Скитники (сборник)

Лютый

Лето выдалось знойным. Особенно томил июль. Алая земляника, разогретая солнцем, источала аромат, растекавшийся по всему лесу. Ласковый ветерок едва шевелил сонные от жары вершины кедров. Исполнив все родительские поручения, Корней скользящей рысцой побежал к восточному стыку хребтов на каскад водопадов искупаться в быстрой воде. Хотя до него было верст девять, легкий на ногу парнишка одолел путь всего за час с небольшим.

Открыл он это место давно, уж лет пять прошло. И влекло его к нему не столько стремление искупаться (было много удобных мест и ближе), сколько желание еще раз полюбоваться на редкое по красоте зрелище череды белопенных сливов.

Уже за две версты от них слышался волнующий сердце гул. По мере приближения он нарастал, и вскоре воздух начинал буквально вибрировать от утробного рева падающей в каменные котлы воды. Сквозь деревья проглядывался крутой склон, ступенями спускавшийся во Впадину. По ним и низвергалась с заснеженных вершин речка Глухоманка.

Над средним сливом, к которому и направлялся Корней, всегда висели завесы водяной пыли. В солнечные дни в них трепетала живая многоцветная радуга. Верхняя часть более высокого, противостоящего к Корнею, берега была сплошь утыкана круглыми дырочками стрижиных гнезд. Сами птицы стремительно носились в воздухе, охотясь за насекомыми. Из-за рева воды их стрекочущих криков не было слышно, отчего казалось, что это и не птицы вовсе, а черные молнии, разрезающие радужную арку на бесчисленные ломтики.

Травянистый берег, на котором стоял Корней, никогда не просыхал. Налетавшие порывы ветра то и дело орошали его волнами мороси, от которой прозрачнокрылые стрекозы, висевшие над травой, испуганно вздрагивали и отлетали на безопасное расстояние.

Скинув одежду, Корней нырнул в прозрачную воду с открытыми глазами и, соперничая со стайкой пеструшек, поплыл к следующему сливу. Саженей за десять до него вынырнул и взобрался на теплый плоский камень. Лег на его шершавую спину и, не слыша ничего, кроме утробного рева водопадов, бездумно наблюдал за хариусами, крутившимися в яме за валуном.

Возвращаясь по тропе в скит, Корней чуть было не наступил на что-то светлое, пушистое. Отдернув ногу, он увидел в траве маленького рысенка. Тот вздыбил шерстку и устрашающе зашипел. Мамаша лежала поодаль, в трех шагах.

Парнишку удивило то, что она не только не бросилась на защиту детеныша, но даже не подняла головы. Такое безразличие было более чем странным. Приглядевшись, Корней понял, в чем дело, – рысь была мертва. «Что же делать с котенком? Пропадет ведь! Может, еще второй где затаился?»

Скитник пошарил в траве, но никого больше не обнаружил. Протянул руку к малышу – тот потешно фыркнул и вонзил острые, как иглы, зубки в палец.

– Ишь ты, какой лютый!

Прижатый теплой ладонью к груди, пушистый комочек, пахнущий молоком и травой, поняв, что его уносят от матери, поначалу отчаянно пищал, но ласковые поглаживания по спине постепенно успокоили.

Вид симпатичного усатика привел сестру Любашу и братишек в неописуемый восторг. Они еще долго играли бы с ним, но малыша следовало покормить. Дети не долго думая подложили рысенка к недавно ощенившейся Чернушке в тот момент, когда та, облепленная потомством, блаженно дремала. Полуслепые щенята, приняв чужака за брата, и не протестовали. Котенок быстро освоился в новой семье и даже сердился, если кто пытался оттеснить его от полюбившегося соска.

Теперь, когда у детей выпадало свободное от работ и молитв время, они бежали на поветь[30] позабавиться с потешным малышом. Особенно любила играть с Лютиком Любаша.

Поначалу поведение котенка мало чем отличалось от поведения молочных братьев, но к осени у него все явственней стали проявляться повадки дикой кошки.

