Поэтическое восприятие
Человек искусства, в частности, поэт, а не производитель стишков предлагает нам свою «письменную попытку или кальку» перевода состояния реального, божественного мира на уровень мира человеческого. Как будто бы поэт вознамеривается сказать людям, прикованным цепями в знаменитой пещере Платона о невероятно объёмных, подвижных многомерных объектах реального мира, от которых люди, прикованные цепями «содержательной ясности» к стенам собственных возможностей, видят лишь тени, какие-то глупые движущиеся тени, никому не нужные тени, которые сколько не познавай, не изучай, ближе к источнику теней не станешь. Отсюда и потерянные годы и даже десятилетия жизни на культурный досуг со стишками – с тенью от реальности.
Поэт знает как сложно перейти от теней к свету, передаёт скрытое от обыкновенного восприятия мироздание – осторожно, без перебора, без перебарщивания, не утрируя, но всё же утраивая слои начинки «пирога реальности». Возникают целые анфилады смыслов, или впечатлений, как бы входящих или вытекающих одно из другого.
Сырое, плоское восприятие читателя-пещерника из платоновской аналогии, без опыта знакомства с таинством поэзии, не выдерживает такое «наглое отсутствие привычно ожидаемого содержания», содержания на виду, о том, как «дело было, а дело было так: я сидел курил табак», ну, как это бывает в стишках, когда искренне и душевно, красочно и запанибратски люди со стишками передают потребителям стишков волнующие истории о чём угодно, но при этом, всё там у них понятно и приятно, либо же, наводят тень на плетень, шокируя, эпатируя публику первыми подвернувшимися под язык словесными выкрутасами, либо чётко и по делу сообщая о том, что «мама мыла раму», а «осень жизни, как и осень года надо не скорбя благодарить» и т.п.
«Незамороченные» таинством поэзии люди прекрасно обходятся без неё не потому что так уж не в состоянии осилить нюансы прелести поэтического текста, а поскольку всякая там «заворожённость», «витание в облаках», «чара», «пребывание в неопределённости», будто ты «малахольный» какой-то, вымарывается тряпками апологетов «жизни как она есть», выжигается калёным железом специалистов по «простоте, хуже воровства», вытравливается ядовитым газом словесных испражнений сотен тысяч людей, ежедневно пишущих, намеренно, по незнанию и по глупости, свою «летопись правды-матки под шубой вкусных образов», и свеча используется «по назначению» – если светить, то для освещения, а лучше согревать ладони, если что не так с батареями отопления…
Извините за «лирическое отступление от нашего основного дела – от таинства постижения поэзии. Продолжим впечатления от стихотворения Пастернака:
итак, предложенный нашему голосу и взгляду текст стихотворения «Как у них» мы с вами или пока ещё только я, а вы сморщиваетесь скептически, я определяю язык этого стихотворения, как перевод с языка мироздания на язык человеческий. Это ближайшее приближение к состоянию сознания мира, которое смог подобрать Пастернак-переводчик с небесного на человеческий, чтобы передать, нет, не «содержание», не «сюжет», не тему, не последовательность действий, а некое утверждение о жизни, о жизни, которую вне обладания поэзией, вне омута этого стихотворения, мы не знаем, не различаем. И как же единственно уместна оказывается здесь поэзия, именно поэзия, а не, например, пусть даже талантливая проза! Если бы кто попытался передать тот же объём происходящего в стихотворении посредством прозы, то скорее всего получилось бы повествование, а не практически мгновенно выпаленное озарение – скоропись духа, как называл явление поэзии сам Пастернак.
Ещё одно стихотворение Бориса Пастернака возникает перед нашим глазами:
Урал впервые
«Без родовспомогательницы, во мраке, без памяти,
На ночь натыкаясь руками, Урала
Твердыня орала и, падая замертво,
В мученьях ослепшая, утро рожала.
Гремя опрокидывались нечаянно задетые
Громады и бронзы массивов каких-то.
Пыхтел пассажирский. И где-то от этого
Шарахаясь, падали признаки пихты.
