Команда, которую мы с Васей собрали, отправляясь на далекий остров, была молодежной и оказалась очень дружной. Все участники этой экспедиции вспоминали в последующие годы съемки на Сахалине как праздник. Розыгрыши, шутки, вечеринки, романы, атмосфера братства и взаимовыручки – так мы работали на Сахалине».
Зато Катанян уже и в период съемок сделал большие интересные записи о фильме, которому суждено будет стать единственной его работой, осуществленной в равноправном сотрудничестве с лучшим другом.
Воспользуемся и этим случаем, чтобы еще раз дать слово Василию Васильевичу – прекрасному хроникеру событий собственной жизни. В июле 1954 года он записал в дневнике следующее:
«Живем в Южно-Сахалинске. Группа подобралась в основном молодежная, работаем споро, без склок, к которым я стал уже привыкать на студии. <…> Снимать и весело, и трудно – весело, так как у большинства хорошие характеры и все внове, суточные большие и шампанское дешевое. А трудно потому, что все вокруг (кроме природы) бедное, убогое, даже не провинциальное, а требуется показуха, процветание. Люди живут в бывших японских деревянных хибарах с “буржуйками”, продуваемыми всеми ветрами Советского Союза. Асфальта на весь остров – километр на центральной улице. Когда я на грузовике отправляюсь в многодневную экспедицию и машина съезжает с асфальта, меня начинает бросать от борта к борту по несколько часов в день, и прибываю на место весь в синяках, я с ужасом думаю, что по тем же ухабам надо будет ехать обратно… Подобных дорог я не видел ни в феодальной Монголии, ни в Каракумах.
На севере острова, где только недавно порушили лагеря, что само по себе ласкает глаз – если зрелище вздыбленного частокола и поверженных вышек может ласкать глаз, – мы видели следы недавнего ужаса, а в поезде – рассказы бывших заключенных, что застряли на острове. Поезд здесь называют “Дуровская железная дорога” – маленькие вагончики узкоколейки, которые движутся со скоростью хромой старушки. Когда нам захотелось выпить воды, мы вышли из вагончика, не торопясь догнали паровозик, машинист нас напоил, мы немного постояли, дождались своего вагончика и на ходу в него сели.
Снимая оленеводов, мы добирались до стойбища в тундру верхом на оленях – а что делать? И жили в чуме, ночью спали по очереди, ибо надо было поддерживать костер возле чума – иначе окоченеешь. Когда кончились запасы спиртного, ребята стали разводить одеколон “Шипр”, а я предпочитал “Даиси” – кавказская кровь дала себя знать именно в тундре. И все нам было интересно, все было невиданно.
Во время съемок – примерно недели через две – дирекция решила сделать одну большую картину вместо трех маленьких. Нас это обрадовало, но “как хотите, так и делайте – сценария никакого нет и не будет”. Мы, конечно, сочинили для себя сценарий, но денег никаких не заплатили и не обещали. У нас выхода нет – мы уже завязли и сидим на этом острове, окруженном со всех сторон водкой. <…>
А ели мы вообще там вкусно – в ресторане много готовили свежей рыбы, красной икры и крабов было завались, в тундре делали шашлыки из нежнейшего оленьего мяса. Научились там брать на гитаре три аккорда, встряхивать кудрями (благо их сколько угодно) и петь романсы, а я даже стихи Ахматовой, которые пел еще в институте. Рязанов же однажды запел “О доблестях, о подвигах, о славе”, и мы все притихли, так это оказалось здорово».
Зоя Фомина, будучи в Москве, фактически осуществляла работу редактора на этом фильме: внимательно смотрела по частям присылаемый материал, после чего давала Рязанову и Катаняну подробные письменные советы, к которым те всегда прислушивались.
Так, в июне Катанян получил от Фоминой следующие указания: «Я тщетно взываю к Элику уменьшить количество дублей и длину планов. Васька, вы должны строго следить за пленкой, учти. Я сейчас делаю “Пионерию”. Элик обещал снять мне там сюжет о детской железной дороге. А потом прислал письмо, что снимать будешь, вероятно, ты. Но обязательно снимите сюжет, хотя бы в порядке подхалимажа! Вась, сними мне непременно, как работают ребята: кассир, стрелочник, машинист, и всяческие проезды. Пейзажи и поезд снимайте в одинаковом темпе и монтажно. В этом вопросе специалист Рязанов. Он рассказывал мне в свое время (эпоха создания легенды о Великой магистрали), на сколько кадров что нужно снимать и в какую сторону.