Маленький разбойник частенько затаивался на крыше сарая или на нижней ветке дерева и спрыгивал на спину ничего не подозревавшего «брата», пропарывая порой ему шкуру до мяса. Бедные собачата стали ходить по двору с опаской, то и дело нервно поглядывая вверх.

За домом, под навесом, на жердях все лето вялились на ветру разрезанные на пласты вдоль хребта хариусы и пеструшки. Как-то неугомонная сорока, усевшись на конек крыши, воровато заозиралась по сторонам. И когда убедилась, что во дворе никого нет, слетела на конец жерди, потом, кося глазами, в припрыжку, подергивая в такт длинным хвостом, бочком приблизилась к аппетитно пахнущим связкам. Вытянула шею – далеко! Скакнула еще раз, и в этот миг затаившийся Лютый совершил стремительный прыжок – воришка даже не успела взмахнуть крыльями. Кот слегка сжал челюсти и удовлетворенный выплюнул пакостницу.

В конце февраля, в один из тех первых дней, когда явно чувствуется, что весна уже не за горами, Корней не обнаружил Лютого на подворье. Поначалу никто не придал этому значения, полагая, что тот, как всегда, где-то затаился. Но кот не объявился ни на второй, ни на третий день. Мать успокаивала детей:

– Лютый не забыл и не предал вас. Просто люди живут среди людей, а звери – среди зверей. Лютый тоже хочет жить среди своих. Его дом в тайге.

Молодая рысь, цепляясь острыми когтями, взобралась на склонившуюся над заячьей тропой лесину и распласталась на ней неприметным благодаря пепельному с бурыми и рыжими отметинами окрасу наростом. Увидев скачущего по тропе косого, Лютый напрягся, точно натянутый лук. Прикрыл глаза – их блеск мог выдать его. Однако бывалый заяц в последний миг все же распознал затаившегося хищника и пулей метнулся в сторону. Силясь в отчаянном прыжке достать косого, кот влетел округлой головой в развилку молодой березы, да так неудачно, что в итоге шею заклинило в ней. Попытки развести упругую рогатину лапами лишь усугубили положение: съехав под тяжестью тела еще глубже, шея уперлась в основание вилки. Горло сдавило так, что зверь, извиваясь, захрипел от удушья.

По воле Божьей, Корней в это время собирал неподалеку березовый гриб – чагу. Привлеченный странными звуками, он осторожно подкрался и увидел висящего на березе Лютого. Кот из последних сил натужно всасывал воздух. Выхватив из-за пояса топор, парнишка ловко подсек более тонкую ветвь развилки и, оттянув ее, вынул зверя из неожиданной ловушки.

Чуть живой зверь, часто дыша, распластался на земле, не сводя со спасителя полных благодарности желтых, с черными прорезями глаз. Корней присел на корточки рядом и погладил друга по пепельной спине, ласково попрекая:

– Вот видишь, ушел от нас и чуть не погиб. А так бы жил, не зная забот.

Переведя дух, Лютый поднялся и, пытаясь выразить свою признательность, принялся, громко мурлыча, тереться о ноги спасителя.

– Ну вот, слава богу, очухался. Пойдем, мне еще надобно собрать чаги для настоев.

Кот согласно завилял хвостом-обрубком и побрел рядом. Когда котомка доверху наполнилась черными бугристыми кусками лекарственного гриба, Корней повернул к дому. Лютый проводил его до самого крыльца, но в скиту не остался, ушел в лес.

Через несколько дней они вновь свиделись. Кот приветственно мякнул, и Корнею показалось, что Лютый в этот раз намеренно поджидал его у тропы.

С тех пор они стали видеться довольно часто. Скитник даже приучил рысь являться на свист. При встрече он старался побаловать приятеля свежениной, угощая прямо с ладони. Лютый, даже если был сыт, никогда не отказывался. Перед тем как взять угощение, он, басовито мурлыча, обязательно, в знак благодарности, терся щекой о руку, и только после этого начинал есть.

Кот оказался не только преданным другом, но ивнимательным слушателем. Когда Корней рассказывал ему про новости в скиту, о сестре Любаше, о младших братишках, скитских друзьях, Лютый, подняв голову с ушами-кисточками, сосредоточенно внимал, правда, когда слушать надоедало, вставал и толкал лобастой головой приятеля: мол, хватит болтать, пойдем погуляем.

