– Посматриваю, майн герр. Все по-прежнему – два новых замка и стражник.
– Это плохо, – кисло улыбнулся Леонид. – Ты разузнай-ка, нет ли к тому амбару каких ходов подземных.
Хоромы конюшего боярина – между прочим, будущего царя! – Бориса Годунова, в отличие от обиталищ многих московских бояр, вовсе не показались Арыбашеву какими-то вычурными или особо богатыми.
Вернее, богатство-то, конечно, имелось – только умный вельможа не выставлял его напоказ. Несколько соединенных крытыми переходами просторных горниц на высоких срубных клетях, да, как полагается, терема. Ну, конечно, высокий забор, псы цепные. На просторном, с дивным яблоневым садом, дворе вольготно располагались избы поменьше – для дворовых крестьян – и многочисленные хозяйственные постройки – хлевы, конюшни, птичники, сараи с амбарами.
Горница, насколько помнил Арцыбашев, всегда рубилась-строилась на срубе-подклети, в горнице имелась печь, обычно покрытая изразцами и служившая не для приготовления пищи, а исключительно для тепла. Самая высокая постройка в хоромах – хозяйская крепость, этакий деревянный донжон! – называлась повалушей, от повалов – выпусков бревен верхнего этажа. Иногда еще повалушу именовали светлицей. Двух- и трехэтажные срубы соединялись меж собой сенями – пожалуй, самыми светлыми помещениями в хоромах, с большими слюдяными – или даже стеклянными! – окнами, безо всяких печей. Как раз в сенях-то летом и устраивались пиры. Вот как сейчас.
Хозяин, конюший боярин и царский спальник Борис Годунов – красивый осанистый мужчина с темной бородой и приветливым взглядом – одетый в парчовый – больно глазам! – кафтан и накинутую поверх него шелковую светло-голубую ферязь с длинными, откинутыми назад рукавами, лично встречал именитого гостя. Правда, не во дворе, у ворот – так царя только встречают! – а на крыльце, но и с того ливонскому королевичу было много чести, о чем поспешно растолковал толмач – один их тех пройдошистых немцев, Краузе.
Рядом с боярином стояла его молодая супруга, дочь кровавого палача Малюты. Милое девичье лицо, волосы по обычаю спрятаны под щедро усыпанным жемчугами убрусом. Наверное, красивая – сейчас, под слоем белил да румян, не определишь.
Щурясь от солнца, королевич поднялся на крыльцо, расцеловался с хозяином и хозяйкой.
– Прошу, прошу, дорогой гостюшка, – Годунов добродушно указал рукой на сени. – Ужо пообедаем. Что Господь послал – то и есть…
Господь послал боярину немало. От обилия драгоценной посуды и пищи у Арцыбашева разбегались глаза. Единственное, что он для себя отметил – был огромный осетр, жаренный с яблоками и приправами. Ну, и конечно, вино, и даже водка – золотую чарку гостю понесли сразу.
– Ах, хороша, – забывшись, по-русски прокомментировал Лёня. – Сразу видно – не паленая какая-нибудь. Ключница водку делала?
– Она, – Годунов улыбнулся гостю, словно лучшему другу. – А Щелкалов, Андрей Яковлевич, думный государев дьяк, однако же не солгал. Ты, Арцымагнус Крестьянович, зело нашу речь ведаешь. И когда только успел?
– У себя еще выучил, дома, – поспешно оправдался фальшивый ливонец. – В Таллине… тьфу… на Сааремаа… в Ливонии, в общем.
– Молодец, – Борис одобрительно улыбнулся и усадил гостя по правую от себя руку. – А тут вот, рядом, посейчас и суженая твоя сядет, Евфимия Владимировна.
Какая-то еле уловимая гримаса вдруг исказила на миг холеное лицо царедворца. Что думал он в этот момент? Виделся ли ему казненный по облыжному доносу князь? Или расстреливаемые опричниками женщины? Бог весть. Может, и виделось. А может, и нет. Судя по дальнейшей феерической карьере, нервы у Бориса Федоровича были очень даже крепкие.