Сейчас я звонила Софье Михайловне, она получила письмо от Элика, в котором он пишет, что весь изодрался. Вась, ты, как более практичный мужчина, помоги ему найти выход из этой ситуации. Неужели там действительно нельзя приобрести какое-нибудь сооружение для прикрытия зада, нижних конечностей и всего остального. Я умоляю тебя, разреши этот вопрос и купите Элику что-нибудь.
Кончаю писать. Жди рецензии. Привет моей половине. Целую.
Зоя.
P. S. Сюжет снимите обязательно, ладно? Уж вы-то, я надеюсь, не подведете меня».
14 ноября, уже в Москве, Катанян сделал следующую запись: «Материал насняли очень интересный, его много. Он хорош по операторской линии, несколько слабее по режиссуре. Это, на мой взгляд, из-за отсутствия сценария и организационных трудностей. Картина складывается с великим трудом, все не лепится, никак не выкристаллизовывается композиция. На днях стояли с Эликом и Зоей возле дамской уборной четвертого этажа, курили и грелись у батареи и как-то незаметно решили, что надо вести речь, дикторский текст от имени съемочной группы, от первого лица, с диалогом, вопросами и ответами, а не безлико, как всегда. Начали фантазировать – “мы приехали, мы увидели, что это за сопки?”, позвонили автору текста А. Марьямову, и он зажегся нашей идеей.
Это было ново, нас это вдохновило, сразу стало интересно и появилась вольность в монтаже эпизодов. Но Марьямова тут же отобрали у нас на картину о ВСХВ, а мы и не расстроились, так как стало понятно, как складывать картину как бы в “разговорном” стиле. И когда Александр Моисеевич появился, гомерически хохоча и тряся животом, мы уже были уверены в композиции и предъявили ему готовые шесть частей, не ожидая от него предложений.
Марьямов пишет текст медленно и не так здорово, как мы ожидали. Какие-то фразы сочиняем мы сами, и он, хохоча, их оставляет. Фальстаф.
Целая история с автором сценария И. Осиповым. От сценария не осталось ни одного названия поселка, ни одного перехода, ни одного эпизода или героя. Все нашли и придумали мы с Эликом. Но он упорно лезет в титры, черт!»
Наконец, запись от 12 декабря гласит: «10 декабря сдали “Остров Сахалин” худсовету, который принял картину очень доброжелательно, без поправок. Резонанс большой – первая полнометражная картина, сделанная молодыми режиссерами и операторами. И не наложили кучу. Но Кастелин (директор Центральной студии документальных фильмов Николай Кастелин. – Е. Н.) в злобе на студию, которая его не выбрала в партком, мстит из Главка всем, в том числе и благополучной картине. Он показывает ее в Главке разным консультантам и нас не пускает на просмотр. Например, приглашает специалистов по морским водорослям и спрашивает их: правильно ли у нас решена проблема морской капусты? Ну не едрена ли мать?! У нас вообще там нет никакой капусты – ни морской, ни огородной. Узнав об этом, мы наговорили ему грубостей, когда он пришел на студию платить партвзносы, и разругались вдрызг.
На следующий день картину посмотрел Кузаков, замминистра, и принял очень хорошо. Но когда он уехал, то Кастелин надавал кучу поправок-придирок, пришлось кое-что переозвучивать. И все же в результате Н. Охлопков, замминистра кино, принял картину с большими комплиментами, и мы устроили пир на весь мир. У нас на Разгуляе веселилось 28 человек. Всю еду заказали в ГУМе, и нам ее доставили домой. И как только мы все уместились?
На самом видном месте висел лозунг:
“ДА ЗДРАВСТВУЮТ ВАСЯ И ЭЛИК!!!”».
«Дальний Восток, – много позже напишет Рязанов, – в какой-то степени удовлетворил мои романтические, джек-лондоновские наклонности. Я охотился на китов с китобоями. Бродил по тундре с геологами и оленеводами. Тонул на краболовном разведчике. Спускался в кратер Ключевской сопки с вулканологами. С рыбаками ловил сельдь. С краболовами ставил сети на крабов. Вместе с пограничниками преследовал нарушителей границы… Дальневосточные экспедиции были счастливым периодом моей жизни на хронике. Каждодневная же работа над киножурналами и выпусками новостей после возвращения с Дальнего Востока невольно толкала к стереотипности мышления. Я чувствовал, что постепенно утрачиваю свежесть взгляда, начинаю думать штампами. Готовые рецепты, годящиеся на все случаи жизни, стали подменять творческие поиски.
