Из секретных ящиков. Клуб любителей изящной словесности

© I SU, 2022

ISBN 978-5-0056-2399-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Polski klub

Посвящается Лефу Иосифовичу

и Анастасии Трофимовне Кулага

Людочка выросла в Нерчинске и знала только одну красоту – лесную, даурскую. Она начала рисовать хорошо и рано. Уже в первом классе ей доверили изобразить в школьной газете дом Ленина в Ульяновске. Она старательно, хотя и кривовато, перерисовала его с мутной фотографии и раскрасила карандашами, жёлтеньким и зелёным.

Жёлтый цвет был у Людочки любимым, у неё и фамилия была Жолтовская. В классе ее дразнили «желтухой», а дома ласковую девочку звали Людомилочкой. Не только родители так её звали, но и знакомые по фамилии Шишковские, которые приходили в гости вместе со своим сыном Петреком.

Петя учился в одной с Людочкой школе, но на два класса старше. Он и жил на два дома выше по улице. Иногда Людочка ходила к нему после школы, приносила учебники и просила помочь с математикой. Он молча писал чернильным карандашом ответы в её тетради и не знал, что она приходила просто посмотреть на него украдкой.

Петя с детства интересовался геологией, камни собирал где-то у дороги и вдоль железнодорожной насыпи, верил рассказам о том, что кто-то в гранитной щебёнке отыскал изумруд. Ходил гулять к Савватеевскому карьеру и дома раскладывал свои разноцветные находки по ящичкам и коробочкам.

Когда школа закончилась, он уехал в Ленинград к своим дальним родственникам. С собой взял банку варенья, немного денег и письмо к тёте Малгожате, проживавшей на задворках Трубочного завода. У неё было две комнаты и кухня в деревянном доме, она держала козу и продавала молоко. При этом была грамотной, носила очки в железной оправе и читала по вечерам газеты мужу. Соседи называли её Машей.

Петя поступил учиться в горный институт, а когда закончил, то вернулся в Нерчинск. По примеру своей тёти Маши он стал носить очки и говорить «prosze». Работать устроился на железнодорожную станцию, его отец был болен и Петрек не решился уехать, чтобы не оставлять мать один на один с надвигающимся горем.

Людочка сразу после школы устроилась работать в библиотеку. Они стали встречаться каждый день: то по пути на работу, то по пути с работы, то просто ходили в кино или гуляли в городском саду по воскресеньям. Петя приходил к ней в гости и пил чай с зелёными яблоками, которые резал ножом и бросал в кружку. Людочка смотрела на него, улыбалась и разглаживала руками скатерть на столе.

Они поженились в ноябре, снег уже завалил город по самые окна. По вечерам в жарко натопленном зале библиотеки стали собираться друзья Пети и Люды. Они приходили со своими пожилыми и не очень родителями, читали вслух газету или слушали репродуктор, говорили много, иногда по-польски. Так и получилось, что в библиотеке завёлся «польский клуб».

Мало кто знает, откуда в провинциальных сибирских городках взялись все эти Легчинские, Яновские, Сваровские и Лясковские. Кто помнит тех шляхтичей, что были сосланы в тайгу на каторгу и поселение… Но вот они, пани и паны, называют друг друга «товарищами», работают в советских учреждениях, говорят и думают по-русски. Издавна дружат семьями и тайком крестят детей у ксенза. Никто бы не мог и подумать, что кто-то из них, из своих, написал донос, отправил его по почте и сидит здесь на стуле и слушает rozmowa «польских шпионов». Шел 1937-й год.

Многих тогда арестовали, но Петя и Людочка успели уехать в Ленинград, к тёте Маше, словно шапкой-невидимкой накрылись они и выскользнули из НКВДшных рук. Петя устроился на работу на Трубочный завод имени товарища Калинина, а Люда пристроилась там же, на скромную должность уборщицы в цехе. Куда же ей было деваться, если образование только школьное, а потом она только книги в библиотеке выдавала.

Жили они хорошо, но небогато, коз у тёти Маши теперь стало две. Ели козы траву во дворе и то, что в мусорном ведре находили. Молоко всегда было в доме, Петя приносил продукты, хлеб и чай.