Княжна задержалась недолго. Вошла, точнее сказать вплыла павой, поклонилась в пояс. Сначала – боярину, потом – будущем мужу. Села, царственным жестом поправив спадающую с убруса прозрачную вуаль.
Арцыбашев с любопытством скосил глаза, силясь рассмотреть то, чего не увидел в церкви. А девчонка-то красивая! Очень. Худощавое, слегка вытянутое лицо, карие глаза с поволокою, густые ресницы, сурьменные брови. Даже белила с румянами, по обычаю наложенные весьма щедро, не смазывали то благоприятное впечатление, которое красавица произвела на важного гостя.
Годунов поспешно произнес здравицу в честь царя-батюшки. Все выпили стоя по довольно большой чаше. На этот раз не водки, а очень даже приличного вина, тоже весьма хмельного. Выпив, уселись закусывать. Леонид потянулся к пирогам, к пахучей ухе, рыбьему холодцу, осетринке…
– Пост-от ныне, пятница, – зачем-то извинялся боярин. – Потому уж не обессудь – белорыбица…
Запивая, королевич только диву давался. Если у них в пост так едят, то что же в скоромное время делается? Одно сплошное обжорство. Впрочем, Годунов не кто-нибудь, а приближенный вельможа царя!
После третьего тоста хозяин принялся расспрашивать про Ливонию, про датского короля Фредерика, вообще про европейскую жизнь. Боярыня Марья Григорьевна тоже слушала с неподдельным интересом, а уж Арцыбашев, после пятого-то кубка, плел, что только не лезло на язык!
– В Копенгагене, врать не стану, я только проездом был. Вернее, пролетом – в аэропорту. Аэропорт там огромный, и, главное, кругом, кругом все – вполне себе заблудиться можно. А вот Стокгольм… Стокгольм иное дело. Старый город… как его, блин… Риддерхольм! Дьюрсгаден, кораблик Ваза, Скансен. Ну, и музей «АббА», конечно – это уж здорово! Говорите, Рига? А что Рига? Тоже ничего. Я как-то снял отель с видом на Домский собор… вполне себе дешево снял, за тринадцать евро… хотя это, честно-то говоря, не отель был – хостел. Но все равно! А внизу, представляете – ресторан «Лидо». Дешево все, и пиво замечательное. Помнится, сидим мы с друзьями на террасе… Ой, о чем это я? Вы, уважаемый Борис Федорович, зачем мне столько много подливаете? Я ведь, можно сказать, малопьющий. По праздникам только, да по выходным… ну, и на неделе так… иногда… Да-да! За царевича Федора Иоанновича! Со всем нашим удовольствием. Прекрасный тост!
Стоявшие невдалеке, у стены, музыканты грянули в гусли что-то лирическое, мотивом похожее на знаменитую песню «АббА» – «Танцующая королева».
– Дэнсинг куин… – пьяно подпевал Арцыбашев, – дэнсинг куин…
– А мне чего-нибудь дайте!
Леонид едва не подавился пряником. Голос вдруг показался ему знакомым. Детский. Тоненький. С хрипотцой. Неужто тот самый мальчишка? Который в амбаре…
Нет, не мальчишка. Девчонка! А голосок-то похож, да… И что с того-то?
– А это вот младшенькая княжна – Маша, – Годунов с улыбкой указал рукой на возникшую на пороге девочку.
На вид девчонке было лет тринадцать. Тоненькая, в длинном европейском платье с крахмальным воротником и рукавами-буфами. Синеглазая, с темными, рассыпанными по плечам локонами, она чем-то напомнила Арцыбашеву Алису из старого детского фильма «Гостья из будущего». Тот же тип лица, глаза… да все! Между прочим, когда-то в детстве киношная Алиса Лёне нравилась. Очень.
