Гиперандрогения
– А вот бить дверкой меня не надо, – сказал он поучительно и мягко вошёл, прикрывая её за собой. – Мне разуться?
– Не стоит, – ответила она и поплелась в дальнюю комнату, в кухню, шлёпая босыми ногами по дорогому линолеуму.
Собакин всё ж скинул свои туфли, зная, что они у него топчут, и как-то постыдившись оставлять чёрные грязные отметины на полу. Оглядывая узкий коридор прихожей с поклеенными бесцветными обоями и серым платяным шкафом, он прошёл вслед за хозяйкой, миновав пару тёмно-синих стеклянных дверей – в другие комнаты.
На кухне же был круглый стеклянный стол винного цвета и пара круглых стульев в такой же цвет на длинных ножках – вроде тех, какие есть в барах. На столе стояла початая бутылка вина, даже не просто початая, а почти выпитая, и два пустых бокала.
– Вы одна? – спросил он резко, оглядывая комнату с синим же кухонным набором: парочка шкафчиков, раковина, бесшумная махина холодильника. Тут ещё было большое окно, в солнечную погоду наверняка палило нещадно – занавески были такого же тёмного цвета. Раздвинутые.
– Одна-одна, – устало она ответила и начала наливать себе в бокал красное вино. – Будете?
– Не пью, – коротко ответил он, но в уме сделал ещё одну пометку.
– На работе, – кивнула она понимающе и залпом осушила свой фужер.
Он поморщился. И твёрдо сказал:
– На службе.
Агнесса Павловна ничего не ответила, просто закинула ногу на ногу и, опёршись локтём на стол, подпёрла свой острый подбородок ладонью.
Собакин мигом окинул её тонкие венозные ноги своим голубоглазым взглядом и перешёл сразу к делу.
– Расскажите, были ли враги у вашего мужа.
Агнесса Павловна отрывисто – и нервно – рассмеялась. Она уже достаточно охмелела, чтобы так себя вести.
– Да кругом. И всюду, – ответила она.
– Кто именно?
– Да быдло это, быдло! – воскликнула она. – Кто ж ещё? Когда ты успешный человек, ездишь на «ландровере», пьёшь вино за десять тысяч утром во вторник, всякое быдло тебе – враг. Все тебе завидуют, все только и ждут…
В другой комнате послышалось движение. Собакин обратил внимание, как дёрнулась Агнесса Павловна, но ничего не сказал ей. И так было понятно, что она тут не одна.
– А поподробнее? Что за быдло? Кто именно?
– Да мало ли кто, – уклончиво ответила она. – Вот, например, Склизякин. Партнёр его. Разругались в пух и прах пару недель назад. Как же мой милый был зол на этого придурка! Он же знал, что мой любимый собирался строить коттедж… И не один! А целый посёлок, и там уже договорился даже с администра-а-а-ци-ей… Фамилия у главного там такая… Разуваев. Или Бармалеев. Или ещё как-то. А Склизняков взял да и выкупил, выкупил! И захотел туда перенести приют для собак! Ну, выселяют собак-то? Слышали? Четыреста штук на улицу, и Склизякин вот и захотел… Хотя нет, это Разуваев-Бармалеев выкупил землю и приют переносить помогает, а Склизняков… он хотел… Он хотел выкупить землю, а мой любимый тоже не пальцем деланый. И… у главного в посёлке том фамилия не Бармалеев, я его с другим перепутала! У того Верхушкин. Или Пашин. Или как-то так.
– Благородно же, – перебил Собакин, впрочем, безучастно. Информация была путаной.
Вдова прыснула со смеху.
– Да он их всех перебьёт, а деньги себе в карман. Склизякин два раза за вечер кушает, а уж денежки-то как любит! Или это Разуваев?
– Так. Ещё кто? – Оперативник уже догадался, что какую-то более точную и ценную информацию ему от вдовы не удастся получить. Во всяком случае, пока что.