Потом опять был ноябрь, опять выпал снег по самые окна, а на Карельском перешейке началась война. Стало ясно, что стране скоро будет нужно больше металла и горного инженера Петю отыскали на заводе и отправили работать по специальности – на обогатительных комбинат недалеко от Ленинграда. Ему удавалось иногда приезжать, встречаться с Людочкой. Весной 1941 года она узнала, что у них будет ребенок. Возвращаясь с работы, Люда проходила во двор под цветущими сиренями и улыбалась своему внутреннему миру.

В это время Петя уже получил новое назначение, нужно было снова садиться в поезд и ехать в Сибирь. Там, в Кузбассе, тоже было железо, и его нужно было всё больше, страна доживала последние мирные дни.

Людочка должна была приехать следом, она уже паковала вещи к переезду. Но прибыв в Новокузнецк, Петя узнал, что там его уже ждет другое назначение, на угольную шахту с ироничным называнием «им. Кагановича» в Прокопьевске. Знает ли читатель всех братьев Кагановичей, управлявших в разное время советским государством? Лазарь Моисеевич, Михаил Моисеевич, Юлий Моисеевич, Израиль Моисеевич и Арон Моисеевич…

Прокопьевск лежит на пути в Новокузнецк, а это значит, что Людочка гарантированно проедет мимо, поскольку предупредить её о смене пункта назначения не было никакой возможности! Из-за начавшейся войны вся информация, связанная с добычей полезных ископаемых, была полностью засекречена… Петя не спал всю ночь в холодной необжитой комнате с окнами без занавесок. Но придумать ничего не смог.

Он пришёл в первый свой рабочий день в шахтоуправление и узнал, что на вверенном ему объекте работают заключённые, которых охраняют вооруженные люди с собаками. Его задачей было сделать так, чтобы угля они добывали больше, а хлеба ели меньше. При виде ромбов на петлицах, у Пети сердце сжалось от воспоминаний о «польском клубе», не мог он смотреть в глаза охранникам и их собакам. Зэкам в глаза смотреть он постепенно научился и тогда увидел в них обычных мужичков – разных, конечно, и опасных, но и работящих, хозяйственных. Многие из них жили «на посёлке», по-крестьянски пили брагу и обеденную ложку носили в сапоге.

Задолго до войны заключённых уже использовали на шахтах на самых тяжёлых работах. Теперь, когда городские мужчины и мальчики уехали на фронт, рассчитывать горному начальству приходилось только на них, на зэков.

Здесь в Сибири сохранилось дореволюционное мироустройство образца благородного разбойника Ваньки-Каина. В тюрьмах традиции чтились: все заключенные делились на «масти» во главе с «ворами в законе», знатоками правил, «коронованными» авторитетами. Они были бескомпромиссны и упорно строили своё квазигосударство из уголовников и «политических». Их упорное сопротивление советской власти с началом войны дало трещину, многих их патриотические настроения заставили пойти на сотрудничество, или даже на работу.

Знал и Петя про правила разные, про то, что есть среди его подчинённых такие, что работать, вроде бы не должны. Но и у них совесть вдруг так повернулась, что стали они «ломом подпоясанными» и пошли в забой уголь лопатить. Был среди них один такой из блатных – Юра Богомол. Из забоя он уже сам и выбраться не мог – болел сильно. Но тюремное начальство больничных не выдавало, считался он здоровым, хотя кашлял сильно с кровью. Нельзя ему было в холоде и темноте оставаться. Петя с ним несколько раз встречался, когда смена заканчивалась и шахтёры, чёрные, как черти из дантова ада, поднимались в расшатанной клети на поверхность. Поговорил как-то Петя с ним душевно, пообещал найти работу в управлении. Хотя самому страшно было разговаривать на глазах у охранника с собакой. Но всё получилось, должность каптёрщика как раз была вакантная. Юра согласился, хоть и было это не по «понятиям», но мужики ему сказали, что война все спишет. И стал он на поверхности работать. Лечение тоже какое-то назначили, но свет дневной и тепло летнее Юре больше помогли. Теперь, когда он встречал Петю, здоровался с ним, с уважением. Потом пришёл к Пете от зэков посыльный, как бы по угледобытческому делу. Сказал: очень общество тебя благодарит и ежели есть у тебя нужда какая – все сделаем, что попросишь, только если это просьба не идеологическая, а личная.

