Майя застыла, в ее глазах появился неописуемый ужас.
– Почему? – прошептала она почти беззвучно.
– Не могу объяснить, – ответил я и ушел.
Было бы жестоко сказать ей, что оказалось слишком просто заменить ее на другую.
Деспот
Моя сестра Анни вскоре после окончания школы вышла замуж за человека лет на десять старше ее. Маргус мне не понравился с первого взгляда. На лице этого худого, костлявого, крепкого мужчины словно застыла мрачная маска решительности. Водку он не пил. Булгаков где-то сказал, что непьющие подозрительны, и это вполне относилось и к Маргусу. Чего он добивался, во имя чего жил? Мне казалось, что его главная цель – держать события под контролем, естественно, не в глобальном смысле, но в своем ближайшем окружении: на работе и дома. Когда мы познакомились, он был инженером на машиностроительном заводе, скоро его повысили до главного, и я не сомневаюсь, что с того дня его предприятие всегда выполняло план и не расставалось с красным флагом победителя соцсоревнования. Дома царил такой же, я бы сказал военный, порядок: обед каждый день в одно и то же время, дети пораньше – в постель, и берегись, если принесешь из школы плохую оценку – кстати, доставалось за это не виновнику, а Анни, поскольку по установленной Маргусом субординации именно она отвечала за то, что связано с домом и детьми. Несмотря на всё это, сестра не жаловалась. В школьные годы она отличалась беззаботным характером, ей ничего не стоило опоздать на урок или явиться домой с аттестатом, в котором преобладали «тройки»; когда родители сердились, она отвечала лишь:
– Хорошие оценки еще никого счастливым не сделали!
Была ли она счастлива сейчас, когда ее беззаботность бесследно исчезла, когда она стала такой же серьезной и сосредоточенной, как Маргус, – постоянно напряжена, постоянно в страхе, что совершит какую-то ошибку… Однажды я прямо спросил, неужели она довольна своим браком? Анни сделала удивленное лицо и ответила:
– О да, разумеется, ты разве сомневаешься в этом?
– Да, немного сомневаюсь, мне кажется, что Маргус – деспот.
Она на секунду задумалась, наверное, никогда этого не сознавала, но затем лукаво улыбнулась и сказала:
– Возможно, отчасти ты прав. Но мне это даже нравится. Такое хорошее чувство уверенности, что с тобой не может случиться ничего плохого, он просто не допустит этого.
– Он что, бог? – Я не удержался от сарказма.
– Ну, не знаю, бог ли… – засмеялась Анни, но по ее лицу было видно, что примерно такого мнения о своем муже она и придерживается.
Когда началась перестройка, Маргус помрачнел еще больше – а чего удивляться, его стремление «держать все под контролем» столкнулось с большими трудностями. Дома его в этот период почти не видели, он ездил по России в поисках сырья для своего завода. И, надо сказать, справлялся с проблемами: завод функционировал, рабочим регулярно платили зарплату, и Маргус даже выкинул финт, которого я от него не ожидал: словно чувствуя, что вот-вот начнется бешеная инфляция, он взял кредит в банке и за несколько месяцев построил для семьи дом на окраине Тарту, заплатив за это в итоге гроши.
Потом объявили – и признали – независимость, экономические отношения с Россией прервались, завод Маргуса уже никому не был нужен, его закрыли, и зять остался без работы. Я подумал: «Ну-ну, что ты теперь делать станешь?» Сам я незадолго до этого вступил в патриотическую партию и надеялся попасть на первых свободных выборах в парламент. Нельзя сказать, что я очень злорадствовал, меня все-таки тревожило, что будет с сестрой – помните, какое это было тяжелое время, – но, положив руку на сердце, признаюсь, ничего не имел против того, чтобы Маргус пришел ко мне с просьбой найти ему работу.
Но этого не случилось; к моему большому удивлению, он выбрался из трудностей собственными силами: освоил новую специальность, программирование, да так успешно, что нашел работу в самом логове капитализма – в банке. Помню, как он тогда был собой доволен – я имел счет в том же банке, и однажды, когда сидел и ждал своей очереди, Маргус спустился в зал, сел рядом со мной в кожаное кресло и долго болтал о том о сем, что было на него непохоже. Никогда я не видел его таким расслабленным. «Ну, теперь самое сложное позади», – сказал он на прощание и похлопал меня по спине, словно давая понять: знаю, ты никогда ко мне хорошо не относился, ну, да ладно, я на тебя не сержусь.
Несколько дней спустя Маргус умер. Это случилось так неожиданно, что я впервые понял смысл фразы: «Был человек, и вдруг его не стало». Он пошел в обеденный перерыв снимать деньги со счета в собственном банке, и тут ему стало плохо. Вызвали «скорую помощь», та приехала буквально через пять минут, но все равно оказалось поздно: при вскрытии обнаружилось, что сердце совсем износилось, по словам врача, уже давно у него была аритмия, он просто не жаловался. Последовавшие за его смертью дни я до сих пор вспоминаю как кошмарный сон: у Анни случился нервный срыв, она плакала беспрестанно, ни одно увещевание не помогало, я повторял и повторял ей: «Ну, подумай о детях!» – но добился лишь того, что она бросила на меня взгляд, полный ненависти, и сказала: «А что, дети, по твоему мнению, не должны знать, что такое любовь и что такое смерть?»
