Умереть, чтобы жить

Глава 1

Весеннее солнце ласково заглядывало в комнату, будто говоря: «Ну, просыпайся уже быстрее», воробьи чирикали за окном о чем-то своем, птичьем, балконная штора лениво колыхалась от легкого сквозняка, словно возмущаясь тем, что ее потревожили.

Катя наблюдала за этим утренним действом из-под одеяла, прищурив один глаз. «Как хорошо», – подумала она. – Как хорошо-то»!!!!!

В состояние неги бесшумно, почти на цыпочках, ворвался Смирнов, как-то по-детски – воровато пытаясь забрать со стола свой мобильный….

Катя украдкой улыбнулась, ей вдруг стало смешно от того, что этот взрослый и важный до невозможности мужчина ведет себя как мальчишка.

– Смирнов! Люблю тебя! – все-таки не выдержала она.

– Разбудил?

– Люблю такие утрЫ. – и она улыбнулась.

– Позвоню.

Катя молча улыбнулась в ответ, чувствуя счастье в каждой клетке своего тела.

«Четкость действий за четкостью целей» – она вдруг вспомнила слова отца. И решительно сказала себе: «Сегодня! Я непременно скажу ему все сегодня». И, укрывшись одеялом с головой, легла дочувствовать свою утреннюю негу.

***

Она не привыкла жить вот так, не работая… Без разъездов, гастролей и репетиций. Первый месяц свобода настолько тяготила ее, что казалось, жизнь остановилась; периодически хотелось свернуться клубком на кровати и плакать над никчемностью своего существования. Но потом она научилась следовать за собой, своими желаниями, потребностями, миром своих чувств, и жизнь заиграла другими красками. Даже запахи теперь она ощущала по-другому. Будто поняв, что у нее наконец-то появилось время их прочувствовать, они раскрывались пред ней во всей полноте…

Весенним теплым вечером Катя спешила в свою любимую кофейню на Горького. Здесь было прекрасно в любое время года. Зимой, когда снег хрустел под ногами, а лицо горело от мороза, усевшись у окна можно было любоваться огромными снежинками, кружащими под светом уличного фонаря. Весной и летом, обняв кружку ароматного кофе ладонями, уединиться в тени вьюнов, густо обвивающих сетку из деревянных реек.

Она улыбнулась официантке и сказала: «Леночка, сегодня зеленый чай с лимоном».

***

Смирнов вышел из штаба чрезвычайно раздраженный. Груда бумаг, полученные начальством данные о готовящемся в КНДР, ожидание решения главного о дальнейших действиях в условиях нынешней военно-политической ситуации напрягали его чрезмерно. А тут еще это…

От мыслей его оторвал крик Гришки Шольца. «Ох и фамилию себе нашел, раздражает!» – подумал Смирнов и хотел прибавить шагу.

– Лех! Поговорить надо!

– Есть хочу, Гриш. Пойдем куда-нибудь поедим. Заодно и перетрем.

– На Горького?

– Ну давай туда. Без пробок быстро доберемся. Да и прохладно там.

***

Не любила она чай… А уж зеленый тем более. Несмотря на всю его полезность, многообразие и целый ритуал заваривания, ну не любила и все!

Но раз с обожаемым зерновым пока надо повременить, придется и в зеленом искать прекрасные грани.

Сделав маленький глоток, Катя полезла в сумку за телефоном. Надо позвонить Лешке, узнать, когда будет дома. Палец уверенно и ловко нажал кнопку быстрого вызова, а секунду спустя она услышала знакомый голос Гришки Шольца там, за своей спиной, через густую сетку вьюна:

– Леш! Она опять приходила… спрашивала тебя. Не знаю, что за хрень у тебя в жизни творится, но ты разберись с ней, а! Я как Кате теперь в глаза смотреть буду?

– Гриш! Вот тебе надо, да? Вот прямо сейчас? Когда все, итак, через жопу…Вот именно сейчас? Есть хочу, давай закажем.