– Ну… Вся его компашка. Вся эта «Красная Греция». А я ему говорила, продай ты её… И поедем в настоящую Грецию. Хоть тому же Склизякину. Он высоко метит. У него знаете где завязки есть? Ууу, тендеры-то разыгрывают… – она осеклась и мрачно искривилась, поняв, что наболтала лишнего. Проклятое винцо! – Это был Разуваев!
– Его сотрудники недолюбливали? – спросил оперативник прямо, пропуская мимо ушей путаницу из похожих фамилий.
– Да, – кивнула она. – Вот кто-то из них его и убил.
– Водитель бы указал, что среди них есть похожий по комплекции человек, – сухо выговорил Собакин и сделал пару шагов к выходу. – Но он ничего не сказал такого.
– Может, он сам вообще и убил? – серьёзно спросила она.
– Разберёмся, – пообещал Собакин после недолгой паузы. Дамочка эта явно что-то темнила. Учитывая, что она не могла запомнить фамилии партнёров мужа (или не хотела говорить прямо).
Он сделал ещё два шага до комнаты, из которой слышал шум, и спросил ещё раз:
– Так говорите, что Вы одна?
– Да… Но я…
Собакин быстро ухватился за ручку двери и рванул её на себя: там предстала голубая спальня с большой мягкой кроватью, одеялом стелившаяся по полу. У одной стены стоял шкаф с зеркальной поверхностью, но не купе, а обычный, на другой висела картина. Заснеженные вершины. Всё в спальне было в два тона – в синий и голубой.
– Да что Вы себе позволяете! – вскрикнула она пьяно и подскочила из-за стола. – Это уже слишком!
Собакин мельком осмотрел комнату. На полу лежали чёрные кружевные трусы, постель расправлена – вся в пятнах. Валяется небольшая жёлтенькая упаковка…
– Убирайтесь! – крикнула она и толкнула его в плечо.
Собакин холодно же посмотрел на неё и немного улыбнулся.
– Извините, Агнесса Павловна, я больше так не буду, – сказал но, но бесцеремонно вошёл в спальню и направился к шкафу. – Что говорите, Вы одна дома?
– Одна, одна, одна! Убирайтесь, я полицию вызову! – но голос её звучал истерично.
– А что, если я Вам скажу, что есть ещё один подозреваемый, – заметил Собакин. – И он сейчас здесь.
– Я?! – воскликнула она.
– Нет, что Вы, Вы тут ни при чём.
Собакин подошёл к шкафу и взялся за ручку. Затем медленно попытался открыть. Дверцы не поддались.
– Да я на Вас жаловаться буду! – крикнула Агнесса Павловна. – Вашему начальнику! Или его начальнику! Или кому угодно! Да я до генерала дойду, да вы все повылетаете у меня!
Собакин ничего не ответил, но продолжал остервенело дёргать ручку шкафа, пока она не открылась. Он увидел перед собой… Кучу рубашек. Просто тьму-тьмущую. И пиджаки, и брюки. Это в одном отсеке. А в другом… Платья женские. И больше – ничего.
– Что, фетишист чёртов, убедился?! – крикнула она и нервно рассмеялась. – В нём просто дверцы заедают. Можешь взять вон те чулки себе!
Собакин молча пошёл прочь, даже на неё не глядя. Перед тем, как выйти из квартиры, он сказал:
– Из города никуда не уезжайте, будьте так добры, Агнесса Павловна. И запоминайте мой номер. Пригодится.
И дважды назвал одиннадцатизначное число, стараясь разбить по три цифры. Он был уверен, что, несмотря на всю её пышность и браваду, номерок она попытается запомнить. На всякий же случай.
– А Вы себя кем мните? – спросила она, когда он уже вышел на лестничную клетку. – Холмс? Фандорин? Агата Кристи? Может быть, Николаев Лёша?
– У Вас логическая ошибка, – сказал он. – Один лишний. Один – не персонаж.
– Да? – спросила она и прищурилась.