Коптивший рассвет был снотворным. Не иначе:
Он им был подсыпан – заводам и горам —
Лесным печником, злоязычным Горынычем,
Как опий попутчику опытным вором.
Очнулись в огне. С горизонта пунцового
На лыжах спускались к лесам азиатцы,
Лизали подошвы и соснам подсовывали
Короны и звали на царство венчаться.
И сосны, повстав и храня иерархию
Мохнатых монархов, вступали
На устланый наста оранжевым бархатом
Покров из камки и сусали».
Мы имеем право передохнуть, поразмыслить об услышанном, давайте, сделаем паузу и продолжим спустя, ну хотя бы, неделю.
Прежде чем мы с вами начнём погружение в высоту стихотворения «Урал впервые», давайте вспомним ключевые отличия хороших/плохих стишков от поэзии.
По существу и вкратце я бы отметил следующие признаки "хороших стишков", кои присутствуют в них, либо по отдельности, либо в комбинации:
1. "Поддаётся пересказу, что на мой взгляд, вернейший признак отсутствия поэзии". (Мандельштам). То есть, либо это рифмованная проза, когда окончания вроде бы зарифмованы, предложения размещены построчно, но по сути своей произведение представляет собой повествование в столбик – обыкновенное перечисление действий, характеристик чего-то, которые могут быть щедро сдобрены авторской душевной причастностью, но при всём уважении к этой душевной причастности, произведение не принадлежит поэзии, как таковой, просто использует её форму. Это небольшой рассказ "о том как дело было". Такое произведение очень легко перевести в разряд прозы, надо всего лишь, например, убрать построчность формы или рифмовку окончаний, и всё, стишок становится рассказиком, поэма становится новеллой.
2. Доминанта содержания. В хороших стишках, содержание, как правило, лежит на поверхности, является единственным, никакой анфилады смыслов нет, есть только выпирающее наружу желание автора стишка сказать наболевшее выстраданное, по типу "мораль той басни такова" – словесность содержания также характерна для стишков, как хороших ( то есть более складных и ладных в рифмовке и образах), так и в плохих (менее ладных в рифмовке и образах. Звукопись, ритм примитивны, односложны, недоразвиты и не являются самостоятельным, самодостаточным содержанием.
3. Хороший стишок – это практически всегда выраженный частный случай, в котором автор рассказывает только свою душу и не в состоянии раздвинуть горизонт. Николай Гумилёв писал, что "рассказчики только своей души не могут стать сколько-нибудь стоящими поэтами". Ему вторит Александр Твардовский : «Ваши стихи – ваше частное дело, – вот в чём беда.. Писание стихов доставляет Вам радость, освобождает Вас от груза невысказанных переживаний, облагораживает Ваши помыслы и желания в Ваших собственных глазах, но не более того». Хорошие стишки – всегда "не более того", не более того, что автор знает и предлагает из своей жизни, а если и "более того", то в виде прозаическом (см.пункт 1) С Гумилёвым и Твардовским согласен Иосиф Бродский: «Чем больше цель движения удалена, тем искусство вероятней.. ибо что же может быть удалено от ежедневной реальности более, чем великий поэт или великая поэзия»
4. Хороший стишок, в отличие от плохого стишка, не допускает явных ляпов в стилистике, но язык хороших стишков, тем не менее, беден и бледен. Это по сути тот же самый язык повседневного общения, сведённый в столбики, строки и строфы. На этом языке хорошо беседовать о природе, погоде, сетовать на "несчастную солдатскую любовь" под три блатных аккорда, можно выражать негодование или философствовать довольно-таки удачно и интересно. Но поэзия, как высшая форма языка, отсутствует во всех вариациях стишков. "…легко усваиваемая поэзия, отгороженный курятник, уютный закуток, где кудахчут и топчутся домашние птицы. Это не работа над словом, а скорее отдых от слова" – написал Осип Мандельштам о хороших и плохих стишках.