И я понял – надо уходить в художественное кино».
Что и было сделано благодаря счастливой случайности уже в начале следующего, 1955 года.
Заметки на полях
Рязанов и отдых
В течение всей жизни Рязанов отдыхал довольно редко и мало. За все время его работы в документальном кино он не выезжал никуда дальше Подмосковья, где вместе с семьей снимал на лето дачу – сначала в Пушкине, потом в Загорянке…
С 1963 года Рязанов облюбовал для дачного отдыха поселок Советский Писатель (по наименованию ближайшей к нему деревни называемый часто Красной Пахрой или просто Пахрой). Изначально режиссер снимал дачу у писателя Иосифа Дика, а в 1966 году купил дом у дирижера Кирилла Кондрашина, жившего по соседству с Диком.
Эльдар Александрович неизменно трудился в бешеном темпе, и наибольшей нагрузкой в его деятельности сопровождался всякий съемочный процесс, то есть работа непосредственно по специальности. Поэтому, скажем, написание сценариев для него уже было сравнительным отдыхом. Тем более что наиболее частый рязановский соавтор – Эмиль Брагинский – обычно тоже снимал дачу в тех же краях: «Летом мы часто работали на даче у Рязанова в писательском поселке Пахра, где, естественно, живут и жили не только писатели. Соседом Рязанова был великий пианист Эмиль Гилельс, а дачу ту Рязанов купил у знаменитого дирижера Кирилла Кондрашина. Мы снимали дачу неподалеку от Эльдара. На Пахре работалось хорошо, особенно хорошо, когда там жила мама Рязанова, Софья Михайловна, красивая, обаятельная и умная. Одно ее присутствие создавало атмосферу тепла, уюта и спокойствия».
После развода с Зоей Фоминой в 1978 году Рязанов оставил дачу ей и дочери.
Со своей второй женой Ниной Скуйбиной режиссер в конце 1970-х снимал дачу в той же Пахре у писателя Льва Шейнина. С 1980 года Эльдар и Нина несколько лет пользовались дачей рязановского друга Василия Аксенова и его жены Майи Кармен в то время, как последние жили в эмиграции.
В 1989 году Рязанов купил бывшую дачу Михаила Ромма у его наследников – опять же в Пахре. В конце концов этот дом стал для режиссера основным местом проживания – в московскую квартиру Эльдар Александрович возвращался лишь на время студийной работы над очередным фильмом или для съемок телепередач.
А специально для летнего отдыха Рязанов в 1993 году приобрел участок в деревне Долгие Бороды (Валдайский район Новгородской области). Именно там в самом конце века был снят последний фильм по сценарию Брагинского и Рязанова «Тихие Омуты».
Разумеется, Рязанову доводилось отдыхать и во многих других местах страны и планеты. Однако же он остерегался хвалиться тем, что по-настоящему повидал мир: «Для меня отдых всегда пассивный, я не скачу по экскурсиям, храмам, не езжу куда-то что-то смотреть, для меня это накопление сил».
Вот что писал в четырнадцатилетнем возрасте внук режиссера Дмитрий Трояновский для коллективной поздравительной книги «Необъятный Рязанов», выпущенной к 75-летию Эльдара Александровича:
«Дедушка у меня “крутой”. Несмотря на то что скоро ему уже семьдесят пять лет, он очень энергичный, у него постоянно полно всяких планов и идей, и он не может долго сидеть без дела. Кроме того, дедушка каждое утро обливается холодной водой и долгое время подбивал мою маму и меня, чтобы мы следовали его примеру, но его призывы не были услышаны. Он ведет активный образ жизни, очень много ездит – то на встречи с разными людьми, то уезжает с выступлениями в другие города и за границу. Мой дедушка – великий путешественник. Он был на всех континентах, во многих странах он бывал не один раз, а в некоторых – и сам не помнит сколько. Но любимое его место на Земле – это Валдай, где он построил дом на самом берегу озера. Мне там тоже очень нравится.
