Золото Роммеля
– Я могла бы предложить вам поселиться у меня на вилле, всего в каком-нибудь километре от вашего отеля. Но боюсь, что вы не решитесь на такой шаг, опасаясь покушения или чего-то в этом роде.
– Любой другой офицер на моем месте храбро заявил бы, что ничего не опасается, и попросил бы назвать адрес. Однако я на такие провокации не поддаюсь: слишком банально. У вас возникли еще какие-то вопросы?
– Только сожаление, поскольку звоню по совету командира Корсиканской бригады СС штурмбанфюрера Пауля Умбарта. Да при этом еще и пытаюсь спасти вас от гнета вашей слишком строгой спутницы, Лилии Фройнштаг, – игриво рассмеялась незнакомка. – Меня зовут Жанной. Вас заинтересовал номер моего телефона?
– В нем нет необходимости.
– Умбарт всегда был плохим психологом. В этот раз он опять ошибся, – разочарованно молвила Жанна. – До встречи, штурмбаннфюрер. Кстати, вы заметили, что до сих пор я не назвала вас по фамилии?
– Я обратил на это внимание.
– Следовательно, умею придерживаться некоторой конспирации. Почему бы вам не оценить мой талант?
– Кто бы вы там ни были на самом деле… Убирайтесь к дьяволу.
– «Дьявол меня расстреляй»! – попыталась пророкотать в трубку Жанна, явно подражая самому Скорцени. Эта ее выходка оказалась настолько неожиданной, что штурмбаннфюрер отнял трубку от уха и с удивлением взглянул на нее, словно вместо мембраны ожидал увидеть саму нагловатую собеседницу. – Жаль, на моей вилле вы были бы в большей безопасности, нежели в любом ином здании на этом острове. – И на всякий случай запомните мое имя – Жанна д’Ардель.
– Д’Ардель? – удивленно переспросил Отто.
– Произнести по слогам? – рассмеялась Жанна. – У вас еще будет время привыкнуть к звучанию моей фамилии.
Трубку д’Ардель умудрилась повесить первой, всего за секунду до того, как это решился сделать Скорцени. Так ничего толком и не поняв, штурмбаннфюрер позвонил в штаб первого батальона корсиканской бригады и, не представляясь, попросил дежурного срочно разыскать командира.
– Он в отеле «Корсика», – последовал ответ. – Устраивает своего гостя. Не думаю, что появится здесь раньше чем через час.
– А если его уже нет в отеле, поскольку это я – его гость, и звоню из «Корсики»?
– Тогда другое дело. Значит, он – у своей красавицы. Номер телефона дать не имею права, иначе штурмбаннфюрер просто-напросто пристрелит меня. Но сейчас же попробую связаться с его соблазнительницей.
…После душа постель показалась блаженственным ложем праведника. Утонув в ее перинной мягкости, Скорцени несколько минут лежал обнаженным, не прикрывая греховное тело и не углубляясь в своих размышлениях в недра не менее греховной души. Это было сладостное ничегонеделание, которое в последнее время штурмбаннфюрер мог позволить себе крайне редко.
Где-то неподалеку появился самолет. По тому, как нервно затявкали на него зенитки, Скорцени нетрудно было догадаться, что это – разведчик союзников и что вслед за ним над городком может появиться целая туча фанерных английских «москито». Чувствуя свое превосходство в воздухе, авиация англо-американцев носилась целыми стаями и набрасывалась на германские позиции, словно свора бульдогов на беззащитную дворнягу. Одна из печальных реальностей войны, с которой приходилось мириться со все большим чувством неотвратимости.
И все же с кровати его поднял не мерный гул авиационных моторов, а жестяное стрекотание телефонного аппарата. На этот раз ему не пришлось гадать, с какой дамой он имеет честь беседовать.
– Кем вы себя возомнили, Скорцени? – с яростной невозмутимостью поинтересовалась Фройнштаг, вкладывая в слова всю накопившиеся за время их итальянского вояжа сарказм и желчь. – Долго мне еще топтаться у вашей двери, решая для себя: стучать или не стучать?
– Странно, я был убежден, что давно определились в сторону непреклонного «стучать». Неужто так и не сумели?
– Можете считать, что упустили тот счастливый момент, когда я, не задумываясь, постучалась бы в вашу дверь.
– Вся наша жизнь, уж извините за философствование, как раз и состоит из упущенных моментов, – Скорцени только сейчас вспомнил, что топчется у телефона в чем мать родила, и уже подсохшие рыжеватые волосы на его теле топорщатся, подобно клочьям шерсти на молодом, прошедшем через брачные баталии, орангутанге.