А у Пети к этому времени уже не нужда была, а беда настоящая. По их договоренности Людочка ехала на поезде – с вещами, беременная, по летней жаре. Уже и это плохо. Но хуже того было, что не знала она, что не нужно ей до Новокузнецка ехать, а нужно ей раньше, в Прокопьевске на станции сойти.

И ходил он, когда мог, ко всем проходившим мимо поездам, в окна заглядывал, людей спрашивал, не видел ли кто Людочку. Но и к вокзалу ходить часто не получалось: дневал и ночевал он на работе – по закону военного времени. На столе его рабочем стояла карточка фотографическая. Вот её Петя и отдал зэку, историю свою рассказал и попросил помочь, а уж как помочь – он и сам не знал…

Людочка ехала через долгую равнину, через степь, через Волгу, сначала через светлые берёзовые леса, а потом и через тёмную тайгу. Чем-то по пути они питалась, и воду из чайника пила. Ходить могла с большим трудом, ноги отекали. Она стала лицом худа и некрасива. Ухаживал за ней сосед, пожилой учитель математики, который ехал в Забайкалье к своим взрослым детям. Они ещё в начале 30-х уехали строить на станции Тихонькой свою национальную мечту, землю обетованную, город Биробиджан. Он был деликатен и услужлив, ходил на коротких вокзальных остановках за кипятком – для себя и для Людочки, а на лесных станциях уже продавали черемшу и землянику, как-то и их он умудрялся покупать, говорил, что Людочке нужны витамины.

Мужики с «посёлка» ходили теперь на станцию по очереди – встречали все до единого поезда, идущие дальше на восток. Фотографию завернули в бумагу, чтобы не испачкать и краёв не обломать. Передавали её из руки в руки. В этот самый день Людочкин сосед с утра не вставал с постели, заболел. Тогда пришлось ей самой с чайником ковылять к выходу из вагона, где и здоровый человек мог ноги переломать, спускаясь на перрон. Пятиминутная стоянка в Прокопьевске для неё могла обернуться катастрофой, отстать от поезда она боялась больше всего на свете. Вышла, озираясь, подошла к крану, встала в очередь. Тут к ней подбежали два уголовника, за руки схватили, что-то говорят, а она не понимает, визжит, чайником отбивается. Они ей фотографию к самым глазам подносят, а она чувствует только, что куда-то падает и всё вокруг кружится. За это время мужики всё нашли, и вагон её и место, чемодан, сумку её с документами и тюк с бельём забрали, через окно всё на перрон выбросили и сами из дверей выскочили, а тут и паровоз задымил, загудел, дёрнулся и отчалил.

Людочка только в себя приходить начала, как уходящий поезд увидала, опять на щебёнку повалилась. Мужики нашли лошадь с телегой, свалили туда все пожитки вместе с Людочкой, подпёрли её своими спинами, чтобы на ухабах не свалилась и поехали потихоньку на шахту имени Кагановича.

Так эта история и закончилась. Дочка у Людочки скоро родилась и жизнь наладилась, хорошо им было в Прокопьевске. По-польски не говорили совсем, разве только когда ездили в тёте Маше в гости. Война к тому времени, dzięki Bogu, закончилась.

Amable

Вот история несчастливого человека.

Когда ему исполнилось 14 лет, его семье пришлось бежать из Ферганы, бросив квартиру и всё, что в ней было – узбеки, миролюбивые и улыбчивые соседи, теперь грозили их зарезать… По национальности татарин, его отец – потомственный военослужащий, оказался уволенным, беспомощным, никому не нужным человеком. Армия давно уже перестала заботиться о своих офицерах. Они учились выживать, потеряв средства к существованию и даже надежду хоть как-то устроиться.

Он был старшим из детей, но почему-то меньше других ростом, хотя и хорошо сложенным, какой-то аристократически тонкой кости, с неожиданно грациозными движениям, но с грубоватыми широкими чертами смуглого азиатского лица.

То было время Шаолиня в каждом городском дворе и его не обошло увлечение нун-чаками, что довершило образ восточного хладнокровного бандита. Он сказал себе, когда отец привез их в чужой город и поселил в рабочем ощежитии на городской окраине, что будет сильным.

Быть сильным, во-первых, означает никогда и никому не показывать, что ты слабый. Во-вторых, если у тебя чего-то нет, покажи всем, что тебе этого не нужно. Будь гордым. В-третьих, никому не доверяй. Так он за несколько лет вырастил из себя совершенно нового человека, которому прямая дорога была в какую-нибудь преступную бригаду. Он бы там, несомненно, стал бы героем, ведь обладал всем, что нужно было хорошему бойцу – силой, смелостью, решительностью и восточной своей хитростью.

