Русские до славян

© Пересвет А.А., 2017

© ООО «Издательство «Вече», 2017

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2017

Сайт издательства www.veche.ru

Предисловие

Я назвал его дедушкой Хёгни. Как-то же надо было его назвать – моего шведского предка, неведомо каким путём затащившего свою Y-хромосому в деревню Колетино Кадомского района Рязанской области. Оттуда я по роду отца, хоть и был там в последний раз только в детстве.

Почему швед? Потому что, согласно данным анализа моей ДНК, моя Y-хромосома отмечена чисто шведским маркёром – I1a1b3. Подобные встречаются в Южной Швеции и вокруг Стокгольма, где, что интересно, и располагались два самых древних цивилизационных ареала в Скандинавии. Исключая, правда, Данию, куда человек пришёл несколько раньше.

Задумавшись, откуда взяться шведу в глухом уголке национально русского ареала – дальше уже начинаются исторические земли мордвы и прочих нерусских этносов, – я понял, что не нахожу этому факту объяснения. До начала XIX века, насколько удалось проследить, весь мой род по отцу был строго русским. Места эти настолько глухи, или, вежливо скажем, почвенны, что ещё в начале 1960-х годов от Сасова до Кадома люди ездили на телегах, а через реки переправлялись не по мостам, а на паромах. И просил бы молодых патриотов сдержать свой гнев на этом месте – я это лично пережил, это меня, маленького, так возили в деревню к сестре бабушки.

В общем, до 1970-х годов, когда эти 40 километров можно было уже преодолеть на автобусике Павлоградского завода 4 часа, шведу до этих мест было просто не добраться. Впрочем, это было бы всё равно бесполезно – мой дед родился в 1899 году, и в нём уже была эта самая шведская хромосома.

А до того тем более шведу там появиться было неоткуда. Для залётного – уж больно экзотическое путешествие получается, а ещё какой там мог оказаться? Пленный, захваченный в Полтавской битве? Нет, пленных шведов Пётр I привлекал к народно-хозяйственным работам, где нужнее было, – Петербург строили или тогдашнее издание Беломорско-Балтийского канала рыли.

Прежние войны со шведами? Нет, если б то была Новгородская область – без вопросов. Но Рязанская – при царях Тамбовская?

Так что единственный вариант, что приходит в голову, – это времена древние былинные. Когда по рекам здешним, в том числе и рекам Мокша, Лиса и другим, ходили люди, называвшие себя русами, говорившие по-скандинавски и пробавлявшиеся в основном посредническим бизнесом. То есть покупали, а чаще отнимали пушнину у местного населения Восточно-Европейской равнины, отвозили её в Булгар, Хорезм или на арабский Восток. Не брезговали и живым тором разжиться. Человеческим, имеется в виду. Те же арабы об этом пишут: не сеют-де, не пашут те русы, а ездят-де по рекам, охотятся на славян и продают их потом в качестве рабов. А что, большой бизнес был: уже в летописное время князь Святослав в качестве составной части экспортного потенциала Руси называл так называемую «челядь». Иначе говоря – рабов.

А ездили те русы по рекам. Ибо в том одном сплошном лесу, какой стоял тогда на Русской равнине, они были единственными дорогами. Других просто не было.

Но какая бы дорога ни была, она непременно предусматривает стояночные пункты, станции технического обслуживания, точки питания, места для ночлега. Разумеется, такие пункты были и во времена первых русов. И вокруг них по всей экономической, человеческой и исторической логике не могли не собираться разные местные пассионарные элементы. Ну, как водится, девушки с пониженной социальной ответственностью, бедовые юноши, которым хотелось чего-нибудь поинтереснее, нежели всю жизнь за плугом да бороною ходить, мастера-ремесленники, желавшие за труд свой не мешок редьки получить, что только и возможно было при деревенском натуральном хозяйстве, а серебришко звонкое. Наконец, сюда должны были устремляться охотники с пушниной или, что скорее, торговцы с мехами.