Гришка замолчал, наверное, уткнулся в меню…, а тот, второй, утром бесшумно и почти на цыпочках кравшийся за телефоном, молчал…

Катя сидела, уставившись своими зелеными глазами на дольку лимона в кружке, и думала: «Одиноко тебе там, наверное, одной, да, плавать?». И не было в голове больше ни одной мысли кроме сиротства этой самой лимонной дольки…. А потом ей неожиданно стало нечем дышать…

«Раз, два, три, четыре…», – она начала считать… Считать, чтобы снять приступ паники…

– Понимаешь, Гришка, – прозвучал знакомый и такой родной голос, – крышу у меня от нее сорвало. И сделать с собой ничего не могу. Катя…я ведь знаю ее 13 лет… Она как моя кожа… Родная… Такая понятная… А Лена… с ней фейерверк, и не знаешь, где рванет в следующий раз…Я и сам Кате в глаза смотреть боюсь. Да только как, Гришка, мне ее бросить, именно сейчас? Я же там, умирающему на моих руках Степанову обещал, что позабочусь о ней… Гришка! Ну что же мне делать, а?

***

На негнущихся ногах, накинув капюшон на голову, Катя вылетела с террасы…

На ходу сунув купюру официантке, она продолжала считать: «Сто двадцать три, сто двадцать четыре, сто двадцать пять…» Ноги двигались сами по себе, мозг будто отключился, а она все считала, считала не останавливаясь.

***

Она очнулась от холода. Почему-то вся ее одежда была мокрой. Крупные капли дождя стекали с капюшона на лицо.

Если бы она могла плакать, то слезы, наверное, слились бы с каплями дождя и с удвоенной силой унесли бы всю ее боль. Но она не могла…

«Три тысячи пятьсот двадцать один…», – она громко выдохнула и, нажав все ту же кнопку быстрого вызова, сказала, – «Леш, я сегодня в маминой квартире переночую. Из ЖЭУ завтра попросили утром подъехать…А ты же сам знаешь, как сюда поутру добираться… Поэтому переночую здесь. У меня все нормально, да. Не волнуйся. Ужин в холодильнике. Не работай допоздна. Увидимся завтра».

Разговор уже давно закончился, а она все стояла и смотрела на экран… «Завтра. Я обо всем подумаю завтра», – сказала она вслух и, обняв себя за плечи, вошла в метро.

***

Наверное, дождь уже прекратился, судя по тому, что капли перестали стекать на лицо. Катя достала ключи, в какой-то тупняковой задумчивости повертела их в руках, шумно выдохнула и зашла в подъезд. Старый пошарпанный лифт по-домашнему и так знакомо открыл дверь, она нажала кнопку без подписи, точно зная, что это восьмой…

Мама… все в этой квартире напоминало о ней: образцовый порядок, декоративные свечи, огромная портретная фотография на стене… Мама… Мама…

Словно впервые увидев это фото, она смотрела не него не отрываясь. Как же сейчас хотелось положить голову ей на колени и плакать, плакать до исступления, до тех пор, пока в душе, наконец, не появится радуга. Ведь мама любила повторять, что для того, чтобы увидеть радугу, нужно пережить дождь.

Но мамы не было… Как и не было слез… Там, в месте, называемом душой, было пусто. Слова единственного и такого родного для нее человека, выжгли ее, как сухую осеннюю листву в поле…

«На сегодня хватит, – сказала она себе. «Я обо всем подумаю завтра», – и, укрывшись с головой маминым пледом, Катя легла спать…

Глава 2

Красивый высокий брюнет сидел в коридоре штаба в ожидании заседания дисциплинарной комиссии.

Задумчиво крутя на пальце брелок, он, прокручивая произошедшее в голове, раз за разом, делал вывод, что поступил правильно.

Он не мог взорвать, несмотря на приказ, дом, в котором находился человек, уничтоживший накануне склад оружия на их базе в Соннаме, дом с четырьмя детьми.

Нет. Он мог. Но не хотел. Потому что считал, что дети имеют право жить.

Потому что дети не могут быть жертвами взрослых игр.

«Правильно, Хен. Ты поступил правильно», – сказал он себе.

И тут же внутренний критик ехидно спросил:

– А морду майору зачем набил? Не смог сдержаться? Сильно хотел?

– Хотел… Еще как хотел… Потому что те, кто носит погоны, должны защищать гражданских, особенно детей, а не убивать их, играя в бога, – продолжал внутренний диалог Хен Мин.

***

Хен никогда не видел родных родителей. А может и видел, но никаких воспоминаний о них у него не осталось.

Иногда ему казалось, что с самого своего первого дня он жил в детском доме.

Казенная мебель, одежда и еда заменили ему нежность материнских рук и приготовленный с любовью обед.

Он привык к тому, что никто не спрашивал его: «Как прошел день?», никто не задувал с ним свечу на торте в день его рождения, никто не пытался успокоить его, когда ему было плохо.