Но не для того он родился. Как часто бывает, за суровой внешностью скрывалось нежное сердце романтика, того, кто ищет любви и не находит её… Собственно так всё и происходило. Его представления о жизни никак не желали совпасть с самой жизнью. Больше всего он любил искусство. Ему нравилось смотреть выступления балета «Тодос», детские новогодние спектакли и фильмы Джорджа Лукаса.

Условный мир подменил собой темноватые, плохо пахнущие общежитские коридоры. Он устроился на работу разнорабочим, приходил каждое буднее утро в дворец культуры, поднимался по гранитной лестнице, проходил мимо коринфских колонн в гулкий полумрак сталинского ампира. Здесь все было прекрасно. Здесь были люди из параллельного мира, мира искусства.

Постепенно он узнал все тайны этого неспокойного общества и научился разговаривать на его языке. Его умиляли странности, он был снисходителен и не обидчив. Его доброта, безотказность и желание помочь постепенно продвигали его по скромной служебной лестнице. Он стал незаменим: ему доверяли счищать снег с крыши и развешивать картины в галерее, он грузил аппаратуру в дни городских праздников и подменял бармена в буфете.

Там он получил своё настоящее имя – Амабле. Он дружил с девочкой из галереи. Она тоже любила кино.

С этого времени в его жизни появилось новое необыкновенное желание – быть с ней где-то рядом. Просто стать ближе и посмотреть на мир её глазами.

По вечерам они сидели в пустой галерее и сочиняли музыку. Девочка привезла ему гитару и научила играть какие-то аккорды. Амабле старался, он не хотел её разочаровать и скоро у них стало получаться. Она любила всему давать названия, так появился дуэт «Крылья». Ни о каких выступлениях они не думали, потому что им и так было хорошо. Однажды приходил посмотреть на них какой-то беловолосый сценический завсягдатай, из которого старалась сделать звезду собственная жена. Он послушал «Крылья» и ушёл, пообещав с кем-то поговорить, но было понятно, что больше они не встретятся.

Друг друга они скоро тоже почти перестали видеть. Она больше не работала в галерее, только приходила время от времени во дворец культуры повидаться с приятелями, выпить чаю или коньяку.

Осталась в его душе пустота, большая, как чёрная дыра, но неопределённая, как блуждающая звезда. О чём-то тосковалось, а названия этому не было. Играть на гитаре уже не хотелось, пальцы перестали слушаться и он забросил инструмент подальше, чтобы не попадался ему на глаза. Всё разом стало неинтересно, ему было скучно, а делать ничего не хотелось. Амабле сначала попытался в себе разобраться, но так ничего и не понял, махнул на всё рукой.

Стал знакомиться с девушками, только круг общения был узковат и на его квадратные метры в общежитии заглядывались совсем уже несимпатичные и неинтересные. Это было мучение бесконечное и одна за другой девушки уходили. Наконец нашлась одна, кажется, подходящая. Хотя в ней всё было непонятно – приехала откуда-то, но места каждый раз назывались разные, и родственники у неё то ли были, то ли сирота совсем, детдомовская. На работу ходила как будто бы в маникюрный салон, но недобрые соседи говорили, что салон этот специализировался на интимных услугах. Амабле внешне оставался спокоен, напоминал себе каждый день, что он сильный и гордый, что нельзя показывать никому, что ты знаешь, что опять ошибся. Внутри всё стало деревянным и к вечеру каждого дня всё больше хотелось с кем-нибудь поговорить про кино или выпить.

Некоторые люди ведут дневники, у него на холодильнике копились тетради с записями про фильмы, которые он посмотрел. Был в них строгий порядок, фотографии из журналов вклеены и имена актёров подписаны аккурантым почерком. Классификация своя была, и хронология прослеживалась, даже имелись перекрёстные ссылки, хотя никто его этому не учил. Амабле после школы книг в руки не брыл и странным, неуместным было в нём это желание узнавать новое.

Так прошло несколько лет, все скучнее становилось ему жить. Новые фильмы он смотреть перестал, только пересматривал старые. Почему-то начинал плакать, когда смотрел «El Mariachi» Родригеса. Может быть, имя Амабле что-то в нём так изменило, что он потерял настоящего себя.

