– Принеси мне медовых пряников и кваса. Да побыстрее.
Девушка выбежала из опочивальни и вскоре вернулась, неся в руках миску с пряниками и кружку с квасом. Придвинув маленький стол к ложу хозяйки, она поставила на него принесенные кушанья и отошла на несколько шагов, застыв в темноте, как изваяние.
– Иди уже ложись и не мозоль мне глаза, – недовольно сказал Ингигерда, беря в руку медовый пряник.
И вновь она осталась один на один со своими воспоминаниями. На память пришёл Олаф. Наверное, что-то в сердце всколыхнул вопрос младшей дочери о том, что ей, в отличие от старших сестер, придется идти замуж без любви. Что ж, такова женская участь – подчиняться мужским прихотям и установленным ими правилам.
Олаф, конунг Норвегии, лишь один раз приезжал к ее отцу, но им оказалось достаточно бросить друг на друга один взгляд, чтобы влюбиться.
Высокого роста, с широкими плечами и стройными узкими бедрами, норвежец сразу завладел ее девичьим вниманием. В каждом мускуле его тренированного тела ощущалась свобода. Черты его нордического лица были ярко выражены: лоб с легким наклоном назад, светло -голубые глубоко посаженные глаза, узкий прямой нос, выступающий подбородок, тонкие губы и почти вертикальные скулы – всё выдавало в нём смелость, силу и даже агрессивность. Белые волосы, густые и длинные, были связаны сзади кожаным шнурком. И она в своих смелых мечтах не раз распускала их и погружала пальцы в золотистый шелк, струящийся ему на плечи…
Сколько счастливых минут она провела, выходя в своем воображении за него замуж! А потом ее вызвал к себе отец и сказал собираться в поездку в далекий Хольмград, где она должна стать женой великого князя Ярослава, недавно воссевшего на престол всея Руси.
Только ее подушка знает, сколько слез она пролила, заламывая в отчаянии руки. Но не подчиниться отцовской воле не могла. Даже выйдя замуж за сурового и скупого на ласки Ярослава, Ингигерда продолжала любить своего Олафа, хотя он никогда её и не был. И как она завидовала сводной сестре Астрид, которая стала его женой, о том не мечтая. Ингигерда и Магнуса полюбила как родного только потому, что он был сыном Олафа.
Казалось, только начали рубцеваться ее сердечные раны, как Олаф прибыл к их двору, потерпев поражение в битве, когда хотел захватить датский престол, но потерял и свой. Это было время ее испытаний. Она старалась тайком любоваться им и вздыхать с сожалением, что этот мужчина не достался ей.
Ярослав заметил чувства своей жены к красивому гостю и постарался побыстрее от него избавиться, для чего два года спустя помог ему вернуться на родину, где верх взяли язычники. И Олаф начал борьбу за возвращение своего королевского трона, на который имел все права. Однако был убит в одной из битв, сражаясь с войском норвежской родовой знати и бондов. Его сразила смертоносная вражеская стрела.
Ингигерда болезненно переживала смерть любимого, но ее жизнь была связана с Ярославом, а потому пришлось смириться со своей участью. Спустя годы слюбилось – стерпелось. Супруг тоже любил ее без нежности, продолжая долго ревновать к норвежскому конунгу.
Но время, как убедилась Ингигерда, дарит забвение и залечивает сердечные раны, и рожала она мужу одного за другим здоровых детей. Сначала появился на свет Владимир, которому дали имя его известного всей Руси деда. Потом родилась Анастасия, а за ней Изяслав. На следующий год в их семье появилась Елизавета, а через два года Святослав. Не прошло и трех лет, как родился Всеволод. Не успела она отдохнуть, как в этот мир следом пришла Анна, а четыре года спустя – двойняшки Вячеслав и Игорь.
По настоянию Ярослава всем сыновьям были даны древнеславянские имена, а при крещении – греческие. Но них княжичи вспоминали только во время причастия да церковных служб.
И вот почти все дети выросли, стали взрослыми, и у каждого из них своя жизнь, не пересекающаяся с её, свои интересы, которые для нее чужие. Разве только Вячеславу и Игорю по тринадцать лет. Да и Анна скоро уедет, и вряд ли им придется в этой жизни когда-нибудь свидеться.