Уже тогда, будучи совсем ребенком, Хен считал, что человек рождается на свет именно таким, потому что так кем-то там, наверху, было задумано. И он все никак не мог понять эту страсть человека к травле тех, кто слабее тебя. И эту способность взрослых ничего не видеть.

Там, в детском доме, в этом аду, он хорошо усвоил правило: не дай себя сломить, ни разу, никому.

И он яростно защищал свои границы и себя самого, поэтому синяки и ссадины были его верными друзьями.

К девяти годам Хен сменил четыре детских дома. И куда бы привела его судьба – неизвестно. Но, однажды, в его жизнь вмешался случай…. Видимо там, наверху, кто-то все-таки решил протянуть ему любящую руку помощи.

***

Тогда, 20 лет назад, когда все дети с радостным предвкушением и надеждой, что их усыновят, ждали дня открытых дверей, Хен Мин в порванной рубахе и с комьями грязи на единственных оставшихся штанах дрался на футбольном поле с новыми соседями по комнате.

Сначала его, как новичка, хотели заставить мыть всю грязную обувь, а потом, услышав «нет», дружно, сдабривая ударами, затолкали в шкаф и заперли.

Нет, Хен Мин не боялся темноты. Он боялся, что однажды сил сопротивляться всему этому не останется… И тогда смысл его жизни будет потерян. Ведь Хен Мин, рожденный именно таким, какой он есть, просто исчезнет.

Он согнул ноги в коленях, несколькими ударами выбил дверь шкафа и вылез наружу. «Черт, почти два часа, – сказал он себе, – надо быстро переодеться и в зал… Иначе и здесь начну с проблем.

Хен было метнулся к своей кровати, но все его скромные пожитки были изорваны в лохмотья, его сокровищница – шкатулка – разбита, а ее содержимое валялось поломанным на полу.

«ААААААААА, – сжав кулаки закричал он, – АААААА»!!!

Как в замедленной киноленте, Хен шел в поисках обидчиков.

Он нашел их на футбольном поле, увлеченно обсуждающих успех произошедшего предприятия. Каждый, наперебой, говорил о том, что сделал и как был крут.

Хен должен был сообщить обо всем взрослым, но опыт показывал, что взрослые ничего не видят.

«Вы…, и вы не сломите меня», – подумал он и, сжав кулаки, ринулся в бой.

Он очнулся от того, что незнакомая женщина, сидя перед ним на коленях, обнимала его и вытирала с лица слезы вперемежку с каплями крови. «Все будет хорошо, теперь все будет хорошо, малыш», – слышал он, слышал и плакал, плакал так сильно и искренне, так надрывно и глубоко, что, казалось, одежда женщины промокнет насквозь.

И Хен Мин поверил ей, поверил в то, что теперь все будет хорошо. Поверил в то, что теперь он кому-то нужен.

***

10 последующих лет были дня него раем. В 10 последующих лет Хен Мин узнал, что такое семья, забота, уважение и любовь.

Его усыновила семейная пара, не имеющая собственных детей. Женщина, вытиравшая его слезы, стала его приемной матерью, учителем в мире добра и любви. Иногда он, не веря, что это происходит именно с ним, так сильно держал ее за руку, что на пальцах оставались красные следы…. Но она никогда не ругала его. Она лишь улыбалась, гладила его по голове и говорила, что она очень счастливая, потому что теперь у нее есть он – Хен. Ее сын. Что она будет любить его сильно, до луны, настолько сильно, чтобы он всегда был счастлив.

Отец был важным человеком – занимал пост посла Кореи в России. Его часто не было дома, поэтому встреч с ним Хен особенно ждал. Они с удовольствием читали по очереди книги в огромной библиотеке на 2 этаже, ездили на рыбалку, мастерили табуретки в мастерской, готовили для мамы ужин.

Отец любил повторять, что обещал маме, когда женился на ней, что будет ее любить, беречь и защищать… И однажды, заговорщицким тоном попросил Хена, его сына, как второго мужчину в доме, присоединиться к его миссии… Конечно, Хен согласился! Ведь это делало его союзником отца, позволяло чувствовать себя таким важным и сильным.

А еще у отца была потрясающая особенность делать маму счастливой. Хен не раз наблюдал, как он, немного прищурившись и наклонившись, что-то шептал ей на ухо, а она, касаясь пальцами его руки, хохотала, хохотала так открыто, просто и искренне, что Хен чувствовал себя самым счастливым человеком в мире.