Снежок

Вечно угрюмый волк Бирюк процеживал воздух носом. Густо пахло прелью, разомлевшей хвоей, дурманяще кадил багульник. И вдруг сквозь этот густой дух вноздри ударил самый желанный. А может, это только почудилось с голода? Но запах становился все явственней. Волк присел. Сосредоточившись, он так глубоко вобрал в себя воздух, что шкура плотно обтянула ребра. Вожделенный запах, перебивая все остальные, надолго застрял в носу. Теперь волк мог точно определить, откуда он исходит. Припадая к земле, осторожно обходя завалы, лужи талой воды и сучья, зверь шел на запах.

Лосиха, покормив теленка, два дня назад явившегося на свет, дремала, а несмышленыш затаился неподалеку в кустах.

Бирюк подкрался совсем близко. Он уже отчетливо, до волоска, видел гладкий лосиный бок. Поджав под себя задние лапы и напружинив передние, волк приготовился кпрыжку. Он даже не волновался – добыча была верной, но мамаша почувствовала неладное и, тревожась за теленка, подняла голову. В этот миг на нее обрушился тяжелый серый ком: клыкастая пасть мертвой хваткой вцепилась в горло.

Захлебываясь кровью, несчастная, стремясь отвести угрозу от детеныша, поднялась и, волоча вгрызавшегося волка, побрела в чащу, стеная, как человек. Сумев сделать несколько десятков шагов, она упала на колени, повалилась боком на землю. Волк, рыча от возбуждения, все глубже зарывался мордой в шею, пульсирующую горячей кровью…

Насытившись, хищник взобрался на скалистый утес, где улегся в затишке, освещенном лучами солнца.

– Жизнь прекрасна, – сказал бы серый, будь он человеком.

На остатки лосихи, местонахождение которой разглашалось безостановочным треском сороки «Сколько мяса! сколько мяса!», тем временем набрел Лютый. Он, конечно, не преминул полакомиться на дармовщину свежениной и, желая поделиться с другом найденным богатством, в тот же день привел к мясу Корнея.

Обследовав место трагедии, парнишка сразу понял, что здесь поработал серый разбойник. Саженях в десяти в кустах кто-то шевельнулся. Раздвинув ветки, скитник обомлел – в траве лежал лосенок, рядом сидел Лютый. Все телята, виденные им прежде, были буровато-коричневые. Этот же имел совершенно иной окрас – его шерстка была белая, как снег.

– Какой ты у меня умница! – похвалил паренек друга. – Смякитил, что детеныш без матери пропадет, меня позвал. Неужто помнишь, что и тебя так же спасли?

Кот тем временем тщательно обнюхал малыша, лизнул в морду. Теленок, покачиваясь, с трудом встал на широко расставленные, вихляющиеся ножки-ходули и, вытаращив громадные глаза, потянулся к «родителю». Лютый, как бы соглашаясь на покровительство, принялся вылизывать его белую шерсть шершавой теркой языка.

В скиту отнеслись к появлению необычного лосенка по-разному. Кто-то настороженно, кто-то спокойно. А вот Любаша с радостью: она увидела в нем беспомощное дитя, нуждающееся в ее заботе.

Люди, живущие в тайге, волей-неволей относятся к ее обитателям почти как к домашним животным. И не удивительно, что время от времени то в одном, то в другом дворе нет-нет да появлялись осиротевшие барсучата, лисята, медвежата, зайчата или же покалеченные взрослые звери. И это было обыденно. Сама жизнь побуждала людей бережно относиться к обитателям тайги. Скитники и охотились-то только тогда, когда возникала необходимость в мясе, да и то с дозволения Маркела. А в посты, а это не малый срок, зверей и дичь вообще не промышляли, поскольку ничего скоромного, то есть животного происхождения, употреблять в пищу в эту пору нельзя.