5. Хорошие стишки имеют образность, арсенал сравнений, аналогий, но, как правило, это либо речевые клише, штампы, либо такая "образность", в коей сравниваемое и сравнение находятся слишком далеко друг от друга, невозможно выстроить мгновенный ассоциативный ряд, либо образность подменена фигуральностью речи, когда вместо фантазии возникает фантастика, вместо развития воображения происходит его оглупление или падение с переломом.
6. Хорошие стишки, как трамваи, движутся по рельсам, то есть тривиальны – от замысла, ракурса до исполнения. Либо уподобляются подвыпившей компании, которая демонстрирует "пьяную раскованность". Людей пишущих стишки Мандельштам назвал "прирождёнными не-читателями". "они неизменно обижаются на совет научиться читать, прежде чем начать писать. Никому из них не приходит в голову, что читать стихи – величайшее и труднейшее искусство, и звание читателя не менее почтенно, чем звание поэта; скромное звание читателя их не удовлетворяет и, повторяю, это прирожденные не-читатели…»
7. Хорошие стишки могут быть искренними, душевными, злободневными, дневниковыми, местечковыми или эпохальными, но в них нет тайны, чары, в них напрочь отсутствует приключение, художественный или правдивый вымысел, которые по выражению Вейдле "совсем не есть выдумка, басня, произвольное измышление, которые нельзя назвать ни былью, ни небылицей, ибо в нём таинственно познаётся не преходящее бывание, а образ подлинного бытия". В хороших стишках, тем паче в стишках плохих вовсе отсутствует "нас возвышающий обман", который "тьмы низких истин мне дороже".
А теперь, вернёмся к стихотворению Пастернака «Урал впервые»:
Не только и не столько: местность, среда обитания, часть природы под общим названием «Урал», но сама «Поэзия», возможно для многих из читающих эти строки, откроется через это стихотворение «впервые», настолько сильно явлен здесь так называемый поэтический взгляд на вещи. Это вам не простецкие, пусть даже обильно сдобренные образностью, перечисления природы-погоды или «видов из окна вагона», это вам не список в столбик путевых заметок натуралиста-путешественника. Здесь, если и «путешествует», то взгляд размером с горную гряду, с эпоху! И сходу, с первой строки возникает, предстаёт перед воображением нашим необъятное и неведомое по сути существо под именем «Урал», извиняясь будто за громаду своих свойств, сжатых и растянутых во времени и пространстве. Необъятная, дикая, пугающаяся самой себя плоть проступает на словесном холсте Пастернака, падая на сетчатку внутренних глаз сознания человека к ней прикоснувшегося – метеоровым потоком эпитетов, включающих в себя «суть и характер, судьбу и состояние жизни существ или сущностей мира искусства, в том числе искусства поэзии, кои превышают представления о жизни; кои перешагивают через географические карты и человеческие судьбы, и через весь наш «личный наблюдательный пункт» за происходящим, за уходящим за горизонт событий, и формируют себя в качестве равноправных участников всё время создающегося мироздания.
Вспомним вслух две первые строфы стихотворения. Давайте, «прошевелим строфы губами», затем, в голос поднимем их, как будто подбираем из-под ног, стелющееся, ещё тёплое от жажды слова, эхо скорописи духа поэта:
«Без родовспомогательницы, во мраке, без памяти,
На ночь натыкаясь руками, Урала
Твердыня орала и, падая замертво,
В мученьях ослепшая, утро рожала.
Гремя опрокидывались нечаянно задетые
Громады и бронзы массивов каких-то.
Пыхтел пассажирский. И где-то от этого
Шарахаясь, падали признаки пихты»
Твердыня духа, обладающая плотью каменного сознания, бесформенной формой и необъятным для одной жизни размером и размахом, а также судьбою или участью, схожими с участью человеческой, молвит себя устами поэта. Это она зачинает утро, эта она поддаётся только языку поэзии, на остальных языках: «от русского обиходного до любого другого» – не существует, как таковая.
