Кондотьер: Ливонский принц. Король. Потом и кровью
– Петер! Зови… О, боже мой… Вы!
В дверях появилась Маша. Не тот наштукатуренный манекен, что был на пиру, нет – настоящая Маша Старицкая, юная красавица-княжна с синими, как чистое весеннее небо, глазами. Стройненькая, с сияющим взором. Темные локоны, распущенные по плечам, стягивала серебряная диадема, тоненькая, изящная – как и сама девушка – без всякой вычурности.
На Маше было надето строгое испанское платье, черное, с серебристой вышивкой – с корсетом, буфами и белым гофрированным воротником-жабо. Из украшений – диадема, браслетики да маленькие серебряные серьги в ушах, а на шее – изящное серебряное колье, украшенное рубинами. Истинная инфанта! Принцесса крови!
– О, ваше высочество… – вскочив с кресла, Магнус протянул посетительнице руку. – Прошу, садитесь. Может быть, хотите вина? У вас нынче такое прекрасное платье, оно вам очень идет!
– Данке, – присаживаясь, по-немецки поблагодарила княжна. – Ничего, что я вот так, без приглашения, вечером?
– Я всегда рад видеть вас, Машенька. Хочу заметить, ваш немецкий выше всяких позвал.
– Кто только меня ни учил, – пухлые губки девушки тронула улыбка. – Вы что-то сказали про вино? Право, я не отказалась бы.
– Да-да, конечно, – спохватился король. – Эй, Петер…
– Недурное рейнское, – сделав пару глотков из тонкого синего бокала венецианского стекла, похвалила гостья. – Нет, я в самом деле не помешала?
– Господи, Машенька! Но… – Магнус вдруг замялся, глянув в черноту окна. – Вам… вас… ведь скажут… доложат государю…
– Пусть докладывают, плевать, – милое личико искривила злая гримаса. – Я уже взрослая… и дела до меня никому нет. Тем более царю. Да, мы же с вами – жених и невеста… Так что пусть болтают, что хотят.
– Принимать вас большая честь для меня…
Маша покачала головой:
– Бросьте, ваше величество. Вам просто сюзерен приказал… и вы не смеете его ослушаться. Ведь так?
– Не совсем, – взяв девушку за руку, тихо отозвался король. – Просто я еще очень плохо вас знаю. Да и вижу-то – второй раз. Или третий.
– Я вам нравлюсь?
Такой вот вопрос. Не в бровь, а в глаз. Довольно неожиданно для забитых московитских женщин. А впрочем, не только для них – до феминизма еще ох как далековато!
– Вы обворожительны, милая княжна! Всем, чем угодно, клянусь, – окунувшись в синь девичьих глаз, честно признал молодой человек.
– Спасибо. Значит, вы все же согласитесь взять меня с собой в Ливонию? Не откажетесь, даже если… – здесь княжна вновь запнулась, но сразу продолжила: – Даже если против нас возникнут обстоятельства непреодолимой силы?
– Понимаю, – вспомнив незавидную судьбу Машиного батюшки, недавно казненного князя Владимира Старицкого, Магнус непритворно вздохнул. Оно, конечно, покойный князь – заговорщик, и имел все права на трон. Таких, как он, обычно устраняют. Даже не за участие в заговорах. Просто – за «голубую кровь». Которая, кстати, течет и в жилах Маши. – Вам до смерти надоело в Кремле.
– Ваше величество, надоело – не то слово! – сверкнула очами гостья. – Я готова на все, лишь бы уехать отсюда как можно скорей. Мой отец… матушка… Да, меня пока не трогают… не трогали, но все может измениться в любой час. Завтра будет наша помолвка… а потом свадьба. Не знаю уж, и когда. Сколько еще мне ждать? Год, два? Или намного больше? Вы почему-то кажетесь мне неплохим человеком, ваше величество. Клянусь, я буду вам верна!
– Завтра же попрошу царя устроить свадьбу тотчас же!