Уже тридцать лет как она великая княгиня Руси, но так и не привыкла к ее укладу. Ближе ее душе северный, в отчем крае, хотя в нём она прожила намного меньше. Ингигерда не смогла, хоть и пыталась, принять трогательные разговоры между мужчинами о книжных премудростях, которые считала бесполезными для жизни. И, будучи сама грамотной, в душе была глубоко патриархальной, считая, что назначение мужчин – война и охота, а женщин – деторождение.
Как её внутренне напрягало, когда она видела, что ее старый супруг не расставался с книгами ни днем, ни ночью; что ее младшая дочь не выходила из тесной комнатенки, переводя с греческого и латыни привезенные книги или переписывая манускрипты для других церквей, вместо того чтобы заниматься рукоделием или хозяйственными делами, как это надлежит делать каждой благонравной девице; что для старшего сына переписывал невесть откуда взявшийся странный жид какие-то пророческие книги; что дом Святослава был полон книг; что Всеволод постоянно читал латинские и греческие книги…
Что ж, Ингигерда видела, что наступили совсем другие времена. Теперь ни ее супруг, ни сыновья не стремятся на поля битв, а предпочитают сражениям чтение Псалтыри или беседы с пресвитером Иларионом.
Не стало у них потребности убить как можно больше врагов, захватить богатую добычу, в том числе пленных, чтобы затем продать её с выгодой для себя или разделить по-братски между своими дружинниками. Теперь же они помышляют о приобретении сёл, а не о славе, забыв о том, что под солнцем никогда не прекращалась борьба за власть и богатство…
Если бы она не была женщиной, то не сидела бы в горнице, устремив свой взгляд в книги. Но у нее другая участь, а потому она стремится строго следовать ей: слушает ежедневно утрени и обедни, раздаёт милостыню убогим и нищим, ибо так должна поступать супруга конунга[61 - Древнегерманский термин для обозначения верховного правителя] в христианской стране, хотя сердце ее было чуждо милосердия, следит за княжеским хозяйством, чтобы в нем не было никаких сбоев.
Вот и переезжая в Ярославов двор, она в душе не согласилась с оформлением гридницы, которую по требованию Ярослава украсили живописью. Греческий художник изобразил на стенах не только христианские праздники, но и различные сцены охоты, корабли на море и пальмы… Разве такой должна быть пиршественная зала, в которой собираются дружинники вместе со своим князем? На стенах ее должны висеть военные трофеи, добытые на полях брани.
Однако когда Ингигерда увидела гридницу, такую величественную и красивую, ей вдруг стало до слёз обидно, что ни у ее отца, ни у Олафа, который несмотря на прошедшие годы все же продолжал оставаться глубоко в её сердце, не было ничего подобного, что жили они намного скромнее, хотя она понимала, что слово «беднее» в этом случае было бы правильнее.
Рядом в ее душе уживалась и другая обида, а может, горечь, от мыслей, что ее сыновья потеряли свою мужскую суть: Всеволод не любил охоту, ограничиваясь травлей жалких зайцев; Изяслав избегал воинских трудов; Владимир, если бы отец не посылал его в военные походы, так бы и сидел в своем Новгороде, строя соборы да монастыри… И лишь Святослав считал войну привычным делом и жил как воин, устраивая в промежутках пиры и радуя себя охотой.
Это он, хотя мать и противилась, брал с собой подросшую Анну охотится на оленей, проводить вместе с охотниками время у костра, жаря на нём тушу убитого зверя. Глядя на свою младшую дочь с пламенной и беспокойной душой, Ингигерда каждый раз вспоминала свою безвозвратно ушедшую юность, и на сердце становилось полынно горько: ведь судьба наделила ее смелостью и отвагой, ей часто приходилось бывать в опасных ситуациях, но в жизни это оказалось невостребованным. Да, она усердно помогала супругу не только словом, но и мечом в руке, была ему советчицей в житейских делах, когда он сталкивался с трудностями, тем не менее, она прожила не свою жизнь, точнее не ту, которую хотела.