– Вы же знаете, что любые ваши слова, штурмбаннфюрер, я всегда воспринимаю, как вершину философской мысли, – возвела в абсолют свою язвительность Лилия. Что, однако, не помешало Отто почесать свою мохнатую грудь с чувством явного превосходства, уподобляясь тому, с кем только что сравнил себя. Впрочем, в этом почесывании тоже проявлялось нечто такое, что вполне могло сойти за элемент философии земного бытия.
* * *К счастью, самолет ушел на запад, так и не атаковав отель. Решись он на это, и… – Скорцени живо представил себе, как по-горильи метался бы по номеру в поисках своей одежды.
Но и Фройнштаг, которая, как он понимал, все еще находилась на почтенном расстоянии от его двери, пока что тоже не определилась. Значит, можно еще понежиться в постели.
Корсика по-прежнему оставалась той французской территорией, которую англо-американцы и их союзники бомбили очень выборочно, и без такой мстительной ожесточенности, с какой они набрасывались на объекты в самой Германии. Так что во время налетов здесь можно было чувствовать себя в значительно большей безопасности, нежели в любой из частей рейха.
– Конечно, сейчас вы начнете ссылаться на авиацию англичан и собственную леность, – упредила его Лилия. – А тем временем я присмотрела здесь небольшую бухточку. Правда, она временно оккупирована – какой-то морской офицер развлекается в ней с пылкой корсиканкой. Но ведь мы заставим их убраться оттуда, отпугнув своим внешним видом, разве не так?
– Благодарю за приглашение и комплимент, унтерштурмфюрер, – благодушно молвил обер-диверсант рейха и тут же напрямик поинтересовался: – Кто такая Жанна д’Ардель?
От неожиданности Фройнштаг поперхнулась. Если бы прозвучало мужское имя, она, конечно же, отреагировала бы куда спокойнее.
– А действительно, кто такая Жанна д’Ардель? – медленно, по слогам, переспросила она, явно приблизив телефонную трубку к губам. – И почему вы спрашиваете об этом меня?
– Так, на всякий случай. Вдруг окажется, что это имя вам известно…
– Вот кто такая Мария-Виктория Сардони, – перебила его Лилия, – это я твердо усвоила. Хотите, скажу вам, кто такая княгиня Сардони, а, штурмбаннфюрер? – с явной угрозой в голосе поинтересовалась Лилия. – И вам совершенно нечего будет возразить.
– Убирайтесь к черту, унтерштурмфюрер, – незло проворчал Скорцени, не желая вступать в новую словесную схватку. Все равно ведь, так или иначе, а побеждала на подобных турнирах Фройнштаг. Всегда почему-то она, даже когда Скорцени начинал чувствовать себя абсолютным победителем. – Вы ведь понимаете, что интерес мой сугубо служебный.
– Попробовали бы вы не прибегнуть к подобному оправданию!
– Неплохо было бы узнать, что представляет собой эта дама и почему она вдруг заинтересовалась мною.
– Теперь меня это интригует не меньше, чем вас. Но об этом мы еще поговорим, а пока что… Жду вас у подножия лестницы, ведущей к заливу.
– По-армейски одеваюсь и выхожу.
– Одна, жду, без Жанны д’Ардель.
– В чем я абсолютно не сомневаюсь.
– Нет, все-таки… хотите, объясню вам, кто такая княгиня Сардони? Иначе вы так и будете пребывать в приятном неведении.
– Методика воздействия, к которой вы, Фройнштаг, прибегаете, – незло констатировал обер-диверсант рейха, – именуется «утонченным, сугубо женским садизмом».
10
Коренастого, по-тюленьи неуклюжего морского офицера, обхаживавшего пышнотелую корсиканку, Скорцени и Фройнштаг выживать не понадобилось. Насладившись одиночеством, купанием и ласками, которые не прерывались ни на суше, ни в воде, эти двое загорелых влюбленных поспешно оделись и уступили поле сражения без боя.
– Моя ошибка заключается в том, что в свое время не направил свои стопы в военно-морской флот, – молвил Скорцени, глядя вслед неплохо сложенному морячку, успевшему загореть так, словно не служил здесь, а наслаждался свадебным путешествием.
– Вас, штурмбаннфюрер, обязательно направили бы в Северный флот, – исключительно из вредности своей напророчествовала Фройнштаг.