Казалось, все дороги были открыты перед ним, и оставалось лишь выбрать одну из них…. Но, видимо, этот кто-то, там, наверху, устал держать руку протянутой…

Спустя пару недель после его совершеннолетия голос из телефонной трубки разделил его жизнь на «до» и «после», сообщив каким-то холодным, отстраненным и извиняющимся голосом, что в результате автомобильной аварии его родителей не стало…

Так для Хен Мина началось затмение.

Глава 3

Гибель самых близких ему людей, как удар под дых, нанесенный исподтишка, свалила его с ног.

«Что же мне теперь делать, мама?», – тихим шепотом, сидя на полу и обнимая колени, он задавал этот вопрос в никуда снова и снова, – Куда мне идти? Во что верить? Где брать силы?»

Он плакал так сильно, как не плакал ни разу в жизни, ну если только там, на футбольном поле… Будто впервые, наконец, он открыл запретную дверь и разрешил себе выплеснуть всю боль, которая накопилась за ней за всю его жизнь.

«Зачем? Для чего ты, там, наверху, заставил меня поверить в то, что моя жизнь может быть другой? Почему позволил мне быть нужным, любимым тогда, когда я дошел до грани; почему не дал сломаться и исчезнуть там, на футбольном поле? Зачем было протягивать мне руку, если сейчас ты наотмашь бьешь меня ей? Зачем???? Зачем????», – его шепот сменялся яростью, и, сжав кулаки, ревя, как зверь, он орал в темноту…

Две его жизни – с ними и та, далекая, без них, два разных чемодана опыта, эмоций, чувств и ценностей, столкнулись, как теплый влажный воздух с сухим, и вызвали в его душе смерч, вихрем которого беспощадно, с корнями, вырвало все, что было в его душе, без остатка, до единой частички…

***

Литры алкоголя, череда бесконечных тусовок, чужие дома, постели, женщины, имена которых он даже не пытался запомнить, статьи в СМИ, общественное осуждение…

«Да плевать мне на вас всех! На ваше гребаное мнение», – говорил он сам с собой в пьяном тумане, – Вы… Все вы… Вам ведь, на самом деле, ни до кого нет дела! И вы хватаетесь за чужое грязное белье лишь только потому, чтобы показать им, всем остальным, какие вы хорошие, достойные и безупречные! К черту, понятно вам, идите все к черту!»

И он пил. Пил до того момента, пока мозг не переставал думать о чем-либо, пока не впадал в отключку….

Сколько было их – таких дней, он не считал… Он просто открывал глаза по утрам – это самое большее, что он мог сделать.

Но однажды тому, кто там, наверху, видимо все это надоело….

В один из очередных пробегающих мимо дней, сидя на пассажирском сиденье новенького Порше рядом с очередным кем-то, он услышал визг покрышек, металлический скрежет и чей-то крик. А потом наступила темнота….

***

Нет. Он не погиб… Видимо у того, наверху, были на него другие планы.

Хен сидел в коридоре больницы, задумчиво изучая гипс на сломанной руке, когда услышал за спиной голос подполковника Чан Вона, друга его отца…бывшего отца…

– Вижу жив.

– …………

– Это радует. Это радовало бы их.

– ……………

– Видимо, это важно для всех, кроме тебя…

– ……………

– Кто ты, Хен Мин?

– …………….

– Чего ты хочешь от жизни?

– …………….

– Каков твой путь?

– ……………

– Знаю, больно. Тебе очень больно, Хен. Ты потерян. Тебе страшно… И это нормально, Хен, испытывать это сейчас…

Слезы, опять эти чертовы слезы, катились по его щекам неконтролируемым потоком…

– Ты чувствуешь себя брошенным, одиноким и слабым…. Но это не так. Ты не одинок. Ведь даже если их нет рядом, даже если ты не можешь ощутить тепло объятий твоей матери, часть того, кем ты стал – их продолжение, а значит, они всегда будут с тобой.

– …………

– «Достаточно ли сильно я люблю его, – спрашивала меня твоя мать, – чтобы этот ребенок был счастлив? Как думаешь, достаточно сильно?».

– …………….

– Любовь, Хен, их любовь никуда от тебя не уйдет и будет жить столько, сколько позволишь. Освободи для нее, мой мальчик, место в своем сердце…. Отпусти свою боль и страх.

– …………..

– Но это то, что думаю я. Что выберешь ты – решать тебе.

Звук уходящих шагов становился все тише и тише, а Хен так и продолжал плакать….