Ворочалась на своем ложе в девичьем тереме и Анна. Узнав, что скоро ей предстоит занять трон франкской королевы, она стала мечтать о своем будущем, полном надежд и радужного очарования. Княжна представляла своего жениха пусть и не молодым, но мужественным и красивым рыцарем, у которого твердая и надежная рука, очаровательная улыбка и добрые глаза с нежным взором.
Девушка, испытывая внутреннее нетерпение, готовилась к дружеской встрече с королевским двором загадочных франкских земель, к беседам о книгах, которые читают придворные дамы и мужчины, к музыкальным вечерам, пыталась определить, насколько это далекое европейское королевство более развито, чем Русь.
Название его главного города вызывало у Анны внутреннее благоговение, и она с удовольствием произносила вслух слово «Париж», словно пробуя его на вкус, – и её воображение начинало рисовать необычные картины, поражающие своей красотой и сказочностью.
Анна почувствовала грусть, что ей придется оставить родные края ради далекой загадочной западной страны. Ей вспомнились детские и юношеские годы, которые она провела в Вышгороде, где раскинулись великолепные дубовые рощи. Там у отца находилось большое княжеское хозяйство, состоящее из многочисленных житниц, медуш и погребов, огородов, садов с яблонями и сливами, пахучих капустников, над которыми весело порхали белые бабочки… Весной лиственные дубравы благоухали ландышами, самым прекрасным и упоительным ароматом.
А сколько счастливых дней она провела в Берестове, который так любил отец! Там он построил церковь во имя Апостолов, в которой она постигала азы учения вместе с братьями Святославом и Всеволодом под руководством преподобного Илариона, где она прочитала свою первую книгу, называвшейся Псалтирь, и потом уже не расставалась с такими книгами ни на один день, потому что в них находила слова, которые волновали душу и заставляли звучать её лучшие струны.
Мысли перенесли Анну в Берестово, которое всегда встречало ее тишиной и покоем. Они по заведенному обычаю останавливались в Ольгиных палатах, в которых всё сохранилось так, как было при жизни великой княгини.
Тот летний вечер благоухал и манил на природу. Тем более, что близилась ночь Ивана Купалы. За ней прибежали местные подруги, опоясанные перевязями из цветов и с венками на головах, и забрали ее с собой на луг, где сплели перевязь и венок из трав и для неё.
Потом на огромной опушке вместе со всеми селянами они водили хороводы, пели песни, разводили костер, в середину которого хлопцы поставили шест с укрепленным на нем горящим колесом – символом солнца.
Каких только песен не звучало в ту ночь о Купале: в них он назывался и любовным, и чистоплотным и веселым… А потом, как только яркие звезды зажглись на небе, девушки пускали в воду свои венки, наблюдая, как и куда они плывут. Если венок тонул, значит, за суженого замуж выйти не судьба. А вот ее венок плыл и плыл, пока не скрылся с ее глаз.
Анна улыбнулась, вспомнив, как облила грязной водой сурового вида старика и испугалась, что он рассерчает на нее. Но он только улыбнулся и побежал к речке. Потом она узнала от Дарины, что люди на Иванов день нарочно подставляли себя под грязную воду, чтобы чаще бегать купаться, ибо считали, что от этого будет чище их душа. А потом ей сказали искупаться в речке на заре, поскольку в это время купание обладало целебной силой.
Эта ночь была самой веселой в ее жизни. Она вместе со всеми плясала вокруг костров, прыгала через них, а затем, напрыгавшись, принимала участие в шумных весёлых играх, потасовках, беге наперегонки…
С благодарностью вспоминала Анна, лежа в темноте на своем девичьем ложе, как братья брали ее с собой на охоту вопреки желанию матушки. Но их поддерживал в этом отец, поэтому материнский голос заглушался их дружными голосами, что сестре надобно научиться ездить верхом и почувствовать вкус охоты. И она научилась, да так, что сливалась со своей гнедой в единое целое.
А потом учили ловить зверя в лесах и охотиться. Правда, в этих занятиях ее привлекала не столько богатая добыча и охотничья удача, сколько переживания, которые вызывали в сердце захватывающее дух преследование мелкого зверя или погоня за оленем. И еще незабываемые ощущения, когда ветер шумит в ушах, дубовые ветки хлещут по лицу, а грудь с наслаждением вдыхает осенний воздух, пропитанный грибными запахами и горьковатыми оттенками тления пожухлой листвы.