– Вместо Агаты Кристи Вы должны были сказать мисс Марпл. Всего доброго. Номерок-то, номерок-то не забудьте! – он повторил цифры в третий раз, медленнее.
– Тоже мне, сыщик великий! – крикнула она ему вслед. – Логик хренов!
– Зовите меня… Соколова Варвара Михайловна, – ответил он ей, даже не обернувшись.
– Кто это? Кто?!
Но он уже спускался на первый этаж.
ххх
Пока суд да дело, как говорится, время уже клонилось к двум часам. Но суть в том, что суда-то пока и не предвиделось: зацепки были, но результата ещё не предвиделось. Но сам Глазов молчал, не звонил, поэтому время ещё, определённо, было.
Конечно, вряд ли студенты университета замешаны в убийстве, это да. Но вот вдова… Явно темнит. С кем-то она весело проводила время, и это ещё предстоит узнать, но пока предстояло ехать в офис: если Игоря-водителя отпустили уже, он растрезвонил всем в «Красной Греции», что произошло и что будет дальше.
Ехать пришлось очень долго. Хоть солнце стало и выглядывать, теплеть не начало, и Собакин по-прежнему наблюдал людей по тротуарам, снующих в тёплых куртках. Он знал, что на Паршутов проспект можно было ехать и по другой дороге, вот он и поехал по ней – через мост. Пусть дорога и длиннее, но зато он не поедет мимо места преступления… Почему-то ему не хотелось опять туда возвращаться, это могло сбить его со следа, опять пустить все размышления по кругу. Нужен был свежий взгляд.
По мосту сновало много внедорожников, седанов, пикапов, фургонов. Даже попалась парочка бензовозов, бесшумно мигающих своими оранжевыми «мигалками»… После моста начиналась обширная стройка – целый район там возводили, движение было чуть заторможено… По сторонам от дороги стояли треугольные красные знаки, сновали строители в оранжевых касках, стояла большая замызганная цементом бетономешалка… Возводили тут новый элитный район, несомненно… Пока ещё был сезон, но скоро окончательно похолодает, ударят первые морозы, и вся стройка встанет окончательно.
«Что-то затянули они», – думал он, разглядывая строителей. Кто-то курил, кто-то потирал лоб грязной перчаткой.
Может, подрядчик был недобросовестный. Может, заказчик с оплатой опоздал. Может, ещё что-то.
«Склизякин, – подумалось ему. – Или Склизняков».
Да, хоть вдова и пьяна была, но Собакин не думал, что она врала в этом вопросе… Пьяные часто рассказывают, что у них на уме. А если хотят соврать, то получается это у них крайне развязно и фальшиво.
«Склизякин – бывший партнёр Жирова. Стало быть, к нему тоже надо заехать на «огонёк». Но – позже. Сейчас предстоит беседа с подчинёнными Жирова. С бывшими».
Хоть Паршутов проспект и горел сами разными вывесками, «Красную Грецию» Собакин заметил сразу, как выехал на него – приземистое одноэтажное здание с красной, кричащей крышей. Как петушиный гребень. Или бычье сердце. Что-то такое.
Забавно, но и здешний охранник тоже был дядечкой в возрасте, и тоже сначала не хотел впускать Собакина, мотал своей маленькой головкой, посаженной на тонкую шейку, утопавшую в белом воротничке. Дескать, иди отсюда, господин хороший! Закрыты мы сегодня…
«Я что, так плохо выгляжу? – подумал с усмешкой Собакин, потрясая «корочкой».
– Открывай, охранитель! Открывай, полиция! Видишь?
Тот видел и всё же открыл.
Холл «Красной Греции» действительно был почти красный, но наполовину – верхняя часть стен была выкрашена в кремовый, но не в белый, а такой цвет, каким бывает крем с примесью шоколада, а вот нижняя – в красный, но в тёмный. Справа у входа была пристройка для охранника, у противоположного угла – стол секретарши с бледной лампой.
К ней-то Собакин и направился, поднимая на ходу удостоверение.