И получался в итоге этакий торгово-ремесленно-ремонтно-складской центр, ориентированный на обслуживание русов как транзитных путешественников с деньгами. И вот в этом разнообразном социуме должны были эти самые путешественники и хромосомы свои рассеивать. А то и сами оставаться. По ранению, из-за ссоры с товарищами, а то и зазнобушка какая заманила глазами медвяными, мерцающими…

И вот любопытно, что как раз возле Кадома раскопан целый ряд городищ того самого времени. И предшествующего. Что ясно сигнализирует через века: места эти были чем-то удобны в те времена и не очень и глухи. И древнерусские находки там есть.

Не будем пока вдаваться в глупые споры, кто были русы по национальности. Потому что просто не было тогда национальностей. Родами люди жили, а своим народом считали тех, кто говорит на таком же языке. Но и народ был на два порядка ниже рода. Если вообще присутствовал в понятийной системе. Под родом была община одного поселения, а под общиной – задруга, «пятно» из нескольких близких поселений общин. Причём именно не «над», а – «под». Это мы сегодня считаем всех «над» – коллектив, народ, государство. Потому что олицетворяем это всё с властями, а власти всегда – «над».

А в те годы властей не было. Максимум – приходили раз в год сборщики дани. Но они были больше похожи на продотряды времён Гражданской войны: своё положенное забрали, что мужики поднесли – выпили и отбыли себе в дали неведомые. Куда-то далеко, к князю. Какому – а кто его знает, да и надо ли?

Вот и найдите в этой схеме общественного устройства место для народа, нации, патриотизма и жгучей боли, что Рюрик не назван в летописи славянином, а назван русом, а тех приравняли к варягам, а варягов поместили среди скандинавских народов. До таких высот патриотизма тогдашний народ не поднимался.

Но как бы то ни было, археология, которая видит много скандинавских следов на Руси, да к тому же элитного свойства находки, история, в которой остались русские названия Днепровских порогов, в которых и сегодня услышит знакомые смыслы любой владеющий скандинавскими языками, сами древние авторы, отличающие русов от славян, – всё это позволяет корректно сказать, что хотя бы часть русов происходила из Скандинавии.

А теперь вот: неизвестно откуда взявшаяся шведская гаплогруппа в моём чистокровнейшем – и по роду матери тоже одни русские прослеживаются – русском организме.

И чтобы выяснить все ответы на эту загадку, я решил просто и незатейливо, чисто механически пройтись вдоль всей генетической истории этой гаплогруппы, чтобы понять, какими путями она попала в заметную часть русских мужиков деревни Колетино. В предыдущей работа «Русские до истории» действительно прошёлся по совсем седым, доисторическим временам. Выяснил, что тогдашние дедушки мои имели много общего с нынешними, точнее, классическими, не отравленными цивилизацией, бушменами, жили, было дело, и в образе пигмеев, встречались с неандертальцами, переняв у них каменные технологии и само понятие о цивилизации. Дальше жили она на дне Средиземного моря, которое тогда было гораздо ниже нынешнего уровня и представляло собою ряд озёр, вроде нынешнего Каспийского. Здесь пережили ледниковый максимум, когда перемёрла масса народа, а неандертальцев всех съели. Затем, когда в рационе своём переключились на северного оленя, пошли за ним при потеплении, вслед за отступающим ледником, занимая Европу по-новой и становясь в ней преобладающей генетической группой. Кто оставался на месте, кто-то так и дошёл до Северного Ледовитого океана, где сегодня сохранился в облике и в крови саамов-лапландцев…

Впрочем, вот тут я забежал вперёд. Та история прервалась как раз на временах последнего ледникового максимума – действительно самой лютой эпохи если не в истории всей Земли, то уж в истории человечества точно. Ну а теперь – идём дальше?

Глава 1. Археологически культурные сообщества

У нас сегодняшних, объединённых в немыслимое число разных структур – от государственных и национальных до клубов любителей кошек или тушканчиков, – представляет почти непреодолимый соблазн счесть древних людей тоже объединёнными в какие-то подобные структуры.