Отдыхает дедушка на Валдае тоже круто. Он ловит рыбу, у него там есть моторная лодка и скутер. Можно сказать, что давняя-давняя дедушкина мечта стать моряком хоть на крохотную долю осуществилась. Помимо водного транспорта дедушка лихо разъезжает и на наземном – он любит машины, здорово ими управляет, и даже не берусь сказать, сколько у него их было за всю жизнь. Думаю, если у дедушки была бы возможность научиться управлять самолетом или кораблем, он бы обязательно научился».
Зимой Рязанов увлекался лыжами и коньками, летом – рыбалкой, осенью – собиранием грибов (вот отчего познания по этой части демонстрировал Новосельцев в «Служебном романе»). И в любое время года – бильярдом, игрой, в которой Рязанов всегда слыл большим искусником.
К спорту и сбору грибов Эльдар Александрович приобщал и свою дочь Ольгу, с которой вообще тесно общался на протяжении всей жизни. Вдвоем они, например, часто ходили в столичные музеи – прежде всего в Пушкинский и Третьяковку.
Почти каждый год Рязанов ездил с близкими на отдых в Пицунду. Кстати, именно там он познакомился с композитором Микаэлом Таривердиевым.
«С Эльдаром Рязановым я познакомился в Пицунде, – писал в мемуарах Таривердиев. – Я поехал туда в наш киношный Дом творчества после какой-то тяжелой работы. Подружились мы с ним на почве того, что он очень хотел научиться кататься на водных лыжах. Я тогда прилично катался – впрочем, хорошо катаюсь и сейчас. Я довольно долго его этому учил, но так ничего и не вышло. Хотя я всегда говорил, что нет человека, которого я не смогу научить ходить на водных лыжах. Так вот таким человеком, единственным в моей жизни, оказался Эльдар. В общем-то не потому, что он не мог. Просто был очень слабый катер, не настоящий специальный катер для водных лыж. Вес ведь у Эльдара приличный, а катерок – обычная “казанка” с мотором “Вихрь”, больше 70 килограммов уж никак из воды вытащить не может.
Столовая в Доме творчества в Пицунде была устроена как все заведения такого рода. И стоял там “овощной стол”, на который ставили здоровенные миски со всякой свеклой, морковкой и прочей зеленью. Эльдар исправно подходил к этому столу и наполнял свою тарелку. Через несколько дней ему это надоело. И проблему он решил просто: подставил стул к этому столу и устроился со своей тарелочкой поближе к миске. Ясное дело, что нашлись люди, у которых это вызвало негодование: “За путевку все платят одинаково, а едят по-разному”. Для большинства же это стало темой для подначек, на которые Эльдар реагировал весело и очень изящно. Он стал уверять, что так он худеет, сидя на овощной диете. Хотя обед он свой съедал все равно. Но в доказательство своей “стройности” станцевал шансонетку. Конечно, он не танцевал, но какими-то микродвижениями, с поразительной точностью, грацией и убедительностью изображал красотку кабаре, чем завоевал невянущую популярность».
В 2012 году Рязанов сам дал исчерпывающий ответ на интересующую нас тему:
«Каждый фильм – огромная затрата сил. После съемок душа – как пустыня Сахара, в которой все выжжено. Кажется, что больше там никогда ничего не взрастет. И поэтому отпуск – это восстановление сил.
Для меня хорошо поехать на берег моря, жить жизнью растения, которое только читает книжки и плавает. И за месяц я там более или менее восстанавливал силы. Дальше организм уже долечивал остальное.
Раньше старался в Пицунду ездить. Сейчас – на Крит, в Хорватию, в Анталию, на Кипр. Стремлюсь к морю. Вообще еду из-за нашего климата. У нас лето наступает поздно, мало теплой воды.
Но лучше мне всего на Валдае. Я люблю отдыхать там, где чувствую себя хозяином. <…>
А за границей я в гостях. И оттуда все время хочу уехать».
В середине же 1950-х Рязанову еще было совсем не до отдыха. В 1956 году сорвались даже запланированные им первые в жизни курортные вакации. Однако причина таковой неприятности была поистине судьбоносной для нашего героя. Он, говоря словами следователя Подберезовикова из «Берегись автомобиля», «собирался удрать на курорт», но вынужден был остаться в Москве и снимать фильм, который в итоге станет одним из главных шедевров советского кино. Речь, естественно, о «Карнавальной ночи».