Высокая блондинка в бежевом пиджачке и коротенькой бежевой юбочке начала подниматься на своём месте, открыв испуганно рот. Она вся побледнела так, будто Собакин поднимал пистолет (или нож), а не документы.
– Кто на месте? – спросил он, но блондинка начала запинаться растерянно. – Успокойтесь! И отвечайте, как Вас зовут и кто на месте?!
– Светлана меня зовут. Светлана Камышова, – пролепетала она. – А на месте никого и нет… Все разъехались. Только Игорь приехал. Ну… То есть… Он приехал, а они разъехались, это буквально сейчас вот было… Они всё расспрашивали его, а он ничего толком…
«Конечно, кто бы мог подумать», – пронеслось в голове Собакина.
– Давайте, звоните им. И пусть все придут и приедут обратно. Сейчас же. Так и скажете: оперативник уголовного розыска по делу об убийстве Жирова.
Блондинка не просто побледнела; она даже побелела.
– Где кабинет начальника был?
– Вон он. Самый последний… Крайний по коридору.
– Теперь можно говорить «последний», – бросил Собакин без улыбки и пошёл туда, готовясь раскрыть коричневую лакированную дверь, на которой вальяжно сверкала позолоченная дощечка с надписью «ДИРЕКТОР». – Как не босс-то?
Собакин открыл дверь и изумился. Он думал, что Игорь приехал и где-то находится, но он приехал и стоял здесь; не просто стоял, а припал к жидко-кристаллическому компьютеру, испуганно, застуканно глядя на вошедшего.
– Вот так встреча, – невесело буркнул Собакин. – Чегой-то Вы тут делаете, Игорь Николаич?
Тот не отвечал, но опер видел, что металлические ящички рабочего стола и небольшого шкафа, вывернуты. Что на полу лежит куча каких-то бумаг. Что водитель вцепился в мышку и клавиатуру компьютера и теперь так смотрит, так смотрит!..
– Я даже не знаю, как Вы это сейчас всё будете объяснять, – продолжал Собакин, подходя к свободному серому стульчику с металлической спинкой. Он стал снимать свою чёрную куртку, оставшись в очень тёмно-зелёной водолазке и обнажив коричневую кобуру, из которой поглядывала рукоять табельного. – Жарко у вас тут, душно… Скоро сюда все придут и будет ещё жарче… Присаживайтесь… Эй, ручки-то уберите от компьютера, уважаемый!
Игорь хлопал глазами и беззвучно открывал и закрывал рот: по лицу его катились большие капли пота… Неизвестно, о чём он думал, но руки от компьютера всё же отлепить смог. И поднял их, но не над головой, а как-то посередине. Игорь Николаевич был довольно крупным мужчиной, упитанным, но сейчас испугался и выглядел как-то совсем уж по-ребячески, будто сбросил лет десять.
– Я ещё раз повторяю, – тихо начал Собакин. – Что Вы тут делаете? Что Вы тут… Рыскаете? Отвечать!
С последним словом он хлопнул по столу так обеими ладонями, что где-то далеко ойкнула секретарша, а сам Тарасов Игорь Николаевич отскочил назад с самым что ни на есть скорбным видом.
Собакин поднялся и пошёл к компьютеру сам, думая, что ничего больше вспотевший водитель ему не скажет… Настало время самому посмотреть.
Собакин развернул экран к себе и увидел, что на стандартном рабочем столе было очень уж много всяких документов и папок. «Договор за номером первым»; «договор за номером вторым»; «третьим, четвёртым, двадцатым». «Налоговикам». «Тэцэшка». «Срочно». «Важно».
Бумаги, цифры. Ничего особенно существенного. Собакин краем глаза поглядывал на реакцию Тарасова, но тот будто бы как-то даже успокоился и, опустившись на кресло на колёсиках, на котором когда-то каким-то чудом восседал сам Жиров, отодвинулся чуть дальше.
Собакин напрягся и стал медленно водить мышкой по ярлыкам, продолжая наблюдать периферийно за движениями водителя. Тот, впрочем, продолжал пыхтеть, хоть больше почти и не суетился, но как-то изменилась его поза, когда он дошёл до папки «Благотворительность».