Девушка засмеялась:
– О, нет, так не выйдет, мы ж с вами в Москве! Здесь, как в древней Византии, любят и умеют ждать. И я подожду. Лишь бы вы… лишь бы с вами…
– Все будет хорошо, милая Машенька, – мягко промолвил Магнус. – Не сомневайтесь.
– Дай-то Бог, – Маша перекрестилась на висевшую в углу икону Николая Угодника.
Глядя на нее, Арцыбашев перекрестился тоже, на православный манер – справа налево:
– Ах, милая Маша, пока вы будете ждать меня здесь, в Москве, я хотел бы вас кое о чем попросить. И кое о чем расспросить – уже сейчас, коли уж вы здесь.
– Спрашивайте. И просите, – с улыбкой разрешила княжна.
Леонид начал разговор издалека. О красотах московского кремля заговорил, о церквах, о хоромах боярских. И о башнях. О том подвале, у Тайницкой…
Машу всю передернуло. Было видно, что тема эта ей неприятна, еще бы – ведь именно там, в подвале у Тайницкой башни, девчонка делала наговоры на смерть самого царя! Арцыбашев тогда спас ее от расследования, и княжна это запомнила… однако вот сейчас активно не хотела вспоминать.
К слову, все ее шашни с черным колдовством его величество интересовали мало. Больше привлекало другое – Магнус прямо так и спросил, без обиняков: не видала ли, мол, милая Машенька, близ Тайницкой башни (или вообще, в Кремле) каких-либо непонятных людишек, вовсе не похожих на обычных ни одежкой, ни поведением…
– Странные немцы? – девушка вдруг кивнула с неожиданной понятливостью. – Да, были такие. Парочка или даже больше. Двух два лета назад стражники пристрелили, остальных – ране еще – верно, тоже… Что за немцы? Да я сама-то их не видала, а так, слыхала только. Непонятные! Черт те как одеты и откуда взялись – неизвестно. Их сразу в Тайный приказ да пытать… Вот и померли.
– Два лета назад, говоришь, – задумчиво протянул Арцыбашев. – Жаль. А вещи? Вещей от них никаких не осталось?
– Остались, – с полной уверенностью в глазах, Маша тихонько пристукнула ладонью по столу. – Тимофей, Земского двора младшой дьяк, хвастал как-то. Даже браслетик дивный мне показывал – не особенно и красивый, но с маленькими часами – совсем как большие, на башнях. Однако не ходили часы те.
– Тимофей… дьяк Земского двора… Ты встречу с ним организовать можешь?
– Попробуем.
Княжна повела плечом, и Леонид, пряча радость, прошептал тихонько:
– Только это… желательно вдали от чужих глаз.
– Ну, это само собой. А как же!
Земским двором именовалось некое государственное учреждение, занимающееся управлением Москвой, а также судом по уголовным и гражданским делам. В судейской избе, что располагалась на Пречистенке, как раз и хранились все те странные вещи, о которых рассказала юная княжна Старицкая. И ведал их хранением младший дьяк Тимофей.
Судейскую избу – изрядных размеров хоромину со стоявшими у крыльца стрельцами – стражей – Арцыбашев навестил дня через три после разговора с Машей. Навестил тайно – переоделся в русскую одежку, и слугу Петера переодел. Все как полагается, но без излишеств: холщовые порты, сапоги зеленого сафьяна, рубаха, небесного цвета зипун с мелкими медными пуговицами, а уж поверх зипуна – тепло-коричневая аксамитовая чуга: узкий кафтан с рукавами по локоть, какие обычно носили во время верховой езды или путешествий. Все добротное, недешевое… но, конечно, не такое дорогое, как у московских бояр.
– Мне к Тимофею Зотову, дьяку, – подойдя к крыльцу, молодой человек рассеянно кивнул стрельцам. – По старому делу.