Она вообще никогда не отличалась кротостью нрава, однако в последнее время характер ее стал просто-таки несносным. Судя по всему, все еще не могла простить ему флирта с княгиней Сардони.
– Вы не позволяете мне ни на минуту забыться, ни на грош пофантазировать, – добродушно проворчал обер-диверсант рейха, оставляя за собой право в любой ситуации оставаться снисходительным. Должна же когда-нибудь Лилия оценить это и простить. Как в свое время Отто простил ей страсти в бассейне, на вилле архитектора Кардьяни, когда она чуть было не растерзала бедную «смазливую итальяшку» в порыве своих лагерно-лесбиянских страстей.
А вот место Фройнштаг присмотрела удивительное. Войдя в отвоеванную бухточку, она не стала разбивать пляжный лагерь там, где нежились моряк и корсиканка, а обошла небольшую каменную россыпь и оказалась в настоящем фьорде, хотя и обращенном своим входом на север, но залитом палящим солнцем корсиканского юга. Изумрудная трава, акварель залива, высокие скалы, ограждавшие аборигенов от любопытства и ветров.
– Теперь вы знаете, где мы соорудим свою хижину, когда война наконец завершится, – мгновенно подобрела Фройнштаг настолько, чтобы хоть чуточку смягчить приказной тон, в котором довела до сведения штурмбаннфюрера свои жизненные планы.
– Вы развеяли мои последние сомнения на этот счет, Фройнштаг.
Они появились во фьорде в штатском одеянии: на Лилии было длинноватое, чуть ниже колен, легкое платье, Скорцени же облачился в серые брюки и темно-синюю безрукавку. В таких одеждах они могли появляться где угодно, и везде, по замыслу Отто, их должны были бы принимать за местных горожан.
– И все же своими шрамами, штурмбаннфюрер, вы сводите на нет всю нашу маскировку, – мрачно шутила Фройнштаг. Она успела расстелить небольшой коврик, которым пользовалась еще на лигурийском побережье Италии, и легла на спину, слегка поджав при этом ноги, ровно настолько, чтобы оголить икры и поиграть Скорцени на нервах. – Как бы вы, мой дорогой, ни наряжались, все равно в любом порядочном обществе вас станут принимать за отпетого уголовника.
– Лучше бы все-таки – за диверсанта.
– Исключено, – критически скользнула взглядом по его лицу Лилия. – Явно не тянете. Фактура не та, да и само выражение этого увенчанного шрамами лица…
– В общем-то, я и не стараюсь скрываться, – пожал плечами обер-диверсант.
Он как можно незаметнее осмотрел вершины громоздившихся вокруг их убежища утесов, полосу залива – и остался доволен тем, что все голоса доносились откуда-то из-за гребней, а единственный парус рыбацкой лодки находился настолько далеко в море, что его попросту не следовало принимать в расчет.
Убедившись, что им здесь никто не помешает, Отто опустился на колени у ног женщины.
– Только не вздумайте набрасываться на меня, штурмбаннфюрер, – игриво предупредила Фройнштаг, расстегивая халат и обнажая замысловатую итальянскую кофточку для купания, соединявшую в себе бюстгальтер и верхнюю часть купальника. – Если я закричу, вам вряд ли удастся убедить жандармов, что вы мой супруг. Коим никогда и не являлись.
– Вы забыли, что рейхсфюрер призывает солдат СС ко внебрачным связям. Что у нас это поощряется, – улыбнулся Скорцени своей чарующей «улыбкой Квазимодо».
– Ради продолжения рода, Отто, только ради продолжения рода и поддержания чистоты крови[8]. Но ведь вы и не собираетесь использовать меня для продолжения рода?
– Почему бы и нет? Что вас смущает?
– Да слишком уж роль для вас непривычная, к тому же явно неармейская.
– Ваша неопытность в этих делах меня не отталкивает. Скорее наоборот…
– Давно известно, что по части внебрачных связей вы явно переусердствовали. По-моему, это единственный приказ рейхсфюрера, который в СД выполняется с неистребимым рвением.