Через три месяца он подал документы в военную академию…

Глава 4

«Что? Ну кто в такую рань»? – Катя пыталась нащупать рукой телефон, который ну никак не хотел нащупываться около восьми часов утра.

– Да, – сонно промычала она.

– Катя, это Ильин, – звонил дирижер оркестра.

– Петр Иванович? Вы чего звоните? Да еще в такую рань? Я, между прочим, в отпуске…. Длительном отпуске…

– Да знаю я, знаю… Но тут, понимаешь, дело такое… Денисов у меня заболел… А нам через три дня на художественной выставке в посольстве, в Сеуле играть… малым составом…. Кроме тебя никто не спасет, Кать. Сигнал сверху, понимаешь. Отказать не могу.

– Когда на репетиции быть?

– Сегодня, Катюша, в два.

«Ну в два, так в два. В Сеул, так в Сеул. Там, кстати, и сакура цветет… Давно мечтала полюбоваться», – подумала Катя и, нащупывая тапки ногами, выползла с кровати.

***

«Всем здравствуйте, садитесь», – подполковник Лобанов тихо закрыл дверь кабинета и, придвинув стул, сел посередине стола. «Сегодня стало известно, что США руками южнокорейских спецслужб готовит покушение на высшее руководство КНДР. Вероятно, к такому решению их подтолкнула готовность лидера КНДР перебросить до 100 тысяч солдат в помощь ДНР и ЛНР. Известно, что агент южнокорейской разведки будет через три дня на художественной выставке в посольстве России в Сеуле. Наша задача – выявить личность исполнителя, предотвратить покушение на лидера КНДР и помешать воплощению планов США.

Ты, Леша, завтра вылетаешь в Сеул. Гриша документы тебе подготовил. По легенде ты – богатый англичанин, владелец судоходной компании, коллекционирующий импрессионистов.

Коллекционирующий потому, что жена твоя от них без ума… А жену свою ты любишь, оттого и балуешь… Директору филармонии, где Катя твоя, уже позвонили, поедет, в общем с тобой для полноты образа…». – Тут Лобанов сильно засмущался, взял в руку шариковую ручку, задумчиво повертел ее в руках, потом несколько раз постучал ей по столу и продолжал: «На выставке для обеспечения вашей безопасности и оказания полного содействия будут агенты КНДР. Они знают тебя в лицо, Леша, поэтому найдут сами. Гриша тоже полетит с вами. Но на выставке присутствовать не будет. Займется анализом видео с камер и аудио с прослушки из штаб – квартиры. Вопросы есть?» – Лобанов вопросительно посмотрел на присутствующих.

– А если что-то пойдет не по плану, если что-то случится с Катей? – спросил Смирнов, упершись взглядом ястреба в зрачки Лобанова.

С ней не может ничего случиться, потому что она ничего не знает, Леша.

Смирнов выходил из штаба с каким-то смутно ощутимым беспокойством в душе… Но что именно встревожило его, он так и не понял.

Глава 5

Катя укладывала чемодан. Она решила не брать с собой много вещей – три дня, это не так уж и много. Да и вопрос «что надеть» никогда особенно ее не волновал, что, в свою очередь, всегда расстраивало маму.

Сейчас ее больше беспокоило то, как она будет там, рядом с ним, в одном пространстве, в одном воздухе… Как ей себя вести? Что говорить? Как на него смотреть? Как к нему прикасаться? Она прекрасно понимала, что ответы на все вопросы зависят от одного принятого ей решения. И она, как обыкновенная женщина, сказала себе, что ей нужно «время подумать» … Наверное, поэтому предложение Ильина поехать в Сеул она приняла с радостью, думая, что там она все взвесит и поймет, что делать дальше.

Но Смирнову почему-то тоже понадобилось поехать на эту самую выставку и решить в посольстве «пару вопросов».

«В конце концов, все, что ни делается – к лучшему», – сказала она себе и застегнула молнию чемодана.

– Ты очень красивая, Кать, – услышала она за спиной.

– Спасибо, что по-прежнему так считаешь, – улыбнулась она и вышла из комнаты.

***

– Кать, ну ты что все в облаках витаешь, а? – расстроено – возмущенно говорила мама, -Ты зачем ей вещи свои отдала? Ну сколько можно, а? А продукты в 12 квартиру для чего утащила? Катя, Катя! Ну что мне с тобой делать? Всем нельзя помочь!

– Мам, ну не ворчи, а… Я не хочу помочь всем. Я просто делаю то, что могу.