Так его Маша сказать научила, она же с утра еще к дьяку слугу послала – договориться, так что долго ждать не пришлось. Дьяк Тимофей – хитроглазый парень лет двадцати, с вытянутым, как у лошади, лицом и куцей бородкой – принял посетителя сразу, как только тот вошел в избу. Поклонился, одернув скромный темный кафтан, и, поправив на голове сиротскую круглю шапочку – скуфейку, покосился на своих коллег, на просителей да жалобщиков, уже с раннего утра кишмя кишевших в присутствии.
– Одна наша общая знакомая… – начал было Леонид.
– Все ведаю, – дьяк тут же оборвал его, незамедлительно отведя в какой-то темный закуток с большим сундуком, полками и столом.
Отвел, уселся за стол, указав посетителю на стоящую рядом лавку, и, понизив голос до шепота, предупредил:
– Договариваться не здеся будем. Ты посейчас, как на улицу выйдешь, так на углу, у забора, пожди недолгонько.
Арцыбашев пожал плечами: подождать так подождать, эко дело. Вышел, свистнул околачивавшегося у длинного забора слугу да зашагал по мощенной тонкими бревнами улице. Гать под ногами предательски покачивалась, словно Леонид шагал по болоту. Так, верно, здесь и было когда-то болото, а теперь вот стала – улица. Обычная улица, не торговая – проезжая, прохожая, узкая.
Прошелся Магнус, встал, как и договаривались, на углу, у чьих-то ворот… Из-за которых вдруг раздался такой лай, что молодой человек вздрогнул и непроизвольно дернулся в сторону, едва не упав. Хорошо, слуга Петер оказался проворен – поддержал под локоть:
– Осторожней, ваше величество!
– Тсс!!! – яростно заморгал Леонид. – Не хватало еще по-немецки здесь говорить.
– Так… а кто услышит-то?
И впрямь, рядом никого не было. Зато по улице ходило-ехало немало народу, а один мужик в сером сермяжном полукафтане и плетеной из кожаных ремешком обуви – постолах – склонившись, искал что-то в грязи на обочине. Видать, обронил какую-то вещь, а то – и денежку. Ну да, что упало – пропало, в этакой-то грязюге ни за что не найдешь. Мужик это, конечно же, понимал, но все же искал упрямо… правда, не очень-то истово, словно бы делал какую-то необходимую, но не очень-то важную работу, то и дело выпрямляясь да исподволь бросая взгляды по сторонам – видать, не очень-то хотел, чтоб прохожие приняли его за полного идиота… или просто опасался насмешек знакомых. Нехорошо так зыркал… не то чтобы недобро, а так – пристально, словно бы цеплялся ко всем взглядом… как те ребята из КГБ! То есть, тьфу – не из КГБ, а из ОПГ. Просто бандиты.
Леонид хмыкнул, вспомнив, как принял гопников за сотрудников спецслужб, и вздохнул – дорого ему эта ошибка стоила! Хорошо, хоть Наташе удалось убежать. Да не появись вовремя каравелла Карстена Роде…
Дьяк Тимофей долго ждать не заставил. Подошел, оглянулся, задержав взгляд на том самом растеряхе… да тот уже выпрямился, отвернулся да зашагал по своим делам: то ли нашел то, что искал, то ли – плюнул. Скрылся за поворотом – Леонид его и не видел… да и не смотрел, занятый разговором.
– Есть у меня этакие забавные вещицы, да, – осмотревшись, перешел к делу дьяк. – Однако и стоят немало.
– Я куплю! – Арцыбашев холодно улыбнулся. – За разумную цену. Но сначала бы посмотреть.
– Посмотришь, господине, посмотришь, – уверил Зотов. – Токмо не здесь. В приказной избе я ничего такого не держу. Кой-что – у старшего дьяка, кой-что – у меня… Давай-ко встретимся с полудня в пятом часу. На Иванову улицу, у Чертолья, приходи. Знаешь?
– Найду.
– Там кабак «Иван Елкин». Свидимся.
– Гм… Чертолье…
– Коли боишься, сребришко с собой не бери, – ухмыльнулся дьяк. – Сначала глянешь, потом купишь. Идет?
