– А мой папа?
От неожиданности Ольгу качнуло на неустойчивом табурете.
– Что, твой папа?
– Чем пах мой папа?
Ольга с трудом подавила рвотный комок. Память предательски воссоздала запах потного тела, мокрой псины, тухлого дыхания и алкогольного перегара. Отводя взгляд от лица дочери, она захлопала глазами, будто это могло смахнуть тошнотворное воспоминание. Она искала в мерзком ощущении лазейку, что могла бы вывести ее на ровную почву. «Псина, мокрая шерсть, шинель, да! Шинель! Потное тело, но холодные ноги, конечно! … Это лучше, да! Саша лучше…»
– Ну?! – Катя снова поймала блуждающий взгляд матери. Когда же Ольга смогла сосредоточиться на ее лице, заметила, что дочь так же хлопает ресницами, как и она.
«Повторюшка» – подумала Ольга и улыбнулась. Приступ прошел.
– Катюша, отчего ты такая нетерпеливая? Дай подумать… Он был высокий, – Ольга уже знала, что планирует врать. Пусть это ложь, но такая сказка будет греть душу маленькой Кате, а потом уж…, – он красивый, и его гимнастерка пахла свежестью весны, цветущей черемухой, а осенью шинель пахла теплом костра. У него одно сердце. Одно огромное сердце. Однажды он придет, – ты еще, засоня, конечно, будешь спать, – а когда откроешь глаза он уже будет рядом.
– Да? – Катя стала перетаптываться с ноги на ногу, теребить в руках подол платья. Но Ольга уже видела, в глазах дочери поселилась надежда. Ольге и самой очень не хватало такой надежды. Она гнала эту мысль, но Саша снова оказывался в ее голове. Ольга нежно сжала неуверенную руку дочери. Они были одинаково растеряны и одинаково хотели верить.
«Первый раз она так настойчиво спрашивала про него. Может, и не надо было сочинять сказку? Может, надо было правду: злодей, распутник, пьяница, убит твоей матерью? Нет! Нельзя такое говорить. Ни в семь, ни в двадцать. Это сломает мою девочку. Она над комарами-то убитыми плачет! Я все правильно сделала. С мечтой жить лучше» – Ольга пыталась оправдаться перед собой. Опять пыталась, но опять не получалось. Она только больше ссутулилась, будто на плечи положили еще один кирпич.
Ольга поцеловала озябшие Катины пальчики:
– Ну-ка одевайся! Полы холодные. Время… – Часы услужливо профальшивили десять. – Видишь уже десять. Бегом умываться, и захвати наш хлеб из сеней. А я сейчас допишу и принесу кофе.
Шустрая Катя прыгнула на полосатый половичок, и, скользя ногами, дошаркала на нем до сундука с аккуратно разложенной для поездки одеждой. Ольга сначала хотела одернуть дочь за шалость, но умиление победило. Она с наслаждением наблюдала, как ловко шестилетка натягивала чулки, теплые панталоны, надевала платьишко; шнуровала отданные соседкой поношенные ботиночки. Как быстро же она выросла!
– Валенки обувать? – спросила она у замершей с улыбкой матери.
– Да иди так. Не так уж там и холодно. Заодно пофорсишь в своих модных чибриках.
– Ну ма-ам! Они не модные! Их же до меня весь пансион, наверное, носил! – Катя смешно закатила глаза, явно подражая своим более взрослым подругам, и с удовольствием громко стукая каблучками, протопала на первый этаж в кухню.
Ольга развернулась к столику, размяла больные пальцы, пока перечитывала написанное, и добавила пару слов.
«Может и не надо было писать…» – подумала она, запечатывая конверт.
Пока Ольга искала по карманам своего пальто монетки для почтальона, на лестнице раздался шум: детские крики, смех и радостный финский. Застучали торопливые шаги, и в открытую дверь вбежала раскрасневшаяся Катя. Буханка за пазухой была надломана, а в подоле она придерживала что-то очень ценное. На мокрые ботики налип снег, значит успела и к финским соседкам забежать.
Катя метнулась к столику, высыпала на него ленточки, конфеты и какие-то железячки, положила сверху хлеб, подскочила к матери, что-то вспомнила и выбежала обратно. Ольга не успела даже пальто повесить.
Катя перегнувшись через перила закричала на финском:
– Сама без обеда останешься!
Снизу раздались крики протеста, и до Кати долетела чья-то ушанка. Она взвизгнула, убежала в комнату, захлопнула дверь и прижала ее спиной.
– Чего вы там обеды делите? – Спросила Ольга, раздумывая, надеть уже пальто и спуститься к почтальону, или еще рано, и можно все же пальто повесить.
– А говоришь, не знаешь финский! – Победно заявила Катя, разбирая принесенные сокровища.
– Ну почему, не знаю? Знаю кухонные слова какие-то. Точнее, понимаю. Сказать не могу. У них язык, как у лесных фей – я так считала в детстве.
– Значит, я фея? – Катя зазвенела смехом, будто и вправду дитя из сказки. – И все-таки странная ты. – Перешла на финский. – Родилась в Суоми. Суоманланнен, как я.