Скажем, имеется понятие археологических культур. И по умолчанию, инстинктивно даже, понимается, что в археологической культуре представлена некая квазигосударственная или уж, во всяком случае, племенная общность. Из работы в работу по истории кочует это вот – «представители такой культуры продвинулись туда-то» или «делали то-то». То есть им скомандовали, и они пошли. Или они собрались, решили и пошли.

На самом деле такого не было. Нет, то есть тушканчиков кто-то явно любил. Если удавалось поймать. Гурманов тогда было не большинство, а большинству и тушканчик годился на жаркое. Но эти любители не были объединены в некое сообщество. Как не были объединены в сообщество любители оббивать камни особым образом или шлифовать каменные топоры кварцевым песком. Они просто так делали. А в какие общности при этом объединялись, не имеет никакого отношения к технологиям, по которым, собственно, и определяются археологические культуры.

Сейчас, с появлением понятия о гаплогруппах, то же преставление о некоем объединяющем их носителей начале распространяется на них. Даже и в этой работе это звучит постоянным рефреном, хотя я регулярно – прежде всего сам себя – стремлюсь вернуть к пониманию, что гаплогруппа – не этнос, не народ и не племя. Это просто научная абстракция, органам чувств недоступная, говорящая о том, что у таких-то людей когда-то был общий предок.

Поэтому про гаплогруппу как про некоторый объединительный признак мы говорим тут только удобства для. На деле объединительный признак один – мелкая помета на хромосоме, которую никаким органами чувств не определишь и не выделишь. Чай, не цвет кожи.

Разве что в самом начале истории сапиенсов можно говорить о некоем относительном совпадении понятий отдельного сообщества и гаплогруппы. Это было тогда, когда из немногочисленных первобытных сообществ выделялись и уходили ещё менее многочисленные первобытные стада, связанные именно кровнородственными узами. Грубо говоря, родами. Причём во главе их стоял некий лидер или группа родственных лидеров, имеющих преимущественное право покрывать всех самок. Но, повторюсь, говорить об этом можно, лишь касаясь относительно недолгого периода. Ибо с первого момента своего выделения сообщество-гаплогруппа тут же начинает а) распространяться, размываясь и б) размываться, принимая чужих мужчин.

Но и в этом случае связывала людей не гаплогруппа. Она была следствием – следствием родства. Точнее, даже не следствием, а признаком. Гаплогруппа – это люди, имеющие более дальнего ли более близкого общего родственника, чьи отметки на хромосомах они носят на хромосомах своих. А в жизни они могут быть не просто не родичами, но представителями населения разных континентов, наций и даже рас.

Людей связывало то же, что связывает сегодня, – общественные отношения. Положение в структуре общества. Или, соответственно, разделяет. И потому и в самое древнее время люди существовали в относительно компактном составе своей гаплогруппы не потому, что их тянула друг к другу отметка в хромосоме, а потому, что состояли в какой-то форме общественного объединения. В какой же?

Давайте возьмём некую свежевыделившуюся гаплогруппу в её первоначальном агрегатном состоянии. То есть в движении от прежней своей общины – не важно, за горизонт ли или за тушканчиками. И в каких общественных формах двигались начальные гаплогруппы?

Из того, что мы видим сегодня в первобытных сообществах, можно с известной долей уверенности предположить, что в этих формах присутствовало:

а) вождество (в том числе старейшинство и/или шаманизм);

б) равноправие взрослых мужчин-охотников воинов (исключая вождя/старейшины/шамана, который, однако, перестаёт таковым быть, как только – «Акела промахнулся»);

в) обычайная, следовательно, очень жёсткая дисциплина, но не перед людьми, а перед обычаем, традициями, установленными правилами и табу.

Назвать это племенем? Не поворачивается язык: настоящие племена появляются уже чуть ли не в историческое время. Группой? Слишком расплывчато. Родом? Пожалуй, но это должно было быть существенно побольше рода, чтобы оставить после себя целые континенты своих потомков. Поэтому меня подмывает для таких сообществ ввести понятие «стадо». Или ввести в понятие «стадо» дополнительное значение.