– Идет! – кивнув, Леонид простился с приказчиком до вечера – ибо «с полудня в пятом часу» как раз и означало где-то часов шесть. А темнело около девяти где-то, и тогда уже другие часы начинались – «ночные».
Честно сказать, Леонида немного смущал район – Чертолье. Самая неудобь у Черторыйского ручья. Узкие кривые улочки, тут же рядом – пожни со скирдами, овраги, перелески. Сам черт ногу сломит – отсюда и название. Да и разбойничали там по ночам – «шалили»… Впрочем, не только там.
Ласковое сентябрьское солнышко пряталось за густыми кронами берез. Густо-зеленая, почти летняя листва уже была тронута желтыми прядями, облетали потихоньку листочки с тополей, начинали смущенно краснеть росшие рядом клены. А вот трава была летней – густой, рвущейся к сверкающему нежно-голубому небу, чуть тронутому полупрозрачными перьями облаков. Нынче выдался чудесный денек, тихий и теплый, и к вечеру разжарило еще больше, так что сидевшие на кабацкой завалинке пьяницы-ярыжки поснимали сермяги, оставшись в одних посконных рубахах.
Иванова улица тоже была мощеной, как и многие на Москве. На уложенные по краям лаги клались поперечные плахи, кои быстро разбивали всадники и возы. Да еще сделал свое дело весенний пожар, так что теперь не только проехать, но пройти здесь казалось довольно трудным, почти невозможным, делом – разбитые плахи торчали вокруг, словно зубы сказочного дракона. По обеим сторонам разбитого настила, вдоль бесконечных заборов из врытых в землю бревен, тянулись канавы с отбросами. С усадеб туда сливали помои и нечистоты, туда же сгребали с настила конский навоз. Пахло это все – хоть нос затыкай, к тому ж в нечистотах возились, пищали крысы. Видать, тоже хорошему деньку радовались.
– Ну вот, кажется, и пришли, – кинув на распахнутые настежь ворота, хмыкнул Магнус-Леонид. – Вон и алкоголики местные…
– Кто, майн герр? – недоуменно переспросил Петер.
– Ярыжки. Пианицы.
– А-а-а.
Пройдя обширным двором со стоявшими там несколькими телегами и привязанными к коновязи лошадьми, как видно, принадлежавшими каким-то торговцам, господин и его юный слуга, пригнувшись, вошли в низкую дверь с прибитой к притолочине еловой веткой. Арцыбашев был готов ко всему, однако внутри кабака вовсе не оказалось как-то по-особому противно или опасно. Ну да, сидели мужики – пили, закусывали как-то мелочью, а чаще и вовсе обходились без закуски – выпив, лишь усердно крякали да с размаху били чарками по столу. А в общем-то, вели себя прилично, да и вокруг было довольно чистенько, даже проворный служка – кабацкая теребень – усердно мел пол спрыснутым в воде веником. Обычная рюмочная, ничего такого.
– Вот тот стол, кажись, свободен… ага…
Едва посетители уселись, как оторвавшийся от веника служка, молча, без всяких вопросов, поставил на стол две чарки с водкой. Серебряные! Статус гостей кабацкий определил по одежке.
– Эй, эй, любезный! – бросив на стол мелочь, Арцыбашев поманил слугу. – На зуб чего принеси.
– Чего-чего?
– Ну, закуски какой-нибудь. Пирогов там, еще чего…
Теребень – кривобокий парень с грязными рыжими патлами и круглым, густо усыпанным веснушками лицом – неприятно осклабился:
– У нас ведь царев кабак, господине! Не какая-нибудь харчевня. Не есть – пить приходят. Хотя что ж. Капусткой могу угодить?
– Давай капусту свою. Тащи.
Через пару минут слуга тяпнул на стол глиняное блюдо с кислой квашеной капустой… довольно вкусной, несмотря на неприглядный внешний вид. Правда, есть ее пришлось руками – никаких столовых приборов, кроме чарок, в сем питейном заведении не подавали. Ну, так и правильно – не есть, пить пришли! А покушать да поночевать милости просим в харчевни да на постоялый двор! Только водки вам там не подадут, даже и гнусного медового перевару – водка только в царевых кабаках! А в харчевне… ну, из-под полы разве что… Там другое питье, не столь убойное: квас, медовуха, бражица.