Окрепнув или залечив раны, питомцы уходили. На смену им в скиту с удивительным постоянством, как будто по чьей-то воле, появлялись новые зверушки. Но белых лосят досель не видывал никто даже из стариков.

– Выродок! Как бы беды не навлек, – ворчали некоторые из них.

Корней с Любашей этим высказываниям не придавали значения, полагая, что никакого греха в цвете шерсти нет – грешно бросать беспомощную тварь в тайге.

Дети с удовольствием нянчились с малышом, однако, когда на дворе появлялся Лютый, лосенок неизменно отдавал предпочтение коту. Снежок так и считал его своим родителем, и пока «папаша» был рядом, ни на кого не обращал внимания. Кот тоже любил лосенка и по-отечески опекал его.

В разгар лета, возвращаясь домой с полными туесами жимолости, притомившиеся Корней с братишками и соседским Матвейкой прилегли на полянке в тени березы. В ее вершине громко ворковал серо-сизый с зеленой шейкой вяхирь, в высокой траве без умолку стрекотали кузнечики, вдали беззаботно куковала кукушка, повсюду весело щебетали различные пташки, над пахучим донником и медуницей со счастливым гулом вились пчелы. Снежок пасся рядом, пощипывая мягкими губами сочную траву. Мальчишки задремали, а Корней, лежа на спине, раскинул руки и жевал дикий чеснок, наблюдая за плывущими по голубому океану пухлявыми клубами облаков, парящим беркутом.

Вот он, опускаясь, закружил над гарью, поросшей багульником. Круги стягивались все туже и туже. В решительный миг птица, сложив крылья, камнем упала в кусты и почти сразу взлетела. Мерно взмахивая крыльями, она набирала высоту, держа в когтях зайца.

Провожая пернатого налетчика взглядом, Корней приподнялся и… от изумления раскрыл рот: неподалеку от голенастого лосенка смирно сидел здоровенный волчище. Хищник, встретившись с взглядом человека, не проявил ни тени беспокойства и продолжал с любопытством разглядывать теперь их обоих поочередно.

– Ну вот! Пророчили, что белый лосенок к беде, а он, наоборот, даже серого приручил!

От этой мысли Корней тихо засмеялся. Простодушный лосенок недоуменно закрутил большими ушами и доверчиво глядел темно-синими глазами, окаймленными длинными ресницами, то на волка, то на человека. Серый, словно смутившись его наивной доверчивости, не спеша поднялся и, не оглядываясь, удалился.

На третье лето подкармливаемый всеми Снежок превратился в могучего великана. Горбоносая голова на мощной шее, широкая грудь, длинные мускулистые ноги с крупными и острыми копытами, белая шерсть, слегка сероватая в паху. Его красота вызывала у всех восхищение.

Пасся лось обычно неподалеку от скита, а зимой в сильные морозы и вовсе приходил ночевать в клеть, где специально для него держали душистое сено. Даже старики пообвыклись и больше не ворчали на белоснежного красавца. А после того, как Снежок, используя свою недюжинную силу, перетаскал на волокуше изрядное число ошкуренных бревен для постройки дома оженившемуся Матвейке, в скиту и вовсе зауважали его.

Исподволь Снежок стал незаменимым помощником. Любаша поднимала на нем с речки тяжелые корзины постиранного белья. Ольга, обнаружившая в дальних заводях богатые заросли сусака, собирала там корни и, навьючив на лося полные торбы, доставляла их прямо к крыльцу. Елисей на санях, запряженных Снежком, вывозил из тайги дрова. А Корней вообще разъезжал на друге, как на лошади. Что любопытно, работы по хозяйству лось выполнял с явным удовольствием.

Когда, одаренный превосходным слухом, лось улавливал призывное улюлюканье или свист приятеля, он иноходью бросался на зов, не разбирая дороги, тараня грудью подлесок, с легкостью перемахивая через завалы. Как только он подбегал, Корней запрыгивал на спину непревзойденного таежного вездехода, и, разыскав вместе с ним Лютого, они все вместе бродяжничали по лесу, где заблагорассудится. Со стороны троица выглядела весьма колоритно: впереди свирепого вида рысь, следом огромный белый лось с черноголовым наездником!