А что? Тогда у нас и получается непротиворечивая картина. Есть некое, ничем, кроме инстинктов, рефлексов и обычаев не управляемое сообщество взрослых мужчин. Оно предводительствуется сравнительно небольшой группой авторитетных взрослых вожаков, родовых лидеров, во главе которых – самый взрослый и авторитетный. Эти мужчины ведут с собою женщин и детей, защищая их, но и управляя ими. Самым естественным образом преимущественное право на женщин распространяется на вожаков, причём женщины не только не против этого, а сами стремятся к спариванию в первую очередь с ними и радуются, когда это удаётся. Ибо их будущее обеспечено, и с детьми. И до сих пор этот инстинкт безусловно ведёт женщин по жизни.

В таком стаде могут участвовать и мигрировать мужчины из сторонних гаплогрупп – присоединившиеся добровольно или же втянутые в наше стадо в ходе его движения. Но в описанных условиях они неизбежно оказываются на, так сказать, сексуальной периферии, и их генетическое потомство достаточно скоро просто забивается широко размножающимся потомством вожаков. Или, фигурально будь сказано, «гапловожаков». Так что в итоге в конечную точку миграции стадо приходит как бы не в более «чистом» гаплогенетическом составе, нежели уходило. Если, конечно, не рассеивалось по пути, распадаясь на локальные стада, которые вскоре начинают нести уже свои отдельные отметки на хромосомах.

Впрочем, это детали. Вещи всё равно недоказуемые. В любом случае мы имеем дело с тем, что даже в тот, самый ранний, период существования гаплогрупп в их быстро расползающемся единстве жизнь людей обеспечивалась некоей формой общественной организации.

Но то же касается и археологических культур. Да, сама приверженность тем или иным технологиям говорит об известной связности обществ, в которых используются эти технологии. Но тут не случайно употреблено множественное число: одни и те же технологии могут использоваться не одним обществом. Более того, они могут использоваться враждебными по отношению друг к другу сообществами! Условно говоря, если археологи будущего раскопают на территории России большое количество немецких автомашин, это не будет означать проживания здесь германского этноса.

Но в то же время развитие и тем более распространение какой-то археологической культуры может свидетельствовать о некоем доминировании того или иного сообщества на той или иной территории: оно или навязало свою культуру, в том числе путём завоевания, или стало примером для окружающих в культурном отношении. То есть об этносах на этой базе говорить ещё рано – на десяток тысячелетий, – но та или иная археология уже становится признаком той или иной общности. И, значит, по движению технологий можно судить и о движении людей. А также пытаться связывать археологические культуры с преобладающими в той же местности гаплогруппами.

Это всё имеет прямое отношение к фиксируемой в Европе последней, по сути, первобытной охотничьей культуре – мадленской.

Появление этой культуры связано с потеплением после пиковой фазы Вислинского оледенения и уходом ледника, хотя первые её признаки появлялись в Испании ещё 18 тысяч лет назад.

Чем она характерна, эта культура? Большей технологичностью, детальностью, лучшей техникой. Преобладают ещё кремнёвые резцы, скребки, но уже начинается переход к микролитам, то есть мелким орудиям труда из камня. Поднимаются технологии обработка кости. Высоко развивается искусство – не только уже целые «полотна» на стенах пещер, но и большая номенклатура резных изображений и скульптур на роге и кости. Вот среди этих вещей мы и находим предметы уже безупречно абстрактные, не имеющие утилитарного назначения, но нужные, чтобы что-то обозначать. Впрочем, не что-то, а вполне конкретные вещи – статус и положение в обществе. Иными словами, информацию, которая уже отрывается от конкретного источника и становится сама по себе инструментом в формировании общественных отношений.

Иными словами, если раньше количество медвежьих зубов на верёвочке говорило о заслугах конкретно этого охотника, то теперь появляются специальные личные украшения, информирующие о социальном статусе человека, уже явно оторванном от его личных заслуг. А то и вовсе – чисто статусные знаки, в виде, например, «начальнических жезлов», украшенных художественной резьбой.