Собакин повернул голову и увидел, как водитель смотрит на него во все глаза, чуть ли не затаив дыхание. Оперативник кивнул и, больше ничего не говоря, вошёл в эту папку. Там было много всяких документов, конечно, но было и ещё кое-что… MP4. Видеоролик на двести с лишним мегабайт.
– Что это, интересно? Футбольный матч? Репортаж о Склизнякове? Что там?
Когда Собакин открыл этот видеоролик, он помрачнел куда больше прежнего. А в следующее мгновение почувствовал, как лицо его багровеет – от злости. Казалось бы, убеждённейший флегматик, а может так психануть…
На ролике была комната с приглушённым светом. Спальня. На кровати лежала девушка, даже девчушка, очень молоденькая, лет восемнадцати, не больше. Блондинка. Руки её были пристёгнуты к изголовью кровати, а острые локотки беспокойно шевелились… Беленькое же личико её переваливалось со стороны на сторону, она была то ли в беспамятстве, то ли под сильно действующими веществами. Но и это было не самое страшное.
Над ней стоял, прямо на этой же кровати, опёршись коленом на постель, покойный Жиров. Тут он был жив, гадко склабился… Одной рукой он расстёгивал её беленькую рубашку, а другой гладил по животу… И он гадостно, просто отвратительно лыбился, чуть ли не истекая слюной. Мерзкое его брюхо свисало вниз – он был полуголый…
В кадре появились ещё рука – с дорогущими золотыми часами, тоже мужская, с чёрными волосами, пытающаяся стащить с девчушки волнистую юбку…
На заднем фоне же, чуть поодаль, стоял… Игорь. Он тоже улыбался, расстёгивал ремень.
Собакин, превозмогая тошноту, схватил мышку и попытался выключить ролик. С первого раза ему не удалось попасть по «крестику» в углу, и он даже успел заметить, как черноволосая рука всё же смогла потащить вниз юбочку, обнажая белоснежные бёдра.
Опер издал какой-то неопределённый звук, полный угрозы. Какое-то рычащее «а». Протяжное. Он досадно опустил голову, закрыв глаза… Но всего лишь на мгновение. Когда он обернулся к замеревшему Игорю, глаза его сверкали от невероятной ярости.
– Да там всё было добровольно, – пролепетал он. – Это просто была такая игра. Понимаешь?!
Собакин пытался совладать с собой, вдыхая и выдыхая шумно воздух… Ему стало необычайно душно в помещении. Он пытался удержаться, но не смог.
Быстро подпрыгнув к Игорю, он схватил его своими руками и долбанул его головой об стол, прижал, а сам наклонился, близко наклонился к его уху и горячо зашептал:
– У тебя есть дети, урод, а? Есть дети у тебя?
Игорь стонал и пытался скинуть с себя разозлённого Собакина, но ему это не удавалось.
– Отвечай!
– Есть, есть у меня сын, – простонал тот. – Отпусти, псих!
– А у меня нет, – продолжал Собакин. – Я бесплоден. Так бывает, представляешь? И часто мужикам хочется сына, а мне всегда хотелось дочь. Понимаешь, урод? Так вот это – тоже чья-то дочь… А вдруг это была бы моя дочь, например? Слышишь, урод? Или – твоя? Как тебе это? КАК ТЕБЕ? Хотел бы, чтобы с твоей дочерью это делали? Хотел бы?!
– Нет…
– ХОТЕЛ БЫ?!
– Нет,.. Нет…
– ХОТЕЛ БЫ?! – заорал ещё пуще Собакин. – ХОТЕЛ БЫ, ЧТОБЫ ЭТО ТВОЮ ДОЧЬ ТРОЕ УБЛЮДКОВ ПРИВЯЗАЛИ К КРОВАТИ?!
– НЕТ! НЕТ! ОТПУСТИ, ПСИХ!