Глава вторая
«Он умеет работать с музыкой»
«Весенние голоса». «Карнавальная ночь». «Девушка без адреса»1 февраля 1955 года Василий Катанян записал в дневнике: «Элик уже давно решил заняться игровым кино. И тут наш режиссер С. Гуров предложил ему сотрудничество – делать на пару на “Мосфильме” фильм о самодеятельности трудовых резервов. Это документально-художественно. Сергей Гуров – немолодой, серый, но славный человек. А Элик придаст картине темперамента и выдумки».
Так и вышло – и фильм, посвященный V Всесоюзному смотру художественной самодеятельности трудовых резервов республик СССР, стал для Рязанова путевкой в большое художественное кино.
Картина «Весенние голоса» (фигурировавшая также под названием «Счастливая юность») открывается следующим титром: «В этом фильме выступают участники художественной самодеятельности ремесленных училищ – будущие токари и кузнецы, металлурги и нефтяники, шахтеры, текстильщики, строители – молодое поколение советского рабочего класса». Три центральные роли из художественных сцен фильма, равномерно распределенных между концертными номерами, исполнили известные впоследствии актеры Тигран Давыдов, Владимир Сальников и Надежда Румянцева.
Завязка картины такова. Несколько воспитанников ремесленного училища собираются в комнате общежития, чтобы послушать концерт, который должен транслироваться по радио из Большого театра. Однако в приемнике сразу после включения что-то вспыхивает, щелкает – и он ломается. Тогда юный изобретатель Ваня Панюшкин (Владимир Сальников) предлагает опробовать сконструированный им телевизор. Его поддерживает Нина Румянцева (будущая суперзвезда советского кино Надежда Румянцева), выполняющая в данном фильме функции резонера. Функции же своеобразного трикстера выполняет скептик и шутник Вася Колокольчиков (Тигран Давыдов).
Для начала Ваня объясняет устройство своего телевизора: «В эту щель вы можете опустить заказы в письменном виде на то, что хотите увидеть или услышать». – «Да, но только заказы надо писать без грамматических ошибок», – встревает Нина, обращаясь прежде всего к Колокольчикову, учащемуся, судя по всему, нерадивому. «Заказ подвергается обработке концентрированной серной кислотой и ультракороткими волнами», – продолжает свою псевдонаучную белиберду Панюшкин. «Товарищ изобретатель, – обращается к нему еще один мальчонка, – а что значат буквы ПТПВ?» Колокольчиков немедленно реагирует: «Пустая трескотня, примитивная вещь».
Так, чередуя обмен простецкими колкостями с комментариями к концерту, ребята смотрят по волшебному телевизору номера своих сверстников, съехавшихся со всей страны в Москву на смотр самодеятельности. Номера в основном массовые – хоровые песни и коллективные танцы. Несколько раз юные зрители прямо из своей комнаты налаживают «обратную связь» с исполнителями, благодаря чудесному изобретению Панюшкина (прозорливое предвосхищение интерактивности).
В середине концерта в комнату заходят еще двое ребят и предлагают показать фокус. Один из них кладет на стол свою фуражку, а когда поднимает ее, под ней обнаруживается хор мальчиков, уменьшенный до микроскопических размеров. Исполняет этот хор, разумеется, песню во славу рабочей фуражки.
Следующий фокус схожего плана: из спичечного коробка, который иллюзионист, временно сменивший фуражку на чалму, вертикально ставит на стол, выскакивают несколько десятков юных жонглеров с кеглями и обручами.
В конце фильма наконец дается расшифровка аббревиатуры ПТПВ: «простой телевизор плюс воображение». Заканчивается картина живописной сценой молодежного бала в Георгиевском зале Кремля.
Запись из дневника Василия Катаняна от 6 ноября 1955 года гласит: «Смотрели “Весенние голоса” Гурова и Рязанова, вполне симпатично и вполне профессионально. Пырьев зовет Элика остаться на “Мосфильме”».
В общем, все получилось так, как Эльдару и хотелось. Однако новый сотрудник «Мосфильма» вовсе не рвался немедленно приниматься за свою первую самостоятельную художественную постановку – об этом он попросту еще и не задумывался. Завершив работу над «Весенними голосами», Рязанов собрался в отпуск. Но в день, когда он должен был уезжать из столицы, ему позвонили с «Мосфильма» и сообщили, что его срочно хочет видеть тогдашний директор студии и знаменитый режиссер Иван Александрович Пырьев.