Таким образом, мадленская культура характеризуется уже несомненными следами социального разделения, власти, ставшей над обществом, всё более узкой общественной специализации.

А ещё мадленская культура даёт поводы понаблюдать за эволюцией человеческой популяции в Европе как раз во время тех движений ледников, о которых велась речь в предыдущей книге. Материал для этих наблюдений дают результаты исследования женских, митохондриальных ДНК.

На картинке справа (стр. 13) мы видим, что действительно с Ближнего Востока в Европу миграционный поток заносит представительниц разных субкладов гаплогруппы U. Некоторую долю, но не самую большую, среди них представляют носительницы U5. Что дальше? Во время пика оледенения в европейских тундростепях несут свой долг перед мужчинами и семьями в основном женщины с метками U, кроме U5. Те, как видим, жмутся ближе к мужчинам – носителям гаплогруппы I. Потом, когда ледник отступает и начинается Аллерёдский интерстадиал, эти дамы поднимаются на север вслед за, надо полагать, теми же мужчинами I. Наконец, после ужасов ледниковья эпохи так называемого молодого дриаса мы видим их расселившимися по всей Европе. И – как говорится, «совпадение? Не думаю» – мы видим доминирование в Европе и мужчин I.

Но ещё более интересную картину даёт нам следующая иллюстрация (стр. 14).

По ней очень хорошо видно, что человеческая популяция вовсе не с приветственными транспарантами встречала наступление новых и новых ледников. Во время противоречивого, но в целом тёплого климата эпохи 44 тысяч лет назад и до наступления Вюрма III население постепенно растёт, пока не обваливается этот проклятый пик Вюрма III/Вислы/Валдая, и масса народа просто банально мрёт. Но что интересно – заметно сокращается как разнообразие, так и количество носительниц митохондриальных ДНК.

Затем то же самое повторяется во время дриаса: вообще демографический коллапс среди женщин и затем – полное господство в популяции дам с U5.

Что это означает, я сформулировать не решаюсь – представлю толкование авторам исследования:

Распространение археологических стоянок и мт-гаплогрупп охотников-собирателей

В целом ранние фазы потепления в последней ледниковой эре строго ассоциированы с заметными демографическими изменениями, включая вымирание большинства представителей мегафауны и первую экспансию современных людей в Америки. Что касается европейских охотников и собирателей, наша модель наилучшим образом объясняет этот поворотный период через замену женской популяции постледникового периода другой из другого источника (another source). Хотя точное происхождение этой позднейшей популяции неизвестно, демографическая история (рис. 3 и 2B на рис. С2) предполагает, что она исходит из другого, отдельного убежища (refugium) во время последнего ледникового максимума. На базе только мтДНК мы не можем исключить некоторой степени геномной непрерывности в популяции охотников-собирателей на протяжении позднего плейстоцена и раннего голоцена и до сегодняшних европейцев. По этой причине мы интерпретируем нашу модель скорее как получение знака большого популяционного сдвига в женском населении, нежели полной его замены. [211]

Демографические «бутылочные горлышки» находятся в прямой связи с наступлением ледниковых периодов. Обратим также внимание, как последнее ледниковье пережили женщины гаплогруппы U5

В общем, если всё же решиться принять незаслуженную хулу от прекрасной половины человечества, из этого описания рождается ещё одно непротиворечивое дополнение к той гипотезе, что в образе «палеолитических венер» мы видим статуэтки тогдашних Лениных женского пола. То есть вождиц и/или шаманок. Не исключён и второй вариант: что в этих изображениях мы видим возвеличивание потенциальной кормовой базы на случай сложных времён. Чемпионок породы, так сказать. Усвоением которых можно отдалить гибель племени от голода.