– Ну, и где же этот чертов дьяк?! – покосившись на подозрительно оглянувшегося служку, Леонид поднял чарку.
– Подождем, майн герр, – весело улыбнулся Петер. – А покуда ж – выпьем…
– Я вот тебе выпью!
– Нехорошо не пить, господин. Здесь же кабак все-таки.
С точки зрения конспирации слуга был абсолютно прав. Как это – прийти в кабак и не пить? Все равно что в парилку ввалиться в одежде. Подозрительно! Очень. Вон и так уже кабацкая теребень оглядывается.
– Ладно.
Намахнули. Захрустели капусточкой. Служка тотчас же наполнил опустевшие чарки. Вмиг!
Арцыбашев покачал головой: этак и спиться можно. Покуда дьяка ждешь… Чарки-то тут немаленькие – с нормальный такой стакан. Ну, не двести граммов… но сто пятьдесят – точно! Тем более – почти без закуски-то.
– Смотри, не очень-то налегай, парниша!
– Так я ж, майн герр… О! А вот и дьяк!
Опустив стакан, Петер помахал рукой только что вошедшему в кабак Тимофею. Тот, завидев сидевших, улыбнулся, подошел да, сняв заплечный мешок, уселся рядом на лавку. Расторопный кабацкий служка проворно притащил третью чарку. Выпили. Так, для конспирации, но в голове загудело.
– Принес? – пожевав капустки, негромко поинтересовался Леонид.
– Принес, ну.
Кивнув, дьяк развязал мешок.
– Смотри – вона.
Часы с браслетом. Обычные такие часы, серебристые, с темно-синим циферблатом, марки «Ракета». Петродворцовый часовой завод, кажется.
– За сорок копейных денежек уступлю, господине.
– Сорок денежек? – Арцыбашев с возмущением вскинул брови. – Это ж с полкоровы!
– Так и вещица-то! – Зотов прищелкнул языком. – Вона, блестит вся… играет!
– То-то что играет. Не злато, не серебро – так, погремушка, – Лёня отодвинул часы к дьяку. – Еще что имеется?
Честно сказать, не густо оказалось у дьяка, совсем не густо. Кроме «Ракеты» еще голландская зажигалка, авторучка, какое-то несуразное пресс-папье, пустая пол-литровая бутыль из-под водки «Пшеничная»… и несколько советских монет, мелочь. Пятнадцать копеек, двадцать, пятаки… Самая старая монетка – восемьдесят первого года.
Леонид задумчиво покусал губу. А ведь здесь все вещи – из начала восьмидесятых! Выходило, что кто-то еще не так давно проникал сюда – именно из того времени. Из восьмидесятых годов двадцатого века, а вовсе не из начала двадцать первого! Что ж, получалось, что Арцыбашев один – из того? И как обратно… если есть выход, так он ведет в восьмидесятые?
Пусть так! Все лучше там, чем здесь. Уж куда безопаснее, да и быт налажен… В конце концов, и там можно будет новый путь поискать, по подвалам пошариться…
– Кажную – на «новгородку» обменяю, – заметив интерес собеседника, подмигнул дьяк.
– Давай на «московку», – Леонид хитро прищурился: все ж таки надо было хоть что-нибудь купить. – И не все – а вот эти две.
Зотов скорбно покачал головой:
– Всего две, господине? И браслетку даже не возьмешь?
– Две, – твердо заверил король. – И ты сейчас мне подробно расскажешь, где все это нашли и при каких обстоятельствах. Ну-ну, не парься! Рассказ оплачиваю отдельно. Вот…
Арцыбашев выложил на стол еще дюжину монет – серебряных московских денег размером всего-то с ноготок. Однако эти «ноготки» довольно много стоили!
– Эх, ладно, мил человек, – уступил дьяк. – По рукам!
