Да что ему надо? Почему эти дурацкие охранные чары на доме, за которые она тоже платит каждый месяц, не работают?!..
Морген давила в себе всхлипы, зная, что нельзя паниковать, страх открывает дорогу еще более опасному, питает их и укрепляет. Это втолковывали им всем, еще в школе. Думая о дурном, даешь ему силу… хотя обычным людям можно сколько угодно пугаться темноты и воображать чудовищ. Если во тьме скрывается хотя бы тень нечеловеческого, мысли мага помогут этому существу обрести более плотное тело.
Недаром у некромантов самое богатое воображение.
Морген боялась отвернуться от прохода, и нарочно смотрела на молочного цвета стену кухни – чтобы не цеплять взглядом сумрак коридора. От стекла позади тянуло холодом.
– Шаг в шаг, след в след, – зашептала она и поначалу испугалась своего голоса, – след в след, стой за спиной, смотри в оба глаза, храни меня. Шаг в шаг, след в след, стой за спиной, смотри в оба глаза, храни меня.
С этим детским наговором – тот, который полагается, из справочника, она уже забыла – Морген залезла с ногами на подоконник и сжала кулаки, усилием воли вспоминая недавнее утро.
Надо переключиться.
Донно чертыхается. Взъерошенные темные волосы, широкие плечи…
Воспоминания принесли с собой и утренние чувства: неловкость, удивление. Они успокоили Морген.
В коридоре зазвонил городской телефон.
Морген не сразу решилась слезть с подоконника, но звонок пиликал и пиликал. Держась спиной к стене, чувствуя себя слишком незащищенной, она прошла мимо раскрытой двери ванной. Везде было пусто – и осторожное прощупывание сканированием тоже показало, что она одна в квартире.
– Что у тебя там творится? – с любопытством спросил начальник.
Старая поганка, даже не обеспокоился.
– Я… опоздаю, – сказала Морген. – Уже выезжаю, буду через сорок минут. Я все объясню.
В холле больницы первым делом она зашла в магазинчик и купила два оберега для дома.
Ненастоящий
– Ты уясни одно, – сказал однажды куратор. – Ты думаешь, что ты сейчас крутой и видишь всех насквозь. И ни фига это не так. Есть ребятки, которые умеют болтать так, что ты и не поймешь, что тебя дурят. Они будут коверкать факты, недоговаривать, из кусков правды склепают тебе большую ложь. И ты – даже со своей суперспособностью – ничего не уловишь. Чтоб понятно было, вечером погляди новости по телеку, а еще лучше какие-нибудь политическую болтологию. Я тебе заранее скажу, что они все как есть врут, а ты попробуй это увидеть своими внутренними глазами.
Сова был прав: Лейтэ попробовал и совсем ничего не понял и не увидел. Ведущий что-то эдакое порой выдавал, что было неправдой, а вот остальные – нет. Даже заранее зная, что выступающие в передаче люди лгут, Лейтэ не смог этого увидеть.
И в фильмах, где играли по-настоящему классные актеры, этого тоже не было. Они верили в то, что говорили и что делали, и потому превращали придуманные кем-то слова в истину.
Лейтэ не хотелось во всем этом разбираться, чем больше он узнавал, тем хуже ему становилось, и все сильнее было желание накрыть голову подушкой и не вылезать оттуда долго-долго.
Мелькали трусливые мысли о том, что можно попросить маму что-нибудь сделать, чтобы она вытащила его из этой кривой неправильной школы, где на уроках физкультуры они после отжиманий и пробежек отрабатывали сабельные удары и метание кинжалов. А на уроках биологии наизусть затверживали список сущностей, которых нельзя убивать, несмотря на их опасность, и изучали разницу между горбанами и русалками. А эта парафизика, которая должна была начаться на следующей ступени… и еще начерталка, от названия которой плевались все однокурсники…
Но каждый раз когда он возвращался домой, он пытался выглядеть спокойным, и говорил, что хоть трудновато, но он как-нибудь разберется.
Ему уже объяснили, в первую очередь объяснили, что теперь его родители – только номинально, по старым бумажкам, родители, а настоящую ответственность за него несут государство и Институт.
Вот таким образом, быстрее, чем он думал, исполнились его мечты о самостоятельности.