Однако слова женщины никакого значения сейчас не имели. Скорцени похотливо осмотрел ее шею, открытую часть груди; сдерживая волнение, провел руками по едва помеченным южным загаром ногам…
– Если я и раздеваюсь, то вовсе не потому, что решила отдаться вам, штурмбаннфюрер, – предупредила его Лилия, окончательно сбрасывая халат и принимаясь за юбку. Трусики у нее были из такой же ткани, что и кофточка-бюстгальтер, и выглядела она в этом купальном костюмчике весьма экстравагантно. Как-никак Скорцени привык к черной строгости ее эсэсовского мундира, под которым все было точно таким же строгим и неприступным. В этом итальянском купальнике Лилия представала перед ним в облике взбалмошной девицы из предместья.
Улегшись рядом с женщиной, Скорцени несколько минут молча любовался ее красотой, а Фройнштаг, с хитроватой улыбкой шаловливого ребенка, следила за каждым его взглядом, каждым движением, то и дело перехватывая привычно блуждающую по всему ее телу руку мужчины.
Как можно нежнее обхватив ладонями разгоревшиеся щеки Лилии, обер-диверсант приподнял ее голову и нежно поцеловал в губы, подбородок, шею… Лилия не сопротивлялась, наоборот, тянулась к нему и, закрыв глаза, улыбалась каким-то своим, только ей понятным и доступным мыслям и чувствам.
– Нет, Скорцени, – все же возобладал в ней дух противоречия, как только штурмбаннфюрер немного угомонился. – Тому, что вы, отпетый грубиян, предстаете здесь в роли моего любовника – тоже никто не поверит. Словом, у вас почти не осталось никаких шансов на успех, мой закоренелый диверсант, известный еще и как «человек со шрамами».
– Никаких, дьявол меня расстреляй, – легкомысленно согласился Отто, вновь ложась рядом с девушкой на краешек подстилки. Это была поза преданного хозяйке сторожевого пса. – Вам не кажется, что у нас с вами, унтерштурмфюрер Фройнштаг, и любовь получается какой-то гестаповско-эсэсовской?
– Таковой она и должна быть. Наша любовь всегда должна являться миру такой, какими являемся мы сами и каковой сотворяем ее – ни лучше, ни хуже.
Штурмбаннфюрер задумчиво потерся щекой о ее щеку и положил голову на грудь девушки, стараясь при этом не налегать на нее, дабы не затруднять дыхание. Лилия мечтательно вздохнула, погладила его слегка вьющиеся волосы, провела пальцами по губам, словно умоляла молчать. Зачем говорить сейчас о чем-либо, если им обоим и так хорошо, в этом нетронутом войной, почти райском уголке.
– Думаю, что миру она вообще не явится. Иное дело, что являться станут города, разрушенные нами в годы этой войны; концлагеря, устраиваемые обеими сторонами, в которых, как окажется, погибли миллионы людей; провокации, диверсии… Вот, что явится этому миру, когда человечество насытится войной и почувствует отвращение к ней. А почувствовав это самое отвращение, начнет изгонять и побивать камнями виновных.
– Что с вами, штурмбаннфюрер? – встревожилась Фройнштаг, приподнимаясь на локте. – К чему все эти покаянно-исповедальные речи?
Скорцени не ответил, он смотрел вдаль, на одинокий серый парус, который едва виднелся в «амбразуре» их фьорда, и ему уже самому хотелось отречься от сказанного. Нет ничего страшнее на войне, чем попытка осмыслить ее, понять причины и предугадать исход, а заодно – познать цену своей жизни. Последнее это дело для солдата – погружаться в философию войны.
– Неужели вашими устами заговорил страх, мой неустрашимый штурмбаннфюрер?
– Не исключаю, что и страх – тоже, – уклончиво ответил Скорцени.
– Нет, признайтесь, штурмбаннфюрер, это что, действительно страх? Собираясь в своей казарме, мы, охранники женского лагеря, тоже порой с ужасом загадывали, что бы случилось, если бы проиграли эту войну и в Германию ворвались бы русские варвары. Как бы они измывались, узнав, что мы – эсэсовки, да к тому же – лагерные охранники. Но тогда мы не скрывали, что это страх. Так что зря вы боитесь сознаться в нем, Скорцени.
– Сознаться в страхе? – улыбнулся Отто. – В таком случае неминуемо придется сознаваться и в наличии совести, которая посещает меня еще реже, чем страх.
– Знаете, мне тоже порой кажется, что мы натворили в этом мире чего-то такого, чего нам уже никогда не простят, – задумчиво произнесла Лилия, садясь и обхватывая колени руками. – Ни за что не простят, какими бы мы правыми себя ни считали. И коммунистам тоже не простят. Мне приходилось беседовать с арестованными – француженками, бельгийками, голландками… Наши идеи кажутся им такими же бесчеловечными, как и идеи коммунистов. Нас они называют национал-фашистами, а русских – коммунист-фашистами. И одинаково ненавидят. Вот чего мы добились в этом мире. Представляю, как вся Европа окрысится на нас, когда выяснится, что победителями в ней оказались не мы.