– Ну, так давай, рассказывай.
Как и предполагал Леонид, все вещи из будущего были изъяты у «поганых немцев», появившихся в Кремле.
– Немца того у Тайницкой башни схватили, – вспоминал Тимофей. – А другого – у Воротной. Третьего же… гм…
Дьяк задумался, и Арцыбашев нетерпеливо его подогнал:
– Тоже где-то в Кремле, верно?
– А вот и не в Кремле! – неожиданно возразил Зотов. – И не на Москве даже.
– Не в Москве? А где же?
– В Новгороде! Ну да, в Новгороде. Как раз тогда заваруха там началась. Вот немца и словили… Да сразу – в прорубь, особо не спрашивая, потому как ясно же – лазутчик, соглядатай!
Король недоверчиво поджал губы:
– Что, даже не допрашивали?
– Еще пяток «новгородок» прибавишь, господин?
– Н-на!
Посыпались, зазвенели монетки. Дьяк проворно накрыл их рукой и, кинув одну подбежавшему служке, продолжил:
– Так о нем, немчине том, Ивашко Хмуров, опричник, докладал. Дескать, мчался прочь от войска… Тогда там все прочь мчались. Вот и взяли на стрелу.
– Ты ж сказал – в прорубь! – насторожился Леонид.
Дьяк лениво поковырял ногтем в зубах:
– Не, в прорубь – это не его. Немчина – стрелою. Так Ивашко Хмуров и докладал. И не в самом Новгороде, а где-то рядом – в деревне.
– Ты-то сам говорил с этим Ивашкой?
– Говорил, господине. Когда вещицы велено было в казну прибрать, язм его и расспрашивал. Опись делал.
– Опись…
Арцыбашев на миг представил себе, что это была за опись, куда вошло, верно, что-то более-менее ценное, остальное же… на остальное же, не особенно кому нужное, наложил лапу приказной дьяк. Так просто наложил, на всякий случай – авось что-нибудь когда-нибудь и сгодится. Сгодилось вот.
– И что там еще было изъято?
– Кафтанец кургузый, опорки, – охотно перечислил Зотов. – На порты никто не польстился – облезлые какие-то, срамота! Так в них и зарыли.
– Облезлые… – Леонид покусал губу. – Джинсы, значит. А больше ничего?
Неожиданно откинувшись, Тимофей сложил на груди руки и лукаво прищурился, словно ушлый прощелыга-торговец, припасший самое важное напоследок.
– Ну-ну-ну! – с готовностью загремел монетами собеседник. – Говори же!
– Не поверишь!
– На, вот.
Арцыбашев быстро отсчитал пять монеток, потом тут же высыпал на стол еще столько же: слава царю Ивану Васильевичу, деньги были!
– Там, в деревне, повозку, колесницу бесовскую, в грязи неподалеку нашли, – понизив голос, поведал дьяк. – Из железа вся, аки конь! С рогами, о двух колесах блестящих! Впереди – глаз стеклянный! Видоки говорили, будто на повозке той тот немчин верхом, аки на лошади, ехал! Ну, это врут, ясно.
– Само собой врут, – согласно кивнув, Леонид намахнул от волнения стакан и поинтересовался, что с той повозкой стало.
– А ничо не стало, – Тимофей тоже поднял чарку. – В Новгород ее на телеге свезли. Там где-то в амбарах приказных и валяется. Не до нее было.
– А тот опричник, как его… Ивашко Хмуров? Он сейчас где?
– На том свете Ивашко, – единым махом опростав водку, дьяк поставил чарку на стол. – По весне еще под саблю татарскую угодил.
– Так-так… – тихо повторил Арцыбашев. – Значит, Новгород, говоришь… Москва, Эзель и вот – Новгород… И еще деревня какая-то.