Собакин отступил на шаг, пытаясь взять себя в руки.
– Никто бы не хотел, да? – спросил он слабо, и только потом увидел, что секретарша стоит в проходе, уцепившись в дверь, будто она была её полным спасением. – Что там, Светочка?
– Бухгалтерша и замрук сейчас подъедут, а юристка сказала, что пусть её следователь вызывает на допрос по форме, она не поедет к Вам…
– Ну, ладно, – сказал Собакин, возвращая к себе самообладание и приглаживая рукой взъерошенную копну у себя на голове. – Ты пока тоже задержись, хорошо?
Секретарша кивнула и исчезла. Собакин же опять вперил взгляд в водителя, лицо которого выражало как минимум сильное неудовольствие, а как максимум даже ненависть к Собакину. Он смотрел искривившись будто не только лицом, а даже как-то всем телом. Уши его горели, глаза – пылали.
– Кто третий? – тихо спросил Собакин. Ему почему-то показалось, что он напал на след убийцы. – Кто третий, я спрашиваю? Ты оглох?!
– Да не знаю я его! Первый раз тогда видел, – начал откровенничать Игорь. – Сделку крупную отмечали они. Босс и этот мужик.
– Не ври! – заорал Собакин.
– Да не вру я, клянусь! – заорал в ответ Тарасов. – И привёл эту девку… Девушку тоже этот мужик. Да она… да она…
– Да что – она? – грозно спросил Собакин, и Тарасов промолчал. – Что за сделка была? Ну? Как выглядел мужик этот?
– Да что-то там с благотворительностью связано. Ну, в общем, Жиров переводил деньги на благотворительность этому мужику, а тот, конечно, какую-то часть себе в карман… А какую-то часть обратно Жирову. А по бумагам, например, купили автобус, чтобы возить детей интернатовских на природу, уточек кормить. А на деле – «буханка», а всё остальное пополам. Понятно?
Как уж тут не понимать. Собакин вздохнул.
– Опиши «благотворителя».
– Мужик средних лет, крепкий. Волосы чёрные, длинные, в хвост конский собраны. Золотые часики на руках у него были за хрен знает сколько тыщ баксов… Ездит на «мерсе». Когда один. Когда со своей братвой… Пили всю ночь почти… Всё?
– Дай-ка свой телефон сюда, – ответил Собакин. Тот с явной неохотой протянул его ему. – Я сам здесь рыться не буду, Ручкин будет. Скоро они всё равно сюда явятся… А ты пока посидишь тут. Руки!
Собакин подошёл к своей куртке и из кармана начал доставать наручники.
– Чтоб ты больше ничего не удалил. Посидишь пока в них.
– Да по какому это праву вообще?! – взревел Игорь.
– По подозрению в принуждении, дружок, – ответил Собакин. – Задерживаю тебя, если тебе так угодно… на сорок восемь часов. До выяснения обстоятельств. А если ты уж совсем везунчик, то… Она, случаем, не малолетка?
– Да не было там никакого насилия! Не было! И ей двадцать лет было! ДВАДЦАТЬ! – разорался водитель и начал кулаком колотить по столу.
– Значит, не боись. Посидишь пока, отдохнёшь. Руки… Руки! РУКИ!
Наконец, браслеты щёлкнули. Дверь Собакин тоже закрыл, оставив водителя в одиночестве.
ххх
Собакин вернулся обратно в холл и увидел, что рядом с секретаршей стоят двое: высокий худой мужчина в тёмно-сером лёгком пальто и полноватая женщина лет пятидесяти пяти, которая когда-то была огненно-рыжей, а сейчас старательно закрашивала свою проседь.
– Вот, – сказала Светочка. – Пока двое. Рустам Максимович и Мария Марьевна.
– Замрук по строительной части, – сказал мужчина в пальто и протянул руку. Сухой брюнет в едва державшихся на носу очках в золотистой оправе. Виски его тоже отдавали проседью, но он их закрашивать не стремился. Ладошка у него была хоть и небольшая, но крепенькая, Собакин пожал её. – Слышал об убийстве начальника.
