласился Семенов. – К вечеру, Андрей, Восток подаст голос!
– Дома радио всегда выключаю, а сейчас даже утреннюю гимнастику с удовольствием бы послушал.
– Могу устроить, приемник-то я взял с собой.
– Погоди, ребята в медпункте сервировали стол. Пошли перекусим.
– Аппетита нет.
– У меня тоже. Хоть чайку попьем.
– Чаек – другое дело!
В крохотном, метра на три, медпункте было тепло: Филатов зажег паяльную лампу, и она быстро согрела воздух. Со стены людям ласково улыбалась длинноногая девушка в бикини. Она только что вышла из моря, и крупные капли скатывались с ее загорелого тела.
– Твое здоровье, крошка! – Филатов прихлебнул чай. – Побереги улыбку, через год увидимся.
Отвинтив крышку двухлитрового термоса, Бармин налил крепкого чая Семенову и Гаранину. Из другого термоса Дугин доставал переложенные хлебом котлеты.
– Фирменное блюдо ресторана «Собачий холод»! – похвалил Бармин, энергично работая челюстями. – Ешь, Волосан, за все заплачено. И не смотри на меня скорбными глазами, гипоксированный ты элемент?
– Какой элемент? – спросил Филатов.
– Что у тебя было в школе по химии? – поинтересовался Гаранин.
– Тройка с курицей, – ответил за Филатова Бармин и пояснил: – Веня долго кудахтал, пока не выпросил у учителя тройку. Оксиген, детка, это кислород. Его-то Волосану и не хватает, оттого он и молчаливый, слова из него не вытянешь. И ты, Веня, гипоксированный. Хочешь, скажу, как я это узнал?
– Ну?
– Ты тоже перестал лаять.
– Это ты зря, док, – вступился за товарища Дугин. – Часа не прошло, как он меня в самолете облаял, Волосан подтвердит.
Услышав свою кличку, Волосан, который без видимой охоты жевал котлету, встрепенулся было, но в игру не вступил.
– Эх, Волосан, Волосан! – с сочувствием проговорил Бармин. – Где твой гордо поднятый хвост?! Ты ведь теперь восточник, первый пес на Востоке, понял? Автографы будешь раздавать!
– Погаси лампу, Веня, – сказал Гаранин. – Угорим.
– Да, таким теплом баловаться не стоит, – поддержал Семенов. – Сгорание здесь плохое, от газа одуреем… А Волосана давайте-ка сунем в спальный мешок, пусть вздремнет, пока мы наводим порядок. Так, ребятки. Вы втроем пойдете к дизелям, а мы с Андреем Иванычем займемся рацией. Сколько времени тебе понадобится, Женя?
– Сначала отогреем дизеля, это раз, – начал Дугин. – Подготовим емкости для охлаждения – два, подключим аккумуляторы для стартерного запуска – три… Ну, часа два, два с половиной.
– Не забыл восточное хозяйство? – улыбнулся Семенов.
– С закрытыми глазами, Николаич!
– Тогда командуй, тебе и карты в руки.
Дугин встал.
– Пошли, братва.
– Док, – обратился к Бармину Филатов. – Тут по твоей медицинской части… поможешь?
– Что?
– Лампы и аккумуляторы нужно перетащить в дизельную, полы подмести.
– Это мы запросто, это мы в ординатуре проходили. – Бармин важно кивнул. – Веник вульгарис!
Радиостанция – приемник и передатчик – была смонтирована в двух металлических шкафах-стойках и состояла из нескольких блоков. Эти блоки в несколько десятков килограммов каждый предстояло вытащить и уложить в спальные мешки.
– Весь смысл в том, чтобы отходили они постепенно, – сказал Семенов. – Без большого перепада температур.
Работали медленно, подолгу отдыхая.
– В дизельной сейчас тепло, – позавидовал Гаранин. – Авиационная подогревальная лампа небось в несколько минут всю стужу оттуда вытеснила.
– Я Сашу предупредил, чтобы не забывал проветривать, – отозвался Сеченов. – Так что вряд ли у них намного теплее, чем у нас. Деликатнее, дружок, блок питания!
Уложили, закучали в спальный мешок, снова уселись отдыхать. Помолчали, налаживая дыхание.
– Вот и согрелись немножко, – улыбнулся Семенов. – Амундсен сказал, что единственное, к чему нельзя привыкнуть, это холод. И согревался работой.
– К Южному полюсу он добирался на собаках, – напомнил Гаранин, – и подъем на купол происходил постепенно. В этом все дело – постепенно! Поэтому Амундсен и его товарищи не очень страдали от кислородного голодания.
– Как наши ребята в санно-гусеничном походе, – кивнул Семенов.
– В первые дни на Востоке у меня всегда возникает комплекс неполноценности. Я кажусь себе старым и дряхлым…
– Но потом, – подхватил Семенов, – ты видишь, что юный Филатов – такой же гипоксированный элемент, и тебе становится легче. Так, что ли?
Гаранин засмеялся.
– Не по-христиански, но именно так.
– Я тоже самому себе противен, – признался Семенов. – Ну, сколько этот блок весит, килограммов сорок? А руки до сих пор дрожат.
– Похныкали друг другу в жилетку, и вроде полегчало. – Гаранин встал. – Ну, давай.
За полчаса работы сняли и запаковали в мешки четыре блока передатчика.
– Остается «Русалка». – Семенов с нежностью погладил приемник. – Потерпи, подружка, скоро тоже погреешься.
– Твой-то приемник где? – спохватился Гаранин. – Послушаем, как в Мирном люди живут, – в порядке культурного отдыха?
Семенов принес из холла чемодан, достал небольшой приемник на батарейном питании и настроился на Мирный. Пошла морзянка.