Сова все-таки изредка тоже врал и совсем не смущался, когда Лейтэ говорил ему об этом.
Лейтэ уже привык к нему, и, наверно, сейчас это был единственный человек, которого Лейтэ без стеснения уличал во лжи. Остальных не решался. И без того ребята лишний раз старались не подходить. Лейтэ изо всех сил притворялся, что его это ни капли не волнует.
Один пацан немного подкалывал его по поводу того, что Лейтэ первое время рвало чуть что, но Лейтэ пару раз насовал ему в морду, и тот успокоился.
Зато насчет старых друзей ему сразу сказали, что они «отвалятся» – так и вышло. Игорь не перезвонил, а когда Лейтэ поймал его после школы, наврал про телефон.
Легче всего было с Гепом – пес ничуть не изменился. Он был истинным от носа и до кончика хвоста.
Теперь Лейтэ не видел золотого дыма, когда люди врали, он просто различал правду и ложь, как люди различают оттенки цветов. Иногда ему казалось удивительным, что остальные этого не понимают.
С учебой у него не очень клеилось. В подготовительном отделении не было таких классов, как он привык – просто потому, что все ребята были разные, кто старше, кто младше. Их старались объединять в небольшие группы, чтобы на общие предметы вроде тех, что в обычной школе дают, ходили вместе. По истории магии ему пришлось догонять: выдали планшетник с учебниками и сказали, до какого параграфа зубрить, чтобы уложиться со всеми. По парабиологии и практическим занятиям у него была индивидуальная программа, по которой он катастрофически не успевал. Преподаватель практики, молодой чернявый парень врал, что все в порядке, потом вспоминал, что Лейтэ понимает, и смущался.
Но у Лейтэ в голове не укладывалось: как, ну как это все можно сделать? Какие плетения, что плести? Узлы заклинаний? Из чего? Из воздуха, что ли?
– Это блок, – говорил преподаватель практики. – Такое бывает. Его нужно преодолеть, и…
– Ты, блин, не усложняй, – в свою очередь говорил куратор. – Делай, что говорят, и когда-нибудь получится. Ты думаешь, я прям сильно в этой парафизике разбираюсь? Нафига мне это нужно? Работает – и ладно.
Однажды куратор приехал не в обычное время, снял его с занятий и повез в госпиталь. Директриса подготовительного отделения, нервно выламывая длинные худые пальцы, говорила им в дорогу:
– Сова, головой отвечаете! Мальчик только-только начинает входить в сообщество… он еще нестабилен. Вы должны обращаться с ним крайне аккуратно!
«Угу, – подумал Лейтэ. – Ну, квочка. Ничего, что я тоже тут стою и все слышу?»
Ее узкое смуглое лицо кривилось, собираясь морщинами, она действительно волновалась. Лейтэ вежливо кивнул на прощание, и донельзя радостный, что сбежал с занятий, даже не спросил Сову, куда они едут.
Тот сказал сам, резко выруливая вдоль набережной:
– Помнишь ту бабу, которая тебя хотела забрать?
Лейтэ неуверенно кивнул: та женщина уже давно была в его голове кашей из кусков воспоминаний.
– Один из пацанов, которых она до тебя похитила, сбежал, – сказал Сова. Он был непривычно серьезен. – Только пацан не разговаривает. Вроде бы узнает близких, но разговаривать не хочет.
– А я… чего?
– А ты постоишь рядом, когда я с ним попробую поговорить. Может, в этот раз что-то выйдет.
Лейтэ шагал вслед за Совой, едва поспевая за широкими шагами куратора. Тот бурчал под нос, потом хватался за телефон, ругался с кем-то. В просторном холле больницы их опасливо сторонились.
– Чего-то случилось? – деланно небрежным тоном спросил мальчик, когда они зашли в лифт больницы.
Сова покосился на него сверху, прищурив лисьи глаза, потом вздохнул.
– Есть такое.
Но пояснять не стал.
Они вышли на третьем этаже. Детское отделение госпиталя было повеселее серого холла. Тут и мультяшные герои на стенах, и даже игровой уголок был. На большом мягком кубе сидели две девчонки и шушукались. Пятилетний малыш сидел за столом и рисовал. Фломастеры он попутно мусолил во рту, и вокруг губ весело расплывались разноцветные полоски.