Твердыня тайны мироздания поддаётся исключительно только, сроднившемуся с нею скульптору словесности, высекающими из глыбы языка её словесную, протяжённую вне времени и пространства, форму, её необходимость исключительно для человека, добровольно и дерзновенно преодолевающего все прелести и горести обыкновенного восприятия.
Мои впечатления – «нечаянно задетые», «опрокидывались», «шарахались», «падали», «падали замертво», «на ночь натыкались руками», «ослепшие», «во мраке, без памяти» – впечатления мои, как свистящий шум потери сознания или падения его (меня) в бездну с большой высоты огляда, захватили, пленили дух мой, заставили, пусть даже на мгновение, перестать жить «пассажиром» поезда впечатлений и ощутить простор «лобового сопротивления мироздания» кабины машиниста, а затем, пропала и эта ипостась, осталась только грандиозность деталей, поэтических деталей, дающих мне представление о том: что такое «Урал», что значит «впервые в поэзии».
«Коптивший рассвет был снотворным. Не иначе:
Он им был подсыпан – заводам и горам —
Лесным печником, злоязычным Горынычем,
Как опий попутчику опытным вором.
Очнулись в огне. С горизонта пунцового
На лыжах спускались к лесам азиатцы,
Лизали подошвы и соснам подсовывали
Короны и звали на царство венчаться»
Когда вы будете доживать-поживать жизнь-стишок, когда вы будете находиться в каком-нибудь стишке, в одном из пятидесяти пяти миллионов сварганенных непоэтами на сегодняшний день стишков, выложенных на публичное обозрение в нашей обыкновенной до костей мозга современности, вам не придётся «очнуться в огне», вас не «опоит опиумом слова» поэт, вам предложат кусок словесной душевной говядины умеренной прожарки, или вполне себе удобоваримый фарш из смеси хлеба на каждый день и мяса для победы здорового тела над духом! Вам предложат «содержание на тарелке», «впечатления на блюдечке», чтобы был читатель «сыт по горло». А у произведений поэзии: «голод не тёзка», «не хлебом единым», «сыт под горло ножом», оглушённый и ослепший от «кошмарного» отсутствия прямых, кондовых соответствий строк названию или заявленной теме стихотворения.
Поэт, этот «опытный вор», крадущий у мироздания его сокровенное, тайное или высшее по отношению к человеческому состояние сознания, проделывающий «кражу» с помощью необычайного строя языка, благодаря обладанию даром слова – владению переводом с русского на поэтический, одаривает «краденным изумлением», беря грех на душу, читателя, жаждущего иного бытия, уже или всё более не мыслящего себя без поэтической достоверности.
Ценитель поэзии – ценит качество и глубину воображения, уже как бы вложенного поэтом в строки стихотворения – читатель поэзии, а не стишков – ценит именно меру условности или качество исполненного в слове художественного или правдивого вымысла. а не железобетонные блоки «правды-матки», из коих производитель стишков строит «тюрьму с трёхразовым питанием по системе всё включено» или забегаловку с фастфудом, или даже ресторан со скидками выходного дня для всех обитателей поверхности жизни. Это вам, любезные мои попутчики по тексту этой книги, совсем не та история, которая случается в стишках, хороших или хорошо плохих…
Кстати, о стишках, которые, как уже известно, я градирую на «хорошие» и «плохие».
Хорошие стишки, зачастую, как ложные опята, для неискушённого в поэзии «грибника-читателя» очень трудно отличимы от поэзии. Их путают с поэзией сполшь и рядом в нашей современности. Сами авторы таких стишков убеждены, что пишут поэзию и называет себя поэтами.
Чтобы научиться отличать «маргарин стишков» от «масла поэзии» надо иметь максимально чёткое, предметное представление о поэзии, знать её ключевые признаки и вдобавок к этому, иметь утончённое или поэтическое восприятие.
Предлагаю вашему вниманию несколько стихотворений победителей различных конкурсов и проектов. Эти стихотворения вполне авторитетные Жюри высоко оценили и присудили им первые места.