Скорцени ничего не ответил, быстро разделся и направился к усыпанной разноцветной галькой отмели.
«Я еще вернусь в этот мир, – зло пробормотал он про себя. – Я еще пройду его от океана до океана».
– Погодите, я – с вами, – поднялась вслед за ним Фройнштаг, не догадываясь о том, сколь странно перекликаются ее слова с девизом обер-диверсанта рейха. – Теперь я уже почему-то боюсь оставаться без вас.
Скорцени вновь промолчал. Слегка поеживаясь, поскольку вода поначалу показалась ему холодноватой, он уходил по мелководью все дальше и дальше, пока не погрузился по подбородок.
– Я еще вернусь в этот мир! – угрожающе рокотал он своим слегка хрипловатым басом. – Я еще пройду его от океана до океана!
В эти минуты Скорцени показался Фройнштаг язычником, которого разгневанная толпа фанатиков загоняет в море, а он, уже понимая, что обречен на гибель, все еще огрызается и угрожает.
Едва она подумала об этом, как услышала гул авиационных моторов и каким-то особым фронтовым чутьем осознала, что это вражеские штурмовики и что на сей раз они летят по их души.
11
Когда они поднялись на плато, большую часть которого занимал отель «Корсика», с двумя своими флигелями, на каменистых дорожках его еще дымились обгоревшие бревна западного флигеля, завывали сирены машин скорой помощи и торопливые санитары метались между руинами с носилками, на которых лежали укрытые простынями тела. Облаченные в белые одеяния, они принадлежали уже иному миру, иному бытию.
Скорцени и Фройнштаг проскочили между двумя носилками, чувствуя себя неловко оттого, что и сами они уцелели, и во флигеле их только слегка разметало часть крыши да позабрасывало балконы грудами «взрывного» щебня.
Отель все еще оставался почти совершенно пустым. Постояльцы и обслуживающий персонал покинули его, как покидают здание после первых подземных толчков, предчувствуя, что они не последние. И хотя в небе над островом вновь появились самолеты – очевидно, германские или из тех немногих, что остались верными дуче, – Скорцени и Фройнштаг уже не обращали на них внимания. Быстро переодевшись в мундир офицера СС, Лилия зашла в номер Скорцени и обессилено плюхнулась в кресло, предварительно оттянув его подальше от окна, из которого видна была часть залива и силуэт появившегося вдали судна. Судя по очертаниям, военного.
– Помнится, вы говорили о какой-то мадемуазель, осмелившейся тревожить вас, прежде чем выложили из чемоданчика свою зубную щетку, – молвила эсэсовка, прислушиваясь к тому, как Скорцени блаженствует под душем, который, несмотря на налет и разрушения, все еще функционировал.
– Не злопамятствуйте, Фройнштаг. Вам это не к лицу.
– Я ведь не упрекаю вас в том, что вы самым бессовестным образом увиливаете от прямых ответов.
– В тех случаях, когда эти «прямые ответы» мне неизвестны, – парировал Отто. – Сейчас меня куда больше интересует мой адъютант Родль. Очень хотелось бы знать, где, под крылом какой фурии, он пребывает в эти минуты.
– Да уж, господа офицеры СС, воздух Италии, как, впрочем, и Корсики, вам совершенно противопоказан. Поэтому, на всякий случай, напомните-ка мне имя той самой девицы.
– Жанна д’Ардель. Кажется. Разве я уверял, что она – девица? По-моему, голос у нее был старческим.
– Не пытайтесь оправдываться. В роли подследственного вы совершенно бездарны. Когда после войны вам придется предстать перед трибуналом – следователи будут разочарованы.
– Вы себя во время этого следствия видите в роли переводчицы?
– Не богохульствуйте, штурмбаннфюрер, не богохульствуйте. Словом, о вашей слабой стороне я уже сказала. Иное дело – в ведении допроса. Там вы по-настоящему сильны, признаю. Итак, Жанна д’Ардель… Странно, почему впервые мне пришлось услышать это имя именно от вас?
– Несчастная пока еще даже не догадывается, как ей до сегодняшнего дня везло.