– Ну моги ты в другую сторону! Моги в сторону себя!

– Все, что я делаю, мам, я, итак, делаю в сторону себя. Потому что МНЕ так хорошо, потому что ТАК я счастлива.

– Дурында ты, ох и дурында!

– Пусть так. Но в академию я все равно поступлю! Поступлю и точка!

– Тебе отца мало, да? Не насмотрелась еще? Не наждалась? Не напереживалась? Не наплакалась в подушку, думая, все ли у него хорошо? Не набоялась новости включать и брать трубку, когда звонит телефон? Никогда не думала, говоря себе, что «все будет хорошо», а будет ли это будет?

– Но он выбрал ТАКОЙ путь, мам. А ты выбрала его….

Маме нечем было крыть, она разворачивалась и уходила. И чтобы финальная точка разговора оставалась за ней, уже дойдя до двери, она будто «про себя» говорила: «Странные мечты для 20-летней девчонки. Мечты не о семье, материнстве, красивых нарядах, а черт знает, о чем».

Сейчас, прокручивая в голове этот разговор, она подумала: «Вот они, мама, «нестранные» мечты – путешествия, семья…, – тут Катя замолчала, – но сделало ли это меня счастливой»?

«Хотя, – вспоминая вчерашнее утро, подумала она, – хотя еще вчера именно такой я и была… Видимо, и правда, мама, я слишком долго витала в облаках. В придуманном счастье».

***

Смирнов обсуждал с Гришкой детали предстоящей операции, но мысли его постоянно отвлекались. Что-то было не так. И это «не так» было в его отношениях с Катей, в самой Кате. И это «не так» пугало его, ломая привычный и понятный сценарий их отношений.

– Леш, ты меня слушаешь вообще? – вырвал его из собственных мыслей Гришкин голос.

– Да, Гриш, слушаю, – и он перевел взгляд на экран монитора.

Глава 6

«Временное отстранение от должностных обязанностей за нарушение уставных правил взаимоотношений», – нараспев повторил Хен Мин, крутя на пальце все тот же брелок.

Он видел, как при внешнем спокойствии метали молнии глаза подполковника. Он знал, что позже состоится другой разговор, на других тонах. Но то, что за последствия принятых им решений он должен отвечать, он тоже знал. И был готов ответить.

Хен выпрямил спину – он делал так всегда, когда напряжение зашкаливало, стиснул зубы, ухмыльнулся и пошел к своей машине.

***

Катя бродила по городу, надев наушники. Она любила думать под музыку: ее главная тема направляла ход ее мыслей, отбрасывала все ненужные, второстепенные, сосредотачивая только на основном.

С музыкой она стала мастером спорта по пулевой стрельбе. Звук из наушников успокаивал ее, чёткость ритма держала мысли и тело в тонусе, и в унисон с сильной долей она нажимала на курок, поражая мишень за мишенью.

Вот и сейчас, гуляя по улицам уже вечернего города, Катя поняла, что отпустит его, этого родного, но уже такого чужого человека. Отпустит туда, в счастье…

Она не заметила, как подошла к подъезду своего дома. Подняв голову и посмотрев на окна своей квартиры, она пыталась понять: хочет ли она войти туда? Хочет ли здесь и сейчас, не избегая проблем, а встречая их лицом к лицу, ответить на вопрос: кто такой Алексей Смирнов?

Конечно, вопросов было много: любит ли он ту женщину – фейерверк, чем на самом деле был занят во время «задержусь на работе», кто есть «женщина-кожа» в его понимании, давно ли у них с ней все началось, чего ему не хватало в самой Кате, случайно ли он появился 13 лет назад в ее жизни, что на самом деле связывало его с ее отцом, но все они были второстепенными…. Главным для нее было понять, почему полковник внешней разведки Степанов Иван Петрович, погиб 4 года назад при исполнении служебных обязанностей на руках простого переводчика Министерства иностранных дел.

Глава 7

«Раз обстоятельства сложились таким образом, что мы со Смирновым прилетели раньше труппы на день, то сегодняшний день я посвящу прогулкам», – подумала Катя. Смирнов ушел «по делам», а Катя, проверив уровень зарядки в телефоне, надела кроссовки и, завязав длинные русые волосы в высокий хвост, закрыла дверь номера и уверенно пошагала на поиски автобусной остановки. Она оказалась совсем недалеко от отеля. «Хорошее начало дня», – подумала она и подставила лицо весеннему солнцу.