Рязанов, разумеется, немедленно отправился к патрону. В кабинете Пырьева уже находились два посетителя. С одним из них, автором сценария «Весенних голосов» Борисом Ласкиным, Эльдар был хорошо знаком. Вторым оказался соавтор Ласкина Владимир Поляков.
– А вот и ваш режиссер, – сказал соавторам Пырьев, едва Рязанов вошел в кабинет.
Эльдар недоумевал. Директор предложил ему сесть и без лишних слов сообщил, что Ласкин и Поляков пишут сценарий музыкальной комедии под названием «Карнавальная ночь», а он, Рязанов, будет ее режиссером-постановщиком.
Элик крайне растерялся, главным образом потому, что Пырьев предлагал ему снимать именно музыкальную комедию. В то время Рязанов еще даже не задумывался над возможностью связать свою работу в художественном кино с легким жанром. Напротив, он был нацелен на постановку серьезных драматических фильмов.
Позже Эльдар узнает, почему Пырьев был так уверен, что именно ему следует ставить «Карнавальную ночь». Оказалось, что во время работы над «Весенними голосами» Пырьев тайно наведывался в павильон и, скрывшись за декорациями, прислушивался к тому, как работает режиссер-дебютант. После нескольких таких визитов удовлетворенный Пырьев сделал вывод о способностях Рязанова: «А он умеет работать с музыкой».
Но, сидя в пырьевском кабинете и еще не зная ничего этого, Элик нервничал и старательно отнекивался от навязываемой ему постановки. Приведя ряд аргументов профессионального толка, которыми он пытался мягко намекнуть директору, что не чувствует в себе склонности к комедии, Рязанов закончил свою речь доводом бытовым:
– …И вообще я сейчас уезжаю в отпуск.
– Прямо сейчас? – словно сомневаясь, покачал головой Пырьев.
– Да, сегодня, – подтвердил Рязанов и вытащил из кармана путевку и билет, издалека показав их директору.
– Дай-ка посмотреть, – протянул руку Пырьев.
Рязанов, конечно, дал. Директор же, заполучив документы и даже не взглянув на них, нажал на кнопку звонка. В кабинет вошел референт.
– Вот этот билет и эту путевку, – обратился к нему Пырьев, – надо вернуть туда, где они получены. А деньги отдать ему, – кивнул он в сторону Рязанова.
Эльдар опешил, но протестовать уже не пытался. Он был наслышан о крутости Пырьева и понимал, что вступать с ним в конфликт и глупо, и бессмысленно, и небезопасно в смысле дальнейшей карьеры на «Мосфильме».
В результате в этот же день Рязанов отправился не на курорт, а в Дом творчества кинематографистов в Болшево вместе с Ласкиным и Поляковым. По мысли Пырьева, дуэт опытных сценаристов займется своим привычным делом, а приставленный к ним начинающий режиссер будет внимательно следить за работой мастеров, а может, и подсобит им какими-нибудь ценными замечаниями.
О том, что представлял собой тандем Бориса Ласкина и Владимира Полякова, уже в наши дни смешно написал остроумнейший кинокритик Денис Горелов:
«Ласкин был сладкое тесто, Поляков – боксерская перчатка на шарнире.
Ласкин назвал сборник “Друзья и соседи”, Поляков – “Не ваше дело”.
Ласкин тоннами сочинял елейные рассказики про статных фронтовиков, которых ждут дома, дают Героя, шлют звуковое письмо и готовят подарки, а водевильная перепутаница крутится вокруг неумения горе-почтальона отличить Малую Полянку от Большой, а летчика Соколова – от Соколова-танкиста. Спутать несложно, ибо всех героев Ласкина зовут Орлов, Иванов, Скворцов и Кузнецов – то есть никак. Сказать, что у него нет конфликта, – ничего не сказать. Глаза светятся радостью, смешинки теплятся в углу рта, все Голубевы с Волгиными, взявшись за руки, идут в планетарий на “интересную лекцию об устройстве Вселенной”. Ветеранша бомбардировочной авиации, молодая бабушка с геройскою Звездой, долго не может припомнить, где слышала фамилию Самарин. Очевидно, в других рассказах Б. Ласкина.
Героев Полякова звали Жмухин и Пыльников, и были они дураками всему свету на загляденье. <…>
Ласкин тем временем сочинял юморески, как учительницу выбрали депутатом.
Поляков – ответ тысячам учительниц-депутатов, хором протестовавших против публикации на вкладке “Юности” картины “Утро” с не очень одетой девушкой у реки. <…>