Вместе с женой они стали часто выпивать. Скоро он потерял работу, а она и вовсе давно не работала. Подвернулся случай переехать за город, в дом, который недавно купил под дачу один его старый приятель. Там можно было жить бесплатно всю зиму.

Но зима не успела закончитсья, а их обоих уже не стало. На белом снегу осталась пожарными баграми растащенная куча обгорелых бревен. Два обожённых тела специальные службы увезли, следствие установило, что они много пили и заснули, бросив незатушенные окурки на деревянном полу. Страшная чёрная руина дымила ещё несколько дней, потом остыла. Весной начались дожди и пепельная грязь растеклась по окрестностям. Хозяин дачи не мог найти денег, что бы нанять людей и убрать остатки пожарища.

ПРОФЕССОР

Эту историю я услышала много лет назад, когда все герои были ещё не только живы, но и относительно здоровы. Всё в ней показалось мне преувеличенным и не очень-то похожим на правду. Даже и сама история была собрана мною из нескольких разрозненных фрагментов, услышанных в разное время от разных людей. Я также допускаю некоторую фантазию самих рассказчиков и самого героя, несколько склонного к мифотворчеству…

Все началось в Харбине, где в зажиточной семье хозяина кондитерской, расположенной недалеко от Соборной площади в Наньгане, родился мальчик, любознательный и веселый, как большинство детей, не ведавших, что где-то неподалёку, за Амуром, идёт гражданская война. Население города увеличивалось каждый день – то приезжали из России офицеры и солдаты Белой гвардии, их семьи и просто гражданские люди, не принявшие революцию. Город процветал, был богат и беззаботен. Семья мальчика в то время не знала трудностей, и он пошел учиться в частную «французскую» гимназию, где и получил прекрасное классическое образование.

Когда же власти Китая присвоили Харбин, многим русским его жителям пришлось принять советское гражданство, чтобы сохранить себе работу на железной дороге, ради которой некогда Харбин и был построен. Они позже вынуждены были вернуться в СССР, а все прочие граждане покинули город, когда советское правительство продало свою часть дороги японским властям Маньчжоу-го. Многие осели в Шанхае, в Пекине, в Тяньцзине. Позже они покинули и эти места – в поисках лучшей жизни отправились в Европу или в Америку. А наш герой последовал за своей мечтой потомственного эмигранта – вернулся в Россию, чтобы обрести здесь дом и будущее, которое сам себе вообразил безоблачным и прекрасным.

В молодости для счастья немного нужно, герой наш выбрал для жизни суровый уральских край, поразивший его воображение индустриальными колоссами той эпохи. Он не видел другого для себя призвания, кроме как стать горным инженером.

Горный институт принял его в свои стены – но и цена была заплачена соответственная: от многих убеждений пришлось отказаться, многие знания и умения запрещено было демонстрировать в присутствии горнозаводской молодежи, в комсомол вступить получилось, а в Первый отдел пришлось ходить по принуждению. Но все казалось нестрашным – на горизонте уже появилась любовь, минералогия с кристаллографией давались талантливому студенту легко, и геологическая практика казалась увлекательным приключением.

Студенты выехали на несколько дней – с рюкзаками, палатками и молотками. Целью их практики было знакомство со старинными разработками, следы которых находили в самых неожиданных местах, на каких-то скальных островах среди торфяников. Их осматривали, измеряли и наносили на карту. Чаще всего попадались просто ямы, то глубокие, то едва намеченные, в поросших травой и кустарником гранитных складках. Здесь некогда добывался гранат – невзрачный красно-коричневый камешек, после обработки, однако, обретавший шелковистый блеск и глубину. В некоторых скругленных временем валунах поблескивал он и по сей день и вываливался из породы после хорошего удара молотком. Но, разумеется, ценных экземпляров найти никому не удавалось.

В летнем сосновом лесу рано светало и поздно темнело, по вечерам подолгу сидели у костра в окружении мошкары, которую пытались разгонять тлеющими смолистыми веткам. Руководитель практики, немолодой уже преподаватель, знал множество страшных и смешных историй, которые рассказывал артистично, но без заискивания. Рассказывал про довоенное устройство приисков, про жизнь горняков при шахтах, про Уральские горы и их таинственную мифологию.