Иногда Корней ласково поглаживал шею горбоносого великана и почесывал за ушами. В такие минуты Снежок замирал, и его мягкая губа расквашенно отвисала от удовольствия. Он готов был часами стоять так, не шевелясь, лишь бы не прекращалось это необыкновенное блаженство, но наездник уже шлепал по крупу, требуя догнать кота.

Летом, перед заходом солнца, когда спадал и овод, и жара, друзья обычно спускались к глубокому плесу, где купались до изнеможения. Снежок научился плотно прижимать уши и нырял не хуже Корнея. Один Лютый только делал вид, что купается: зайдет в воду по колено и бродит потихоньку вдоль берега.

Постоянное общение с лесными приятелями развило у Корнея способность по выражению глаз, морды, движению ушей, хвоста, повороту головы, скрытому напряжению и еще чему-то, трудно объяснимому, улавливать чувства и желания не только Лютого и Снежка, но и других зверей. В его голове все эти мелкие штрихи складывались в понятные по смыслу «фразы». Иной раз Корнею даже удавалось переговариваться со зверьем взглядами. Поглядели друг другу в глаза – и все стало понятно.

Каждый год, с наступлением темных августовских ночей, когда звездам на небосводе нет числа, на холмах Впадины то здесь, то там раздавался отрывистый, низкий рев рогачей, рыскающих по тайге в поисках невест, застенчиво прячущихся в глухомани и выдающих себя нежным пофыркиванием.

Молодой скитник, колотивший в эту пору кедровые шишки, возвращался домой. День уже покинул Впадину и напоминал о себе лишь багровым отсветом на западе. С лесистого склона соседнего холма временами доносилось страстное мычание лося. Наконец на его вызов снизу откликнулся второй бык. Корней сразу признал его по голосу – Снежок!

Бесшумно ступая, скитник направился к месту предполагаемой встречи быков-соперников. Действительно, вскоре послышался стук рогов, яростное всхрапывание. Следом затрещали ветки. Треск приближался. Вскоре мимо Корнея по тропе пробежал, мотая серьгой[31], незнакомый взмыленный сохатый. Похоже, бились быки крепко: у посрамленного бойца на месте правого рога-лопаты торчал лишь короткий пенек.

Подойдя к месту побоища, Корней увидел стоящего на вытоптанной полянке Снежка. Он торжествующе взирал на мир и имел необычайно гордый вид от того, что есть свидетельница его триумфа – стройная важенка. Она тихонько приближалась к нему. Снежок нетерпеливо хоркнул. Важенка тут же отозвалась нежным мычанием. Прильнув друг к другу, они принялись миловаться: ласково покусывать друг друга за уши, за холку, тереться скулами и… улыбаться. От избытка чувств лось водрузил массивную голову на шею трепещущей от волнения подруги. Снежок ощутил, как под бархатистой шкуркой пульсирует горячая кровь избранницы. Ее тепло переливалось в сердце кавалера, наполняя его блаженством. Они были счастливы и не замечали ничего вокруг. Это были сладчайшие минуты в их жизни!

Корней осторожно, чтобы не потревожить влюбленных, удалился.

Барсук

Пряный запах вянущих листьев и трав заполнил лес. Спокойные зеленые тона Впадины и хребтов сменялись разноцветной мозаикой, сочность которой подчеркивалась особой прозрачностью воздуха. Заполыхали багрянцем рябины. Оранжевыми кострами запламенели лиственницы. Отливали золотом кроны берез. Порывы ветра срывали отмирающие листья, укладывали их на мягкое ложе из прежде опавшей листвы. Среди этой пестроты жизненным постоянством отличались зеленокудрые кедры, нашпигованные увесистыми связками смолистых шишек, а в горах разбросанные по хитросплетениям ущелий островерхие ели и пихты. Вся эта хвойная знать бесстрастно взирала на лесной карнавал, но сама в нем не принимала участия, наверное, из-за колючести характера.