Благодаря братьям, Анна стала не только ловкой наездницей, но и полюбила коней и охотничьих соколов. Не случайно один из приезжих греков, увидев ее на охоте, восхищенно воскликнул:
– Артемида!
Слово было для Анны новым и необычным, но почему-то его звучание ей очень понравилось. И она спросила у Всеволода, который знал все, что написано в книгах, что оно означает. Брат, с любовью глядя на неё, ответил:
– Наш гость сравнил тебя с древнегреческой богиней охоты.
Как она любила родные края! Выезжая в поле, забывала обо всем, запрокинув голову и следя за полетом сокола. В такие минуты ей самой хотелось стать птицей и взмыть высоко в бескрайнее голубое поднебесье. А в полях, усеянных ромашками, она плела венки и любовалась собой в прозрачной глади лесных озёр и, гуляя по опушке дубравы, вдыхала полной грудью запахи дубовых листьев и желудей…
Перед глазами появились овраги с поспевавшими в них ягодами рябины, радужные в лучах заходящего солнца липкие паутинки, летящие под дуновением озорного ветерка с пажитей, гумно, на котором смерды мерно ударяли цепями, молотя золотистый ячмень.
Есть ли такая красота в далекой стране, в которой проживают франки?
Остался в памяти и тот далекий день, когда в княжьем доме прозвучало, что на Киев напали печенеги. Она не понимала тогда этого слова, но то, как оно звучало в устах других, вызывало страх и мурашки по коже. Ей мало чего запомнилось в тот день, но то, как на княжьем дворе собирались дружинники, одетые в доспехи, которым, как ей казалось, несть числа, врезалось в память навечно. Как и отец, грузно сидящий на своем огромном коне в величественной кольчуге и сияющем, словно солнце, шлеме. Над ним развевался голубой шелковый стяг, на котором трепетал архангел с желто-красным огненным мечом в руке…
Она, четырехлетняя девочка, стояла, прижавшись к матери, вышедшей на крыльцо, чтобы проводить и благословить великого князя на битву со степными варварами, и ее маленькая душа трепетала в волнении, наблюдая, как норовистый конь отца, не слушая поводьев, пытается вырваться на простор, и слушая под крышами вой ветра, в котором были отзвуки надвигающейся беды.
Сколько раз Анна ловила себя на мысли, что жить на земле сладко и в то же время грустно. Но таилась в её душе и гордыня: ведь она принадлежала к роду, который вёл свое начало от героев, к семье, в которой явились мученики, стоявшие у престола Всевышнего. К тому же Иларион часто говорил о ложном благополучии сего мира и о тщете человеческого существования…
Её жизнь в Новгороде была простой и полной событий, хотя в то время и не понимаемых ею. Но она видела, что князь и рядовой воин жили как братья, спали в походах под одной овчиной, ели мясо из одного котла и имели одинаковые мысли о мире. В любой час, несмотря ни на день, ни на ночь, каждый мог войти в княжеские хоромы и просить суда. Но то время ушло в небытие.
Теперь же у ворот дворца стояли вооруженные мечами и секирами отроки, а отца стало так же трудно увидеть, как солнце в дождливую погоду за тучами. Его окружали большей частью разодетые пышно бояре, епископы, дворские и мечники…
Киев заполонили люди, коих никто не видел на улицах раньше: монахи и свечегасы, писцы и учителя церковного пения. В родительском доме появились не виданные раньше вещи – ароматное мыло, золотая и серебряная посуда, сменившая глиняную, книги, чернила, свечи, пергамент, лекарственные снадобья и сладкое греческое вино. Мир, который лежал за пределами Руси, уже не пугал своими тайнами и не казался таким неведомым, как прежде, и многие из тех людей, с которыми ежедневно общалась Анна, успели побывать в Царьграде и даже Иерусалиме, весело и без страха рассказывая об этих краях.
Так может и государство франков из таких стран, где люди живут весело, но и по законам божьим?