Голос его был уверенным и ровным, словно он говорил о погоде.
– Собакин, – ответил оперативник и полез за удостоверением. – Расследую…. Давайте присядем пока. Мария Марьевна, пока подождите, позже поговорим.
Та кивнула и вместе с секретаршей отошла к хмурому охраннику, и они начали о чём-то оживлённо беседовать, а эти же двое стали усаживаться на стуле в холле, дико неудобные – тоже металлические, напоминающие собой стулья в каких-то казённых учреждениях.
– Были ли конфликты на работе с кем-то из подчинённых? – прямо спросил опер.
Мужчина задумался.
– Да прямых – не было, – ответил он наконец. – Но характер у Жирова был так себе, честно сказать. Человек-то властный. Жёсткий. Но хоть зарплату платил. Только с юристкой всё ругался, всё уволить хотел, а она всё кричала ему «да я сама уйду!»…
– Вряд ли бы она стала убивать его перед увольнением, – не удержался Собакин.
– Не думаю, что тут вообще причастны сотрудники, – глубокомысленно протянул Рустам Максимович.
Опер взглянул на него с любопытством.
– А что Вы думаете? Поделитесь?
Тот выждал небольшую паузу, глянул по сторонам, будто боялся, что их подслушают, и тихо ответил:
– По-крупному Жиров рассорился со Склизняковым и с Яраевым. И было это не так давно.
– Мне кажется, эти фамилии я уже слышал, – закивал головой оперативник. – Склизняков – это партнёр Жирова по застройке, да?
– Да, они вместе тут не один элитный район построили… Но Жиров как-то мне говорил, что хочет построить настоящий элитный коттеджный посёлок, неподалёку совсем. Посёлок Яблоково, слышали? Двадцать километров всего, такой кусок… Пригород, можно сказать. Вокруг – лес. И озеро есть. В общем, дорогая там земля.
– Ну? И что? – настаивал оперативник, пытаясь всё заранее связать воедино.
– А то, что наш город хоть и с элитными районами, да без метро, – он улыбнулся, но тут же посерьёзнел, когда увидел, что опер не улыбается. – Маленький городок-то… И бежит из него молодёжь. Поэтому и из посёлка этого тоже бежит. И остаётся там много пенсионеров,
алкашей, попросту безработных. И вот эти-то дома, землю-то под ними Жиров и бросился выкупать по бесценке… Чтобы потом можно их было снести, а то и на дрова продать, а после них всё застроить.
– А людей куда?
– Этого я не знаю, – отрезал Рустам Максимович, вскинув обе руки. – Уж понятия не имею. Моё дело маленькое: рабочие, стройматериалы и сроки. И всё!
– Так и в чём конфликт-то был?
– А в том, что Жиров захотел в одиночку там строиться. И выкупил, что можно было, сам. Вложился по полной… И Склизняков ему названил всю прошлую неделю, и я сам лично слышал, как он орал в трубку так, что здесь слышно было…
– Обещал убить? – сразу предположил Собакин.
– Этого я не слышал, – опять открестился Рустам. – Но слышал, что тот кричал, что Жиров останется ни с чем, обязательно прогорит! Вот…
– Так, – сказал Собакин после недолгого молчания, делая заметки у себя в подкорке. – Что там с Яраевым? Вдова тоже про него мне сегодня немного рассказывала. Но фамилию вспомнить не могла. Да и Склизнякова называла Склизякиным.
– Держит благотворительный фонд «Возрождение». Малая Роща, двадцать один. Там частенько и просиживает…
– А как Жиров-то с ним связан? – спросил опер, памятую о том, что сегодня ему уже пыталась рассказать Агнесса Павловна, борясь с опьянением. Или благодаря ему.
– Деньги в фонд переводил, – просто ответил Рустам. – На благотворительность. А уж тот-то и переводил по всяким собачьим приютам, интернатам для трудных подростков. И так далее.