Урожай брусены в этот год выдался небывалым. В один из погожих сентябрьских дней почти все обитатели скита разбрелись по кедровому бору собирать любимую ягоду, сплошь усыпавшую низенькие кустики с мелкими яйцевидными листочками. Сборщики, чтобы побыстрее наполнить корзины, доили веточки двумя руками.

Корней, имевший привычку забираться в самую глухомань, заметил под обрывом у барсучьей норы лису. Забыв о ягодах, парнишка стал наблюдать за ней. Когда барсук вылез из жилища и отошел к «уборной» справлять нужду, кумушка вынырнула из-за куста и юркнула в лаз. Пробыла она там недолго и покинула нору до возвращения барсука. А когда тот вернулся в свое жилище, оттуда сразу послышалось недовольное похрюкивание. Опрятный хозяин, любящий чистоту и уединение, брезгливо щуря маленькие глазки, очищал квартиру от зловонных испражнений, оставленных лисой. Нахалка на этом не успокоилась: она взялась подбегать к норе и лаять, разрывать лапами отнорки.

Добродушный увалень, хотя и был крупнее и сильнее кумушки, терпеливо сносил эти мелкие пакости. Но, похоже, что наглость и упорство рыжей бестии в конце концов принудят беднягу оставить просторное жилище и рыть новое. Корней сочувствовал барсуку, но вместе с тем и осуждал за то, что постоять за себя не может. Его же самого дома ожидал нагоняй от матери за полупустую корзину: Корней насобирал брусены гораздо меньше, чем младшие братья…

Отшельник

Никодим на десятое, после смерти жены, лето, когда Корнею шел девятый год, а внучке Любаше шестой, уговорил-таки наставника Маркела благословить его на пустынножитие, дабы отойти от мирских забот, сосредоточившись на писании истории общины и наставлений по лекарскому делу, молитвах за здравие скитской братии.

Со своей сударушкой Пелагеей они прожили душа в душу немалый срок и, оставшись без нее, Никодим, несмотря на то, что был окружен любовью и заботой домашних, чувствовал себя сиротой. Он уже давно замыслил удалиться в пустынь и при встрече с Маркелом часто заводил разговор на эту тему. И наставник наконец сдался, внял уговорам, благословил на отшельничество, тем более что Никодим обещал не отгораживаться от братии и продолжать лечить и наставлять при нужде.

За седмицу Никодим с Елисеем и соседом Проклом сладили лачугу с двумя окошками у подножья Северного хребта на горном ключе. Переезд же затеяли в самое предзимье, когда злой ветер-листодер срывал с деревьев остатки ярких осенних нарядов. Место нового проживания называлось Верхи. Находилось оно не так уж и далеко – всего в трех верстах от скита.

Жилище свое Никодим держал в чистоте и опрятности. Одну половину стены его обители заняли полки с книгами старинного письма из библиотеки князя Константина, отобранные для общины еще старцем Варлаамом, а вторая половина была заставлена его собственными рукописями и черновиками.

Здесь, в пустыни, Никодим, для пользы дела стал еще больше внимания уделять наблюдениям за явлениями природы. Ничто не ускользало от его пристального взора и слуха, а великолепная память, подкрепленная записями в черновых бумагах, позволяла сопоставлять и осмысливать все виденное и слышанное, делать верные умозаключения о причинах и следствиях подмеченных явлений. Отшельник с каждым годом все точнее и безошибочнее определял, какими будут лето, осень, зима, что лучше сажать этой весной и в какую пору, когда откочуют олени, удачен ли будет сезон на пушнину, какие способы охоты будут уловистей.

Для усмирения плоти старец неделями воздерживался от пищи, ходил босым, зимой и летом в одном рубище. Со временем он так овладел собой, что, сидя на ледяном ветру, не мерз, а напротив, сосредоточившись, добивался такого состояния, при котором ему становилось жарко. В скиту, где его и без того изрядно почитали, стали поговаривать, что сие доступно только святым.

Скитожители по мере надобности хаживали к нему: кто за советом, кто поплакаться, кто за снадобьями, а кто просто поговорить о жизни, о Боге. Он всех привечал с неизменной улыбкой и вниманием. Но самым желанным гостем для него был, конечно, внук Корнейка.