Но вот похороны остались в прошлом. Я боялся, что у Анни теперь возникнут материальные проблемы, но выяснилось, что Маргус обо всем позаботился: кроме сбережений, он оформил страховку на столь крупную сумму, что этого должно было хватить на долгий срок. Опасность подстерегала с другой стороны: Анни так и не смогла прийти в себя. Всякий раз, когда я ее навещал, передо мной представала одна и та же картина: она неподвижно сидит на диване и смотрит застывшим взглядом перед собой. Я говорил ей, что надо взять себя в руки; она кивала, поднималась, начинала хлопотать, но делала это как сомнамбула, столь отчужденно, что лучше бы оставалась сидеть. Я настаивал, чтобы она сходила к психиатру, но она категорически отказалась – пожалуй, это был единственный случай, когда она проявила волю.
С воспитанием детей Анни тоже не справлялась. Старшая дочь Кати училась на первом курсе университета. Раньше она ездила на лекции в автобусе, теперь машина отца оказалась свободной, и она взяла ее себе. Я иногда видел, как она мчится по городу – ей нравилась быстрая езда, нравились гулянки… Разок выбравшись из-под контроля отца, она не смогла остановиться. Через некоторое время, возвращаясь с какого-то сабантуя, она попала в аварию. Ремень безопасности, естественно, не был пристегнут… На этот раз на кладбище Анни стояла словно каменная, наверное, слезы иссякли. Не стала она проливать их и тогда, когда вторая дочь, Кристина, увлеклась наркотиками. Посадить девицу не посадили, все закончилось тем, что она поехала в США, в гости к подруге, и осталась там. Несколько лет о ней вообще ничего не было слышно, а недавно пришло письмо: она писала, что работает в супермаркете и сожительствует с каким-то пакистанцем.
То, что случилось с дочерьми, Анни восприняла если не равнодушно, то покорно. Я уж подумал, что она больше никогда не оживет, но в последний раз, на дне ее рождения, заметил некоторые сдвиги. Третий ребенок Анни и Маргуса, Иозеп, достиг подросткового возраста. До этого он был весьма замкнутым, тихим мальчиком, но теперь вдруг превратился в юношу с крутым нравом. Командовал в доме он, а Анни безоговорочно исполняла его распоряжения. И впервые за эти годы я увидел на лице сестры улыбку.
– Не правда ли, Иозеп вылитый Маргус? – спросила она меня.
Я подтвердил ее мнение: да, сходство, несомненно, присутствовало. По лицу Анни я заметил, что мои слова ее осчастливили.
Я хотел было добавить, что мальчик стал таким же деспотом, как его отец, но передумал – не только потому, что не желал испортить настроение Анни, но и потому, что стал догадываться: на плечах деспотов держится мироздание.
Спасенная жизнь
На третьем году нашего брака Гертруда забеременела. Я безумно обрадовался: моя моногамная натура априори ориентирована на спокойную семейную жизнь, а что может ее гарантировать лучше, чем появление детей, которых нам до этого не удавалось зачать.
В субботу после визита Гертруды к врачу мы поехали в Южную Эстонию, в гости к ее родителям, не для того, чтобы сообщить им новость – мы были суеверны и хотели поначалу держать все в тайне, – а поскольку у нас вошло в привычку проводить первый уик-энд каждого месяца в деревне: сходить в баню, подышать сосновым воздухом и набраться сил для дальнейшей работы.
Мы пустились в путь раньше, чем обычно: в Тарту я хотел зайти к моему профессору, которому недавно исполнилось семьдесят; на юбилее я присутствовать не смог, потому что находился в командировке в Финляндии. Мы оказались не единственными запоздалыми гостями – нас позвали за стол и налили рюмку, от которой Гертруда, естественно, отказалась, а я, не желая обидеть профессора, выпил.
Скоро мы извинились, встали и продолжили путь, а поскольку я боялся, что мои промилле еще не испарились, то за руль села Гертруда; эту рюмку и трусость я до сих пор себе не простил.
До хутора родителей Гертруды от Тарту около пятидесяти километров, сперва по шоссе, затем по узкой проселочной дороге. Темнело, Гертруда ехала медленно, осторожно. И тут это случилось. Вдруг нас ослепил свет фар, и из-за поворота появился мчащийся на безумной скорости грузовик. Если бы машину вел я, то, наверно, успел бы свернуть с дороги, но Гертруда так быстро среагировать не смогла. Последнее, что я помню, был сильный удар и застывший в горле крик ужаса.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