– Мои мама и папа говорили на русском, моя няня тоже говорила на русском. У нас вся прислуга из русских была. Соседи тоже русские. Откуда мне было финский знать? – Ольга, продолжая держать в одной руке пальто, задумчиво переложила хлеб с края стола на этажерку, чтобы Катя его случайно не смахнула, – друзей, как у тебя, в моем детстве не было… Ты посиди, я выскочу на минутку.
Ольга все-таки накинула пальто, зажала конверт и несколько пенни в ладонь и выскользнула за дверь.
Ей опять стало невыносимо тоскливо. Как тогда, в пятнадцать лет в Выборге, когда ее единственными товарками были лошадка Маревна и пачка столичных журналов. Она устала жить в Финляндии и сейчас. Язык действительно никогда ей не давался. Даже почтальону она может сказать только «здравствуйте», «спасибо», «до свидания».
Несмотря на то, что с ней была Катя, соседки-жилички, Ольга снова чувствовала себя чужой в этой стране. А ведь она отлично устроилась в Териоках по современным меркам! Работы не было, говорят, до самого Хельсинки. А у нее была! К тому же повезло взять комнату в пансионе у самого моря.
Почтальон, поклонившись, пошел к городу, держа велосипед за руль. Тонкие колеса вязли в снегу, подтаявшем на солнце. Ольга глядела на мокрые по щиколотку ноги молодого финна и представила, как ему сейчас холодно. Она тоже зябла. Или ее знобило от волнения.
Ольга сделала вдох – пахло чем-то новым, свежим. Пахло молодостью, ее далекой юностью. Лед блестел на солнце совсем по-весеннему. Немногочисленные отдыхающие скользили вдоль берега на финских санях. И это было как-то по-особенному. Сегодня многое казалось особенным и каким-то бессмысленным. Хотелось бросить все и бежать на вокзал. Поесть и поболтать можно и дома! Но она сейчас соберется с духом и сделает все, как должно.
Ее все пугали, что в Ленинграде с работой еще хуже, – статьи подсовывали, – что там такая разруха, бандитизм, что жить невозможно, людей хватают на улицах. Но ей не было страшно. Чего греха таить, последние пару лет им с Катюшей здесь нравилось в спокойствии и уюте. Платили вполне прилично, в три раза больше. И работы в три раза меньше, чем в магазине у Юли Хенриксон в 1924 году. Да и все прочее. Вот после тех лет Ольге нечего бояться. Все как-нибудь устроится. Мир не без добрых людей.
«Лишь бы Катя и родители были рядом. А может и Саша… Хотя нет. Конечно, Сашу не стоит беспокоить. Без меня ему лучше. И все-таки сегодня все особенное!» – думала Ольга, поднимаясь на второй этаж с кофейником и кувшинчиком молока. Катя, не дождавшись матери уже терзала зубами горбушку.
– Кахви? – блеснула Ольга знанием финского перед дочерью.
Катя улыбнулась, спрятав за щеку кусок хлеба, и кивнула.
Весь завтрак со спорами и беготней в кухню занял часа полтора. Ведь надо было сразу решить, что из съестного и посуды им может понадобиться. Но Ольга была непреклонна и разрешила взять только конфеты, подаренные в дорогу Катиными товарками. Из утвари она ничего брать не хотела, у них на Церковной отличная кухня и у кухарки все есть!
После такого смелого решения Ольга объявила Кате, что игрушек тоже брать не надо, потому как в людской сберегали сундук еще с Олиными куклами.
– Ага! Мне не брать «мои деревяшки», а ты себе, вон, две связки книг берешь? – протестовала Катя.
Обе посмотрели на груду собранных вчера вещей. Чемодан, холщовый мешок с обувкой, второй – с Катиными вещами, две связки книг и небольшой ридикюль с самым необходимым. Еще один мешок Катя, взлохмаченная, как фурия, трясла перед Ольгой. В нем стучали Катины любимцы, вырезанные из вишневого дерева.
Ольга поняла, что все им не донести. Даже если до вокзала взять извоз. «Но Катя упертая! – подумала она, и сама себе добавила. – Как я…»
– Ладно, Катюша. Ты права, – капитулировала Ольга, а плечи ее опустились еще ниже. – Я поступаю не совсем честно. Но ты же знаешь, эти книги мне очень дороги…
– Мне тоже дорога моя лошадь! – капризно прервала ее Катя.
– Дослушай, пожалуйста. – Ольга дрожащим голосом старалась успокоить распалившуюся дочь. – Мы обе должны пойти на уступки, так?
– Та-ак… – подтвердила Катя, ожидая подвох.
– Ты бери только одну свою дорогую лошадь, а я возьму только одну связку дорогих мне книг! Хорошо?
Такое решение Катю устроило, она победно вытащила деревянную лошадку размером с буханку хлеба и показушно впихнула в мешок со своей одеждой. По пути будто случайно задев стопки книг, тут же завалившихся на половичок.
Ольга же немного посокрушалась по поводу двенадцати томиков, так заботливо накануне отобранных и увязанных. Но, вздохнув, распустила бечевку и расставила книги из второй связки на узкие доски вдоль стены, служившие им библиотекой.
Как бы хорошо они вчера ни уложились, а хлопоты перед выездом заняли без малого два часа. Время начало поджимать.