«За стенами этого здания выносят из развалин трупы, – напомнил себе Скорцени. – А ты в это время оправдываешься перед любовницей. Существует некое несоответствие между этими действиями. Неужели не улавливаешь?»
Тем временем Лилия подошла к столику, на котором стоял телефон и, увидев в открытой записной книжке Отто номер штурмбаннфюрера Умбарта, не колеблясь, позвонила ему.
– Это вы, Умбарт? – строго поинтересовалась она таким тоном, будто не она его, Умбарта, тревожит, а Умбарт – ее. – Ваш штаб все еще не разнесло? То есть как это… «кто»? Унтерштурмфюрер Фройнштаг. Да, та самая… – Беседуя с командиром первого батальона «корсиканцев», Лилия краешком глаза подсматривала, как, обернувшись полотенцем, Скорцени важно прошествовал из ванной в соседнюю комнату. – Вам знакомо такое имя – Жанна д’Ардель? Даже так?! Понятно. Откуда оно мне известно? Да уж наслышана.
Скорцени все еще облачался в свой франтоватый приталенный мундир, а Лилия уже возникла в проеме двери его комнаты.
– Сколько раз я давал себе слово не раскрывать женщинам имена их соперниц! Никогда, ни под каким предлогом…
– А ведь все очень просто, штурмбаннфюрер. Жанна д’Ардель – хорошая знакомая подруги Умбарта.
– Только-то и всего, Лилия, только-то и всего… Поэтому будем считать, что вопрос со звонком мадемуазель д’Ардель закрыт.
– А нападение на наш отель? Как быть с ним? Не кажется ли вам, что противнику стало известно о пребывания в нем обер-диверсанта рейха? Так почему бы, решило их командование, не покончить с ним, да к тому же столь бескровным образом.
Скорцени застегнул френч на последнюю пуговицу и только тогда лениво, неискренне рассмеялся.
– Вы неисправимы, Фройнштаг. Ваша фантазия возводит меня в ранг наследника австрийского престола, на которого покушается вся авиация западных союзников.
– За престолонаследниками сейчас никто не охотится, – огрызнулась Лилия. – Для воюющих сторон они не представляют никакого интереса.
– Как и моя скромная персона.
– А вот что касается вас, обер-диверсант рейха и «самый страшный человек Европы», то вы как раз вполне можете сойти за человека, убийство которого способно спровоцировать третью мировую войну.
– С вашего позволения, глубокомысленный тезис этот я оспаривать не стану.
– Прежде чем оспаривать, советовала бы вам время от времени почитывать газеты, причем не только германские.
– Дельный совет, – старательно возился с галстуком Скорцени.
– Меня не оставляет предчувствие, что за вами началась настоящая охота. И не только за телом, но, судя по усилиям княгини Сардони, и за вашей душой.
– Причем в случае с княгиней – исключительно за телом, – мрачно отшутился штурмбаннфюрер. – Во всяком случае, так мне кажется.
– Вот именно, всего лишь кажется. Вряд ли княгиня стала бы польщаться вашими телесами, – вновь блеснула своей прирожденной зловредностью Фройнштаг. – Уверена, что на самом деле она отрабатывает свой хлеб ради иной цели.
«В таком случае встает вопрос: “А кто вы, госпожа Фройнштаг?” – взглянул на нее из-под нахмуренных бровей обер-диверсант рейха. – Может, вас тоже приставили ко мне? Неужели и за мной тоже пустили по следу соглядатая? Интересно знать, кто посмел? Впрочем, это бред, такого попросту не может быть».
С этой успокоительной мыслью Скорцени прекратил разматывать клубок своих подозрений. Тем более что в ту же минуту вновь ожил телефон.
12
Подняв трубку, обер-диверсант рейха, к своему изумлению, услышал теперь уже хорошо знакомый французский прононс Жанны д’Ардель. Хотя она и не представилась.
– Вам опять повезло, господин Скорцени. На сей раз небесные ангелы тоже обошли вас. А, что вы скажете на этот счет, господин личный агент фюрера?
– Сначала объясните, что вы хотите этим сказать.
– Всего лишь констатирую тот неоспоримый факт, что во время бомбежки небесные ангелы вас пощадили.
– Почему это огорчает именно вас?
– Вернее, – не отреагировала д’Ардель, – американские штурмовики оказались предельно точными: бомбы легли на западное крыло отеля. В то время как вы пребываете в восточном, более фешенебельном. Правда, они слегка зацепили центральный корпус, но это уже издержки прицельного бомбометания.