Итак, вот, например:
Игорь Волгин (он признан победителем конкурса «Поэт года» в 2021 году)
Привожу здесь некоторые стихотворения из творчества Игоря, на свой личный выбор:
***
В мае, июне, июле,
в августе и сентябре
сирый, как юбка на стуле,
клён зеленел во дворе.
Шёл Маяковский по Бронной,
ажно булыжник звенел.
…Но, как зелёнка, зелёный
клён во дворе зеленел.
Горький развешивал флаги
в чаяньи лучших времён.
…Не помышляя о благе,
кроной покачивал клён.
Птицы садились на темя
и, оглядевшись вокруг,
вдруг понимали, что время
вовсе отбилось от рук.
За пасторалями – порно,
и утешенье в одном:
молча, угрюмо, упорно
клён зеленел за окном.
Чтобы твою ли, мою ли
жизнь осенять на заре —
в мае, июне, июле,
в августе и сентябре.
* * *
Не хочу я больше быть учёным —
это званье мне не по плечу.
Ни о чём бесплотно-отвлечённом
толковать ни с кем я не хочу.
Что за радость рваться в эмпиреи
и в другие горние края,
если наши праотцы – евреи
написали Книгу Бытия.
Если можно славить без зазренья
днём и ночью Божью благодать,
ибо зренье выше умозренья —
чтобы век мне воли не видать!
Водку ли ты пьёшь или какаву,
но, покуда веки не смежил,
надо жить не мудрствуя лукаво —
сукой буду (чтобы я так жил!).
Был я умный, врал напропалую,
но моё устало ДНК.
Дай тебя я лучше поцелую
на исходе летнего денька.
В мире пусто, страшно, ледниково,
но, как он – не стоящего благ,
ты не отвергай меня такого —
кто никто и звать кого никак.
Даже если в приступе маразма
за того, кем славен Роттердам, —
за светильник разума – Эразма
я и гроша медного не дам.
* * *
Блещут шпаги, сыплются реалы,
кабальеры ломятся в альков…
Не подсесть ли нам на сериалы
в новогодье – жребий наш таков.
В эти дни блаженного безделья,
что лишь раз случаются в году,
предпочтём готовые изделья
интеллектуальному труду.
Вот романа пламенного завязь,
вот кинжал в доверчивой груди…
За пивком, кайфуя и расслабясь,
за сюжетом нехотя следи.
Что героя ждёт за поворотом,
кто убийца с низменной душой?
Не ревнуй к падениям и взлётам
жизни авантажной и чужой.
Ты не честолюбец и не гений,
и, наверно, это не беда,
что таких отчаянных мгновений
у тебя не будет никогда.
Что ж, утешься позднею обидой,
досмотри прикольное кино.
И жене нечаянно не выдай,
что, блин, разлюбил её давно.
Мне бы хотелось, чтобы каждый из вас, когда-либо читающий эту книгу, утвердил для себя собственную систему проверки или фильтр, лакмусовую бумажку проверки на наличие поэзии, главное, чтобы фильтр включал утверждённые вами для самого себя признаки поэзии и признаки её отсутствия. Постепенно, с опытом чтения, вы доведёте чутьё на поэзию до автоматизма, практически сходу, с первых строчек сможете сказать: что перед вами, например, хороший (то есть, вполне ладный и складный в нормах стихосложения) стишок или поэзия.