– С Беловым работают. – Семенов прислушался и предупредительно поднял руку: – Тише…
Он замолчал и прильнул к приемнику.
– В Мирном начинается пурга. Видимость резко ухудшилась…
– Ну? – Гаранин придвинулся.
– На Молодежной второй день метет, видимость ноль, – не отрываясь от приемника, расшифровывал морзянку Семенов. – Белова может принять австралийская станция Моусон… Это запасной вариант… Белов решил пробиваться в Мирный…
– Идут, выключай, – сказал Гаранин. – Ребятам пока рассказывать не стоит.
Семенов выключил приемник. Из кают-компании послышались голоса.
– На место, «Русалочка». – Семенов с натугой вытащил блок рабочих каскадов.
В радиорубку быстро вошли Бармин и Дугин. Они тяжело дышали. Дугин сдвинул подшлемник на подбородок, снял рукавицы, сгреб со стола иней и протер сухие губы.
– Что случилось? – спросил Семенов, сдерживая неожиданно возникшее чувство тревоги.
– Беда, Николаич, – выдохнул Дугин.
– Филатов? – Семенов похолодел. – Где он?
– В порядке Веня, – успокоил Бармин. – Дизеля…
– Что дизеля?
– Разморожены. – Голос Дугина дрогнул. – Беда, Николаич…
– Фу ты, напугал. – Семенов улыбнулся, быстро взглянул на Гаранина. – Пошли, Андрей.
В ловушке
Дугин сказал правду: оба дизеля вышли из строя.
Это была катастрофа – без дизелей на Востоке делать нечего. Дизель-генератор дает электроэнергию и тепло, в которых Восток нуждается больше, чем любое другое жилье на свете. Без электричества безмолвна рация, гаснут экраны локаторов, бесполезной рухлядью становится научное оборудование. Ну а без тепла на Востоке можно продержаться недолго: в полярную ночь – не больше часа, в полярный день – несколько суток. А потом лютый холод скует, свалит, убьет все живое.
Нет дизелей – прощай, Восток!
Все эти мысли мелькали в голове Семенова, когда он осматривал следы катастрофы. Две тоненькие, еле заметные трещины, а превратили оба дизеля в груду никому не нужного металлического лома. На первом треснула головка блока цилиндров, на втором – корпус. Оба в утиль!
Не слили воду из системы охлаждения? Кто консервировал дизели в прошлом году? Лихачев был механиком!.. Нет, быть такого не может, чтобы Степан Лихачев не слил воду. Наверняка дело в другом: просто образовалась воздушная пробка и часть воды не вышла из системы… Да еще конденсат… вот и получилось скопление влаги… Да, наверное, так, только так. А зимой, когда морозы перевалили за восемьдесят, эта беспризорная, обманом оставшаяся вода и разорвала стальные тела дизелей.
Все. Нет дизелей – прощай, Восток!
Семенов крепко сжал челюсти, чтобы не застонать. «Ты мне станцию оживи, чтобы задышала и запела…» – напутствовал Свешников. Оживил! Веруню обидел, Андрея, ребят сорвал, потащил на край света – для чего? Два самолета, двадцать человек летчиков и механиков «Обь» доставила за пятнадцать тысяч километров – зачем?
Доложить о том, что из-за двух никчемных трещин наука еще на год останется без Востока!
– Садись, братва, закуривай, – услышал Семенов голос Филатова. – Отзимовали.
В этих словах были насмешка и вызов. Что ж, справедливое, хотя и жестокое, обвинение. Банкрот остается банкротом, вне зависимости от причин, которые привели его к разорению. Победителя не судят, проигравшего презирают – таков суровый закон жизни. О том, что дизели разморожены, он, Семенов, знать не мог. Но в том, что станция Восток не оживет, виновен будет он и больше никто. И по большому счету это правильно.
Семенов обернулся. Люди молчали, лишь Гаранин взглядом своим говорил, умолял: «Думай, Сергей, думай. Я, к сожалению, в этих игрушках не понимаю, думай за нас обоих!»
– Что предлагаешь, Женя? – спросил Семенов.
– Не знаю, Сергей Николаич.
– Ты, Филатов?
– Вызывать обратно самолет и лететь в Мирный за новыми дизелями! – выпалил Филатов.
Семенов снова склонился к дизелям. Вспомнил забавную присказку Георгия Степаныча: «Не тушуйтесь, ребятки, у меня есть сорок тысяч американских способов выхода из любого положения!» И находил! Но перед этими жалкими трещинками и сам Степаныч спасовал бы. Ничем их не заклеишь, не замажешь, даже сварка – будь у них сварочный аппарат – здесь бесполезна.
Подошел Гаранин.
– Влипли, Андрюха… – тихо проговорил Семенов.
– Не впервой мы в таких переделках, Сережа.
– В такой – впервой…
– А шурф? – улыбнулся Гаранин. – Ищи лопату, Сережа, ищи лопату!
– Нет ее здесь, Андрей, и не может быть.
– Найдешь! Ищи и найдешь!
– Спасибо.
И память возвратила его в первую зимовку…
После двухнедельного аврала люди так вымотались, что Семенов разрешил отдыхать днем не один час, а два. До конца зимовки оставалось еще около трех месяцев, и Семенов по опыту знал, что в этот период к людям нужно относиться особенно бережно, так как физическая и нервная усталость достигла уже такого предела, за которым от малейшей искры возможен взрыв, как в шахте, когда накапливается рудничный газ. Поэтому и разрешил отдыхать два часа. Хорошо бы, конечно, больше, но тогда пострадали бы научные наблюдения, ради которых и была основана эта чрезвычайно дорогостоящая станция Восток.