Молодой бюрократ конца шестнадцатого столетия и провалившийся во времени путешественник расстались вполне довольные друг другом. Дьяк выручил вполне приличную сумму, а Леонид хоть кое-что узнал. О новом портале времени, новых воротах. Кто знает, может быть, именно там, в Новгороде, и можно было бы попытаться отыскать выход? Все лучше, чем рыскать по холодным волнам где-то в море у Сааремаа! По крайней мере, на суше. Да и вообще, мотоцикл – а что еще-то? – вещь достаточно шумная: кто-то что-то обязательно видел, запомнил. И сможет рассказать. Главное, этих людей найти, а ведь они должны быть, обязательно должны, не всех же новгородцев погубил Иван Грозный, непонятно, за какие грехи! Кто-то ведь и в живых остался. Эх! Добраться бы теперь до Новгорода, да только вот как? Тайком – не выйдет, ливонский король слишком уж заметная фигура. Это не как сейчас – на полдня исчезнуть. Тут куда больше времени понадобится. И что остается? Разве что попросить Ивана Васильевича отдать Новгород в качестве приданого Маши? Отдаст? Может и отдать, запросто. А может и нет – одно слово, сатрап! Типичный такой деспот. Тогда что остается? Раз самому покуда никак, так надобно отправить в Новгород верных людей. Пусть тайком порасспрашивают, пошарят. Вот хоть того же месье Труайя и отправить, он мужик ушлый. Только вот незадача – в Ливонии остался. Тогда кого же? Петера? Смешно и думать. Тогда… А Машу и попросить! Невестушку нареченную. Неужто у нее верных людишек нет? А нет, так пускай за деньги кого-нибудь сыщет. Разберемся…
– Господин, – отвлек от важных мыслей Петер. – Быть может, нам лучше выбираться отсюда по каким-нибудь более людным улицам?
А вот этот вопрос пришелся сейчас более чем кстати! Поглощенный беседой с дьяком, Арцыбашев провел в кабаке куда больше времени, нежели планировал изначально, надеясь вернуться в Кремль до наступления темноты, когда передвигаться по московским улицам стало бы слишком опасно, несмотря на все принимаемые Земским двором и Разбойным приказом меры предосторожности типа стрелецких ночных постов и перегораживающих улицы рогаток… не очень-то мешавших многочисленным разбойничьим шайкам творить свои черные дела. Вот казалось бы – Иван Грозный, авторитетный, кровавый царь. И тот с разбойниками справиться не может, несмотря ни на какую опричнину! Да хоть Иосифа Сталина взять: конец сороковых – начало пятидесятых – это ж разгул бытового криминала! Все пацаны хотели бандитами быть. На бытовом уровне блатных боялись и уважали почище государственной власти.
Так что не в кровавости и тиранистости дело. Просто простой народ запугать куда легче, нежели бандитов-разбойников. Вот и не справлялась власть – что при Сталине, что при Иване Грозном. Да и цели себе такой особо не ставила.
Небо над головой еще казалось светлым, однако в воздухе сгущались сумерки. Уже не так далеко было видно, не так хорошо. В хоромах, за частоколами, зажигались огни свечей, с грохотом запирались ворота, выпускались во дворы цепные псы. Редкие прохожие быстро исчезали с улиц, в небе вспыхивали первые звезды, а над деревьями повисла белесая луна.
– Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана, – поежившись от внезапно наступившей прохлады, мрачно пошутил Леонид.
Петер вытащил из-за пазухи кистень – увесистый железный шарик на китовом усе. Не удержался, похвастался:
– Хороший, английский. Сам господин Карстен Роде подарил!
Хмыкнув, Арцыбашев наклонился, достав из-за голенища узкий закаленный нож, длиной не намного короче шпаги. Предосторожность не лишняя… вполне…
Простившись с дьяком, путники не успели отойти от кабака и сотни шагов, как впереди, из-за частокола, гогоча, вывернула кодлочка – человек пять. Судя по голосам, молодые парни, отроки-подростки немногим старше Петера.
– Сейчас, по всему, закурить спросят, – Леонид сжал крепче нож. – Как только подойдут – нападем первыми. Беру на себя вон того высокого, ты – того, что слева, с дубинкою.