Применительно к выше озвученным мною семи пунктам признаков стишка, скажу что конкретно эти три стихотворения Игоря Волгина я без тени сомнений называю стишками, произведениями, которые написаны «непоэтом с большой буквы» и вот почему:
Вот я читаю первое стихотворение: прочитана первая строфа с «клёном сирым, как юбка на стуле», за нею проследовала строфа вторая с её «зелёным как зелёнка клёном и звенящим булыжником от шага Маяковского», затем промелькнули: «Горький, развешивающий флаги в чаяньи», «птицы садившиеся на темя», которые, «оглядевшись», вдруг понимали, что «время отбилось от рук», далее проследовало «порно» зарифмованное с «упорно», которое в соседстве с «молча» и «угрюмо» характеризовало в финале стихотворения состояние «зелёного», (от злости и досады на автора?) клёна. Ничего даже отдалённо напоминающего состояние заворожённости, зачарованности словом лично у меня не возникло. Напротив, выпирающий наружу гротеск, напомнил не о тонком юморе, но скорее о существовании пошлости и вульгарности, которой, зачастую, авторы прикрывают пожизненную поэтическую посредственность. Языком повседневного общения, в рамках односложного ритма-частушки, автор стишка вывалил на меня подлинную антипоэзию, противопоэзию, как таковую, опошлив, то есть сведя к безделице, по ходу дела и клён,и Маяковского, и саму ипостась поэтического языка, поэтической речи, зачем это, а так проще спрятать бессилие перед слабостью характера, не позволившей когда-то прекратить стишочничество, а если конкретно, то всё это для того, оказывается, чтобы «твою ли, мою ли жизнь осенять на заре в перечисленный в финале период с мая по сентябрь включительно.Мне бы хотелось прояснить один момент: стишок этот я определяю как анти поэзию не просто из-за примитивной лексики и звукописи, в конце концов, простецкий язык стихотворения – не повод ещё к внесению его в многомиллионный список стишков нашей современности. Скажем, у Есенина тоже есть клён, и всего-навсего: «клён ты мой опавший, клён заледенелый». У Волгина клён «сирый, как юбка на стуле» да ещё «зелёный, как зелёнка», ну что ж, целых два образных сравнения, правда больше похожих на фигуральность, но да ладно, всё-таки, два сравнения Волгина против двух вполне себе рядовых эпитетов для клёна у Есенина, подумаешь, «опавший» и «заледенелый»! Подумаешь, да ничего не скажешь, кроме того, что у Есенина эти эпитеты не для красного словца, но в качестве важнейших поэтических деталей записаны, они краеугольны в обрисовке образа или настроения, или состояния жизни, под названием «поэт», поэт Есенин – любит через Слово, выраженное словами «клён», «ты мой», «опавший», повтором «клён», «заледенелый». Это любовь пытается прорваться к глазам и душам нашим, используя горло поэта Есенина, сказать нам, на века сказать, о том, как именно она еле жива в мире людей, в том числе в мире так цинично и пошло постаревших на художественное осознание жизни всех многочисленных «волгиных», «онеговых» и «печористых»! Каким «вовсю зелёным» остался клён Есенина, таким же «вовсю с зелёнкой», как обрушенный памятник, оказался клён в руках непоэта по крови и по кровле – Игоря Вогина. Вот вам, и «первое» место в конкурсе «Поэт года 2021». Хорошо, что к этому Двадцать первому году Третьего тысячелетия, даже памяти уже массово не осталось о том, что же это такое была когда-то Русская поэзия – магия и любовь художественного слова, любовь к художественности слова…
Что касается двух следующих стихотворений, то и для них у меня лично нашлось мгновенное (по прочтению) определение – антипоэтические росписи в собственной поэтической бездарности. Попробуйте найти в них поэзию – где она там прячется? Может быть, в богатстве языка или вариативности ритма? – нет, язык пивной, ритм дверной, может быть звукопись самостоятельна, как подспудное содержание? – нет, «одна палка – два струна», звукопись барабана на пионерском слёте, ну тогда, возможно, «век воли не видать», рифмованная смесь «маразма с Эразмом» или «романа пламенного завязь», или «прикольное кино» строчек способно заворожить, остановить, разоружить маленькую личную душу? – нет, язык стихотворения, строй стихотворения способен ещё более скукожить душу читающего, заставить её поверить в то, что поэзия – это выдумка, безделица, пластилин для лепки зубного протеза, через искусственные «зубья» коего и будет отныне и присно расслышиваться, обществом и каждым по отдельности, объявленная людьми со стишками тотальная борьба с поэзией – с поэзией слов и поэзией жизни…