– Садись, садись, Машенька, – ласково промолвила боярыня. – Что запоздала-то так? И платье это…
– Что, некрасивое? – ах, с каким вызовом блеснули глаза! Просто-таки окатили презрительной синью.
– Да нет, красно… Да ты садись, садись, кушай. Кваску-от испей.
– А вина можно? Того, сладенького… мальвазеицы.
Годунов усмехнулся в бороду и покладисто махнул слугам:
– Немножко-то можно. Плесните ей. Токмо ты, Машенька, не сразу за сладкие заедки хватайся. Сначала ушицы, вот, похлебай.
– Сама знаю!
Девчонка вела себя довольно вольготно, и даже, можно сказать, с вызовом. Наверное, таким образом выражала свой подростковый протест. Гормоны играли.
– Ты на нее вниманья-то не обращай, Арцымагнус Крестьянович, – наклонившись, прошептал боярин Борис. – Такая уж она у нас. Сирота – воспитывать особенно некому.
Зато старшая Машина сестра, Евфимия, выглядела вполне воспитанной, пожалуй, даже слишком. За весь вечер и слова не произнесла, как ни пытался Арцыбашев ее разговорить. Лишь улыбалась мягко, а в глазах стояла тоска. Что, в общем-то, и понятно. Когда сначала родителей казнят, а потом доброхотов из себя строят, это, знаете ли… Лишний штрих к портрету царя-тирана.
А чета Годуновых, похоже, относилась к девчонкам с сочувствием. Привечали. В гости, вот, позвали. А еще прощали младшей княжне, Маше, все непозволительные и дерзкие по сим временам чудачества. Ишь, мальвазеицы ей! И платье поганское надела. Словно дразнила кого. Так, может быть, и дразнила? Презрение свое выказывала, где-то в глубине души затаив нешуточную обиду и боль.
За упокой души князя Владимира Старицкого у Леонида хватило ума не пить. То есть не предлагать за это выпить… хотя, по первому хмелю, и проскользнула такая мысля. Весьма и весьма чреватая! Годунов, вне всяких сомнений, донес бы об этом царю. Донес, донес бы… И что тогда? Вместо войска и ливонской короны – пыточный подвал? Подвал, да… подвал…
– Как-то намедни случайно забрел в один амбар в Кремле, у Тайницкой башни…
Зачем он ввернул эту фразу, Арцыбашев и сам не знал. То ли к рассказу Марьи Годуновой о всяких там домашних заготовках, соленьях-вареньях, то ли… то ли к Маше. Боярин Борис обмолвился невзначай – мол, любит девчонка по подвалам лазить, интересно ей. Владыко новый сказывал – епитимью на предерзостную дщерь наложить надоть. Да только царь-государь не велит! Запретил обижать сироту, вот та и бесится.
Как только упомянул гость амбар, так синие очи Маши вспыхнули страхом. Вспыхнули и тут же погасли – Леонид поспешно перевел разговор на другое, расспорясь с гостеприимным хозяином, что лучше – пищаль или добрый лук. Принц настаивал на луке – мол, куда как метче, нежели пищаль.
– Метче-то он метче, – ухмыльнулся боярин Борис. – А токмо ежели залпами бить? Да прямой наводкою? Лук-то с навеса, ага. А ветер вдруг? Или сил у стрелка не хватит? Не-ет, без добрых пищалей нынче в бою делать нечего. Не зря государь стрельцов завести удумал. И еще – пушкарский приказ!
Вот с этим гость согласился:
– Да, Боря, без артиллерии нынче никуда. Бог войны все-таки!
– Как-как ты сказал? – засмеялся боярин. – Бог войны? Одначе верно.
А юная княжна все стреляла глазищами. Алиса, блин.
– Слышу голос из прекрасного далека-а-а-а… – королевич и сам не заметил, как затянул песню.