Нет, тут, конечно, напрашивается очень существенное возражение: носителями мтДНК являются как женщины, так и мужчины. Передвижение материнских гаплогрупп не означает, что речь идёт о миграциях именно женщин. Как и – успокойся, сердце! – сокращение их носителей не означает, что подъедали в трудные времена лишь прекрасный пол, сделав перед тем статуэтку на память. Сокращались в числе все.

Вот именно. Потому я и веду речь о демографических ямах и коллапсах. И тёмными вьюжными ночами чавкали благодарно у костров не только бабушками, но и дедушками. Но! И мужчины несут митохондриальную ДНК по той причине, что получили её от мамы. И значит, если не сокращение общего поголовья, то смена генетической идентификации среди женщин говорит всё же о том, что резко заменился именно материнский корпус. И действительно, после 15 тысяч лет назад мы наблюдаем тотальную замену прежних носительниц разных U (возле мужчин I наблюдались их матери U8 в основном) на прежде всего носительниц U5.

Это, в свою очередь, хочешь не хочешь, но связывается с позднейшим доминированием в Европе мужчин I. В генах которых мы обнаруживаем, за редким исключением, материнский вклад от дам гаплогруппы U5.

Непротиворечивый вывод напрашивается такой: во время яростного и, главное, неожиданного последнего дриаса человеческое поголовье в Европе сильно подсократилось. Особенно сильно пострадала женская его часть. Более или менее благополучно это время пережили горцы происхождением из I. Потому что обитали в относительно тёплых средиземноморских и альпийских долинах и предгорьях (вспомним про такое же «убежище» на Балканах). Оттуда они и начали своё наступление, в ходе которого обменивали или отнимали женщин у «понаехавших» и продолжали свой путь уже с этими новыми подругами и, главное для генетической генеалогии, с матерями.

Но почему, кстати, наступление своё повели именно на север? Не легче ли, чем в тундре горе мыкать, – в лесу нормальном охотиться? Мало зверья, что ли?

Между прочим, не так прост вопрос, как кажется. На самом деле – и об этом идёт речь в книге «Русские – не славяне?» – лес вовсе не предоставляет такого уж богатства выбора. Вспомним: огромная сибирская тайга – пустая! На всей гигантской территории – сущие копейки аборигенного населения! А из того, что есть, наиболее успешную группу представляют собою якуты, изгнанные некогда с монгольского юга. А они у нас кто? Да, конечно, скотоводы. И буряты – скотоводы. И юкагиры. Единственные, кто больше занимались охотою, нежели скотоводством, – эвенки. Так их численность – 37 тысяч – сама и свидетельствует об экономической эффективности этого промысла, когда в руках у тебя не двустволка тульская, а лук да копьё.

Или вспомним наше Смутное время, которое началось с того, что три года не было лета, а значит, и урожая. В результате вымерло до полумиллиона человек, а к остальным было только поднести спичку, как полыхнут от безбудущности и отчаяния. Они и полыхнули – аж до разрушения государственности дело дошло. А теперь вопрос: а что мешало, собственно, в лесах пропитания добывать? В реках? Вон, в Музее Москвы косточка есть от рыбки (кажется, белуги) – под 5 метров размером зверюга в самой Москва-реке плавала! А сколь зверья должно было по лесам необозримым бегать?

Может, и много. А может, и мало. А главное – как добыть-то его? Мишку – поди завали. Без ружья если. Он сам кого хочешь завалит. То же и кабанчика касается. Волка – ага, выследи его да поймай! Как и лисичку. Зайчика? Ну, в силки он, может, и попадётся, да только какая с него еда. Да, есть ещё лоси и олени. Только поди подберись к ним в лесу на расстояние, когда деревья полёту стрелы не помешают! Вот и остаётся разве что птица разная. Так с неё какой прокорм?

И совсем иное дело – мамонта по ножкам резанул кремниевым остриём и питайся им месяц всею общиною! Или олешков, которые стадами несметными ходят, – какого-нибудь да подстрелишь или поймаешь всегда. А зайчики да птички для мальчишек, будущих охотников потренировать, – так этих зверей и тут в изобилии, в лесотундре близледниковой.