Сам он был родом с Мариинского прииска, который в советское время переименовали в Малышевский. Ещё до революции старатели искали там изумруды, называли их, впрочем, обидно -«худоватыми аквамаринами». Потом, впрочем, узнали настоящую цену, стали копать, искать, а в 20-е годы стали рыть промышленные шахты и добывать драгоценный камень уже килограммами. Сам он ещё помнил, как в двадцать четвёртом году извлекли «Скутинский» клад. Рассказывали в посёлке, как под покровом ночи его будто бы целиком увезли в Москву в секретном вагоне.

Изумруды как бы растут из гнезда, называется такое сооружение неромантично – щёткой, камень в ней мелкий, но встречаются отдельные экземпляры, трудно представить – до полу килограмма весом. Чтобы добраться до «кладов», горняки спускаются на 300 метров под землю, взрывают и разбивают на куски гранит и тоннами выбрасывают его на поверхность. Есть фабрика специальная, на которой эти куски ещё мельче дробят в поисках камней, а потом их попросту выбрасывают, как «пустую» породу. Чтобы не скапливались отвалы, разбирают их и отдают, кому понадобится, как щебень. Вот как раз здесь неподалеку есть железнодорожная ветка, вот, стало быть, насыпь её той самой «малышевской» щебенкой и отсыпают. Люди, однако, говорят, что если хорошо поискать, то можно изумрудной крошки насобирать и девчонкам сережки сделать. Только, как руководитель, я не разрешаю.

Когда герой наш об этом услышал, решил, что во чтобы-то ни стало, крошек этих добудет и девушке свой серёжки сделает. На следующий день с напарником своим сговорился и вместо положенной ямы гранатовой, двинули они в сторону, где паровозы свистели, мимо проползая. Там дорога изгибалась, поезда, и без того редкие, не спеша проходили опасный участок. Действительно, насыпь была новой, подобраться к ней можно было незаметно, кусты подходили совсем близко. Парни выбрали подходящий участок, где спрятаться было легко, и начали насыпь разбирать. Перебирали щебень слева и проверенный сбрасывали его направо, хорошо приспособились, быстро пошла работа. К полудню на солнце стало жарко, приятели ушли в тень, на траве полежали, порассуждали, стоит продолжать поиски или нет. Потому что никаких следов изумрудов, понятное дело, они не обнаружили. Решили вернуться в лагерь, а к вечеру ещё раз сходить к насыпи. Студенты как раз все на обед вернулись, чертежи свои сдали, находки показали, а им показать было ничего, сказали, что начали карту составлять, но не закончили.

Когда после обеда все разбрелись по своим делам, друзья тихо ушли из лагеря и решили через железную дорогу перебраться, чтобы с другой стороны насыпи поискать. Однако, не получилось: железная дорога охранялась, недалеко была станция и в определённое время по рельсам не ходили поезда, а ходили по шпалам патрули. Заметив людей в форме, быстро к ним приближавшихся, парни скатились обратно в кусты и убежали. Никто за ними не гнался, да, скорее всего, никто их и не заметил. Они отбежали подальше, сели на поваленное дерево и стали думать. Следующий день был у практикантов последним, должны были все закончить к обеду, собрать палатки, упаковать рюкзаки и все вместе идти на станцию, чтобы вернуться на поезде в город. Но изумруды все же хотелось найти.

Времени было мало. Они решили идти к насыпи ночью. Стемнело только к часам к десяти. В лагере всё затихло. Друзья осторожно выбрались из палатки и углубились в лес. В темноте все было незнакомым. Показалось, что деревья, камни и ямы поменялись местами, они уже стали думать, что не найдут дорогу, как вдруг в небо поднялась большущая луна и стало светло, как днём. Железная дорога была прямо перед ними. Выбрали место, где заканчивалась новая щебёнка и начиналась старая, слежавшаяся за долгие годы. Она поддавалась неохотно, пришлось найти палки и копать ими. Они перебрали уже несколько метров насыпи, когда им стали попадаться крохотные кусочки как бы светлого стекла, прилипшие к камням. Сначала они не обращали на них внимания, потом решили собирать в карманы, чтобы посмотреть при дневном свете. Последние несколько обломков они прихватили просто так, на память и побежали по знакомой тропе обратно в лагерь, никто их не увидел и в палатку забрались незамеченными.